— Хоть бы сказку рассказал кто-нэбудь, э! — просит Мариэта.
— Тебе рассказать сказку, как дед… — это Нинка вступает.
— Э, нэ надо про коляску твою! Твоя коляска уже вся… э… запачканная стоит…э… никому нэ интэрэсно!
— Новенькая, Анька, ты сказку расскажи! — просит Аська.
— Да я вообще-то знаю одну, русскую народную. Я её потому знаю, что специально читала, чтоб в палате, в больнице у себя рассказать. Мы там все по очереди рассказывали.
Мы тоже по очереди рассказывали, только всё рассказали уже. Давай свою русскую народную.
Ну ладно. В некотором царстве, в некотором государстве, жил был царь, и было у него три сына…
Тихо потекла мерная мелодия сказки. Анька оказалась хорошей рассказчицей. Она рассказывала так, что все аж переживать начали, как там Иванушка справлялся со своей непростой задачей.
— Ну и вот. Залез Иванушка коню своему златогривому в правое ухо, а в левое вылез, и превратился он в добра молодца, так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Размотал грязную тряпку с пальца, а там — сияет перстень самоцветный. Обнял он царевну, поцеловал в уста сахарные, и стали они жить поживать, и добра наживать. А царь дал им пол царства, как и обещал.
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец. Все помолчали немного, потому что здорово Анька сказку рассказала.
— Всё! Будешь ты теперь у нас сказочницей-рассказочницей! — первой опомнилась Нинка.
— Да я больше, так подробно, ни одной не знаю! — отнекивалась Анька.
— Ничего, в библиотеку сходишь.
— А что, библиотека есть?
— Есть, есть. Читать любишь? — это уже Маша спрашивает.
— Люблю. Очень люблю, и читать могу быстро.
— Правда, вот привыкнешь немного, и пойди в библиотеку. Там и на мою долю возьмёшь чего-нибудь.
— Нет, Анька, ты скажи, как это он — в одно ухо влез, а в другое вылез? — Нинка ещё не успокоилась.
— Честное слово, сколько раз эту сказку рассказывала, столько раз все спрашивают одно и то же! Всем всё понятно — и про коня, и про терем, и про поцелуй. Непонятно только, как это — в одно ухо влез, а в другое вылез!
Девчонки посмеялись немного, а Нинка продолжала:
— Сейчас бы влезть в одно ухо, а в другое вылезти!
А где ты ухо возьмёшь?
— А я вот сюда, в подушку влезать буду, в подушечный угол!
— В подушку влезешь, а из другого конца — курицей вылезешь! — это Аська.
— Нет, жабой вылезешь!
— Нет, бабой Ягой!
— Нет, чудом вылезешь! Чудом в перьях!
— Ну вот, раскудахтались! — Нинка уже сидела, положив подушку на голову, загнув один угол внутрь, как генерал в треуголке. — Я думала, вы добрые, а вы… Вот вам назло никуда влезать не буду!
— Девчонки, сколько можно хихикать! Ну-ка спать всем! — отозвалась со своего поста Лида.
— Спокойной ночи всем! Анька, не забудь сказать: «Приснись жених невесте, на новом месте». Завтра расскажешь, кто приснился.
— Угу. Не забуду. Спокойной ночи.
Глава 19. Аня Кондрашова-1
«Мне самой интересно, что это мне на новом месте приснится».
Анька закрыла глаза и полетела в светлую даль. Она привычно вступила в свой ночной полёт, как вступают в тёплое, ласковое море.
И сон ей снился — всегда один и тот же, с того самого времени, как она заболела. Или этот сон, или вообще ничего не снилось.
Ей снилось, что она поднимается на больших крыльях и летит прямо к солнцу. Крылья же у неё — как на картинке, которую она видела в книжке, там где читала легенду об Икаре. Как он поднялся на крыльях к солнцу, и там растаял воск, который скреплял крылья. Крылья растаяли, а Икар упал, и разбился.
Ну вот, летит она прямо к солнцу, и уже ей жарко, так жарко — невозможно.
«Всё, сейчас упаду, и умру», — думает во сне Анька.
Но вдруг она чувствует, что кто-то стреляет в неё, стреляет метко, чтобы попасть не в сердце, а в левую руку. Анька снова и снова чувствует боль и начинает падать.
Она понимает — тот, кто стрелял — спас её. Иначе она бы улетела ещё выше, на солнце, и потом, падая, разбилась бы насмерть. А так — она стремительно падает вниз, больно ударяется о землю, но остаётся в живых. Анька снова чувствует боль в руке и просыпается.
Что, уже утро?
Опять сон, всё тот же сон. А я и ночи не заметила.
— А я и ночи не заметила.
— Доброе утро, доброе утро! — Лида распахивает двери палаты. — Вставайте, девчонки, вставайте, умывайтесь, кровати стелите.
Лида разносит таблетки, а Светке — уколы делает, сразу два. Светка не реагирует на уколы, только улыбочка чуть кривится в сторону.
— Всё, порядок, Светик, молодец! — Лида уходит.
