«Крестовый поход наоборот» окончился триумфальным въездом в Киев — первый русский Иерусалим. Началась решительная переориентация русских душ.
Владимир лично крестил своих сыновей в источнике, бившем на нынешней главной улице, названной поэтому Крещатиком. Отец Макарий насчитал у Владимира 12 новокрещеных сыновей, но это ошибка. 12 сыновей у князя стало с рождением Бориса и Глеба, а им только предстояло родиться.
Следом за мальчишками в омут Крещатика бултыхнулось придворное боярство. Тут тоже натяжка. «Боярин» — «боевой человек» наверняка должен был сопровождать князя в боях. И попробовал бы он отвертеться от крещения в Херсонесе! Очевидно, речь идет о киевских сидельцах — штатской сволочи, чиновных толстяках. Эти крестились верноподданно и поспешно, — единство с властью для них и тогда было главным фактором бытия.
«Добровольность» крещения наблюдалась поголовная. Все происходило вполне благообразно. Выходишь утром на крыльцо почесать свое мировоззрение и видишь древнерусскую благодать. На ближних холмах дворцовые люди валят под корень перуновы столбы, клянут деревянную веру звонкими комсомольскими голосами. Ты, естественно, поспешаешь от греха — тоже вступаешь в модную партию.
Отец Макарий дальше снова лукавит: Перун, низвергнутый в Днепр будто бы вызвал у киевлян не только слезы сожаления, но и разочарование в бессилии бывшего божества. Перун никак не среагировал на новый порядок, не жахнул молнией, не хохотнул громовым голосом. От этого непротивления киевляне якобы стали очень охотно креститься...
Потом народ пригласили на площади и зачитали ему первые проповеди. Увы, по-гречески. На проповеди вышли не все. Кое-кто затаился за печкой: авось пронесет! Этих выковыривали адресным обходом. Но зачистки оказались неэффективны, видимо, в результате круговой языческой поруки. Тогда Владимир назначил конкретный день и час для окончательного крещения с указанием мер пресечения. Запомним эти слова. В них секрет нашей тысячелетней «добровольности», десятивекового «единства»:
«Аще кто не обрящется заутра на реце, богат или убог, или нищ, или работен, противен мне да будет!».
«Слова глубоко уважаемого монарха произвели полное действие»...
И как бы они его не произвели, когда ясно стало и ежу, что опротививший князю, сопротивляющийся богатый удостоится конфискации, с убогого и нищего снимут последние шкуры, а «работен» не отбоярится даже справкой о государственной важности его работы.
«И не осталось в городе ни одного человека, который бы воспротивился воле князя».
Конечно, не осталось, потому что некоторое количество киевлян по сведениям гражданских летописей обнаружилось в лесах и при оружии.
Церковное описание самого крещения так же отличается от летописи Нестора, как афганские репортажи ТАСС от передач «Радио Свобода». У Макария народ просто вопит в обуявшей радости, у Нестора мрачные люди окунаются в воду под конвоем ограниченного контингента дружинников.
Соответственно, и в другие города Руси крестить поехали со спецназом. Новгород, например, пал в 990 году под ударами войска Добрыни Никитича и херсонесского предателя Анастаса. Сообщение о боях в Новгороде из Летописи мирской в Летопись церковную взято не было — за ненадобностью.
Потянулась многолетняя эпоха православного просвещения. В Киеве уже и крестить было некого, кроме новорожденных, а на провинцию все не хватало рук и гарнизонов. Особенно туго шло дело в финской Руси — там, где сейчас появилась Москва, а тогда уже были Ростов и Владимир.
Но постепенно, где огнем, где мечом, где непонятным добрым словом Русь крестили всю. Это было формальное крещение, потому что народ находился по словам отца Макария «на низшей ступени образования» и не врубался, чего от него хотят и куда он вступает. Макарий даже сравнивает нас с американскими индейцами, столь же туго принявшими крещение огненной водой и скорострельными трубками.
В принципе, до смерти Владимира в 1015 году был получен достаточный охват населения. Язычество ушло в подполье, самые упорные берендеи съехали в леса на партизанские стоянки. Можно было заниматься любимым делом — созданием церковной иерархии, рассадкой священников по приходам.
От князя прошел приказ строить церкви, причем обязательно на тех же местах, гда стояли Перуновы столбы. Хотелось использовать фактор привычного места. Так и ныне универсамы открывают в бывших гастрономах. Не важно, чем торговать, лишь бы покупателей не убавлялось.