— Давайте, давайте! Подъём! — вот уже и Люба с суднами. — Веселее, птички мои!
Подъём — в семь, а смена у персонала — в девять. Все утренние процедуры — на ночной смене.
— Анька, ты беги в ванную, умывайся сама, и иди, лежачих умывай! Теперь давай по очереди ходить. Наконец-то я от этого Миронюка вздохну, хоть через день — и то легче!
Наташка откровенно радуется облегчению своей жизни.
— А что, и мальчишек тоже я должна умывать? Это что, положено?
— Положено, положено, иди!
— Ну, раз положено… А то страшно…
Не бойся, привыкнешь, познакомишься со всеми, — ободряет её Маша, — иди, не бойся. Наши мальчишки — налево, узнаешь по такому красивому, который сидит, по Славику.
Никто и не заметил, как вздрогнула Наташка. «Как хорошо, что мне туда идти не надо», — подумала она ещё раз.
Вздохнула и Аська.
Анька берёт в умывальной таз и чайник. Набирает половину чайника воды, потом останавливается и топает на пищеблок. Там, в титане, добирает чайник горячей водой и идёт в палату к мальчишкам.
— О, новенькая! — все взоры устремляются на Ань-ку. — Как зовут?
— Аня. Кто будет умываться?
Пока Анька отвернулась, Миронюк сделал Славику знак — сейчас, мол, проверим эту новенькую, из чего она сделана!
— Ой, вода тёплая! — Серёжка подставил руки под струю. — Ой, здорово как! Ты где это тёплую взяла?
— В титане! На кухне-то всегда тёплая есть!
— А ты откуда знаешь?
— Жизненный опыт! — слова сами выскочили. «Откуда у меня эти слова выскочили? Я ведь не знаю таких!»— подумала Анька.
— Ну, ты молодец, спасибо! — Серёжка — человек бесхитростный, и благодарит сразу, от души. Анька же переходит к Миронюку.
Миронюк уже орудия пыток достал — мыло в зелёной мыльнице и зубную пасту со щёткой.
— Ой, водычка тэпла! — начал Миронюк. Он плескался, фыркал, брызгался, плевался, пока ему самому не надоело, или стыдно не стало — кто знает.
Анька же стояла спокойно, и как бы не глядя на Кольку, хотя и воду подливала вовремя. Она смотрела в окно и, когда, по мысли Миронюка, она должна была бы уже сорваться, она вдруг спокойно сказала:
— Как красиво, у вас из окна море видно! В нашей палате его какой-то павильон загораживает!
Миронюк поперхнулся и закашлялся, на этот раз — по настоящему.
— Кончай там плескаться, Колька, а то вода остынет! Не только тебе хочется тёпленькой! — Славик давал Миронюку отбой.
— Да ничего, пусть моется, я ещё наберу! Мне всё равно ещё девчонкам набирать!
Это сразило всех сразу, и наповал. Аньку приняли.
— Всё, больше её не обижаем, пацаны! — сказал Костик, когда она ушла.
Девчонки тоже были поражены тёплой водой.
— Как это ты догадалась?
— А я думала, у вас всегда так! У нас в больнице нянечки умывали, так они всегда тёплую добавляли. Это не я, вернее, не я сама придумала, — как бы оправдывалась Анька.
Маша посмотрела на Наташку, посмотрела только.
— Ну да, я же по вашим больницам не лежала! — Наташка, конечно, была обижена.
— Да тебя никто и не винит! — сказала Маша. — Ничего особенного и не случилось. Будешь умывать, так теперь добавляй горячей. Приобретай жизненный опыт.
— Очень мне нужен этот опыт!
— А кто его знает? Может, пригодится когда-нибудь. Ты что, всю свою жизнь наперёд знаешь?
Всю жизнь наперёд Наташка не знала, поэтому ей пришлось замолчать и согласиться.
Завтрак пролетел, и вот уже забегали медсестры:
— Девочки, готовимся, готовимся! Обход скоро, обход! Кровати чтоб красивые были, с тумбочек всё убрали!
— Да убрали уже, убрали, хватит! — ворчит Нинка.
Хоть и бывает обход два раза в неделю, всё равно все волнуются немного, даже у кого перемены в здоровье никакой не предвидится. А уж о тех, кого должны поднять, или у кого срок операции подходит — о тех и говорить нечего.
Лечаший врач у нас — Ярославцев, Евгений Петрович.
Ярославцев, Евгений Петрович — небольшого роста, худенький и, наверно, от этого всегда грозен и сердит.
Вышибить из него улыбку — практически невозможно. Он ещё молод, но главврач уже разрешает ему оперировать самому. Есть среди наших люди, которых оперировал уже сам Ярославцев. Но самых тяжёлых оперирует всё равно главврач, величина недосягаемая. В отличие от маленького Ярославцева, он высок и могуч. Его фигура величественна. Седые волосы красиво ложатся на лоб, и сам лоб — высокий, прямой — «сократовский». И все его боятся — и врачи, и сестры, и нянечки. И мы, конечно.