Князь Владимир лично взялся за топор. Как Петр Великий, рубил свои «корабли» с крестами на «мачтах».
С восточной стороны теремного двора Владимир поставил церковь святого Василия — в честь своего ангела. Это было самое гадкое место, — несколько лет назад здесь же и с таким же энтузиазмом князь ставил золоченые статуи языческого пантеона: Перун, Симаргл, Мокош, Хорс, Стрибог...
К западу от терема поставили церковь Пресвятой Богородицы в честь Иоанна и Феодора — варягов, павших жертвой, но не давшихся в жертву. Храм Богородицы строили греческие мастера, князь вывалил на нее гору золота и серебра. Размер строения достигал в плане 24х16 сажен (48х32 метра), пол был устлан красным шифером, мозаикой из мрамора, стекла, ценных пород камня, мраморные колонны с капителями подпирали хоры и купол, — просто чертог Черномора!
Устроили пир на весь мир. День освящения церкви 11 мая был объявлен первым русским церковным праздником. В разгар праздника возбужденный князь объявил, что жертвует на храм Богородицы десятую часть от всех своих личных доходов. То есть, Владимир отвалил 10% госбюджета на содержание главной государственной церкви. Из-за невиданной щедрости князя в наши дни возникло и распространилось заблуждение о «церковной десятине». Будто каждый крестьянин и горожанин должен был при царской власти отдавать на церковные дела десятую часть своих доходов. Нет, это князь отдавал десятину, а мы платили по-прежнему — все, что не успевали спрятать.
Тем не менее, с первого дня существования храм Богородицы в Киеве стали называть Десятинною церковью. Здесь опять проявились наши информационные предпочтения: не важно, в честь кого с нас берут деньги, важно — сколько берут. Народ также сохранял и чтил память поверженных богов: церковь, построенную на месте истукана бога Тура, называли Туровскою, а в честь какой богоматери ее проектировали, никто не запомнил.
Владимир лично построил еще пару церквей, а уж прочие россияне ставили их без счету. Как обычно меры не знали, считать тоже умели со сбоями, поэтому киевских церквей в те годы насчитывают кто 700, кто 400, кто 40.
Церковное строительство стимулировалось военными обстоятельствами. Существовала примета, что если пообещать Богу или Матери храм каменный, церквушку деревянную или хоть часовенку, то исход битвы может быть более благоприятен, чем просто так.
Князь Мстислав Владимирович, сойдясь один на один с касожским богатырем Редедей, имел мышечную массу намного меньше, чем у степного вождя. Естественно, Редедя стал одолевать. Мстислав пообещал Богородице храм. Редедя ослабил хватку. «Каменный...», — повысил ставку Мстислав, и Редедя поехал ногами. Поднять его, ударить о землю и прирезать, как свинью, — было делом техники и божьей помощи.
Воевали непрерывно, просьбы о поддержке с флангов летели в небеса сплошным потоком. Те, кто оставался жив, старались долги возвращать. Строительство церквей процветало.
Ярослав Мудрый за победу над печенегами построил главный храм тогдашней Руси — Софию Киевскую. Возможно, что Мудрым его стали звать не за начитанность и законотворчество, а именно по этой церкви. «София» — «мудрость» по-гречески. София Киевская копировала в миниатюре свою Константинопольскую тезку.
В те годы, как и ныне, народ был готов к задержкам зарплаты и просто кидалову. Поэтому для строительства церквей рабсилу набирали с трудом. На Георгиевской церкви работы почти остановились, пришлось Ярославу пригнать на базарную площадь телеги с «деньгами» (куньими шкурками) и выдавать плату желающим строить по курсу 12,5 копеек серебром в день. Народ сбежался сразу, церковь построили бегом...
Плохо, что сейчас чиновник в душе не верит ни Божьей, ни Чертовой матери, а то за счет карьерных молитв мы бы легко решили все проблемы жилищного строительства...
Церковное строительство тоже стало на Руси проблемой неразрешимой. То есть, его никак не получалось завершить окончательно: — церкви горели столь же успешно, как и простые избы. Они почему-то не обладали неопалимостью Библии епископа Михаила. Приходилось строить заново, освящать еще крепче.
Храмы нуждались во внутреннем убранстве, поэтому список популярных военных приобретений пополнился церковными предметами. Но икон все равно не хватало. Поэтому настенная роспись по сырой штукатурке использовалась не реже, чем в Италии.
