- Потому и я при нем, - попросту ответил парень. – Умереть, но сберечь. А старик упрям. Ну, сам видишь, сначала раненых, потом за ним.
- А вдруг уже не сядем?
- Сядете! – пообещал парень. – А что делать! Не могу же я силой, сгрести его и в вертолет… А ты радист, что ли? Больно вас много.
- Тут участок мой, - Виктор оглянулся на развалины, на пламя. – Я же все это ставил. Подстанцию эту, скважины… А теперь… Черт те что!
- Восстановим. Людей надо спасать, сам понимаешь…
- А там, - Виктор показал на подстанцию, скрытую за языками огня, - вдруг кто еще остался?
- И я боюсь, - сказал парень. – Отправим вертолет, проверим. Но при старике молчи.
Лишь к полудню удалось перенести раненых и разместить всех в кабине, рассчитанной на одиннадцать человек… Перегруженный вертолет взлетел, сделал широкую дугу в обход горящих участков, взял курс на Газли и, далее, на Ташкент… Внизу остался академик Кравцов, человек, нужный стране, - в момент землетрясения он оказался как раз на этом объекте газопровода, - остался с ним его помощник, остался сторож-узбек и Виктор Векшин. Радист остаться не смог, связь прерывать нельзя ни на минуту. Виктор и кравцовский помощник подошли по бетонированной полосе, ведущей от подстанции к складу, к самому краю – насколько можно было – нестерпимо жаркого полыханья; за ним проглядывались закопченные, осевшие стены здания. В руке у парня еще был свернутый брезент, на котором переносили раненых.
- Ей-богу, там кто-то кричит, - сказал помощник. – Может, справа обойдем?
- Не выйдет, - ответил Виктор. Четким инженерным умом он уже оценил и расчислил все варианты. – А срежем угол, увязнем…
Песок кругом был как лава, кое-где чернели трещины.
- Ну, что делать? Вон старик прет, давай скорей, решай.
- Чего ж тут решать…
Виктор видел – выхода нет. Либо отступать, либо…
Парень вдруг сунул Виктору свой брезент, накрыл лицо и голову полой робы и рванул через огонь, к подстанции. Виктор правильно понял: человек отдал ему лучшую защиту, а сам – безо всего – пошел… И, набросив на себя брезент, Виктор побежал следом.
Даже под одеялом брезента ощутил – как враз загудело, обдало, будто упал на какое-то черное раскаленное дно… И в самом деле, он споткнулся и упал, но уже около здания; дальше – мрак, бред на какие-то миги. Вот они уже бегут, перескакивают через глыбы, через торчащие ребром плиты, парень сбивает рукавицей со своих колен огненные космы, ищут, натыкаются на тела: мертвый, мертвый, еще труп, а, вот он, кто еще жив, это парнишка, в спецовке и резиновых сапогах, стонет между обломками… Ему повезло, он заслонен какой-то плитой от огня, но придавило… «Где брезент?» - орет помощник на Виктора, ничуть не удивляясь, что Виктор рядом с ним. Брезента нет, потерял… А, вон брезент, за балку зацепился. Когда спасенного тащили сквозь багровый дым, уже в обход – черт с ним, с оплавленным под ногами песком, все равно уже обгорели, обожжены, - когда волокли его на брезенте, рука паренька бессильно свесилась и болталась, задевая за землю, он был уже почти готов, без сознанья… Виктор лишь заметил – каска задралась, стриженый, родинка справа на лбу, подросток почти, пацан. Вроде Славика дурацкого, Светкиного, и жалостью сжало где-то под горлом…
Через два часа снова сел вертолет, вылезли пилот, радист, врач – видимо, учли: могут найтись новые раненые, - все трое быстро пошли к глиняному строению.
- Давайте, товарищ Кравцов, - крикнул пилот издали. – В Газли отмечено колебание! Скорее…
- Поднимайте раненого, - сказал Кравцов, когда группа подошла. – А, врач, хорошо. У него открытый перелом. Кое-как я наложил повязку, но…
Виктор не стал смотреть, как врач делает над пострадавшим все необходимое – укол, шина, перевязка, как поднимают его и несут к вертолету. Землистое лицо паренька, которого он чудом протащил сквозь пламя, теперь переворачивало ему всю душу. Сроду такого не испытывал…
Вдруг он заметил, что сторож узбек – спит, мирно спит себе, как ни в чем не бывало. И даже не под стеной или в самом складе, а просто на земле – в сторонке, где сохранился какой-то кустик- карагач. Что ж такого, понял Виктор, ведь суток двое, небось, не спал. И его самого одолела судорожная зевота. Спать, как спать-то охота! Вмиг охватило безмятежное полное спокойствие, тупая сонливость. «Сейчас вот заберусь в кабину и засну», решил он. «Буду дрыхнуть до самого Газли».
Вернулись Кравцов и помощник, чтоб забрать рюкзак с вещами, бинокль, кое-что еще.
- Пошли! – бросил Кравцов.
Длинная глинобитная стена строения поднялась вверх на глазах у Виктора и переломилась сразу в нескольких местах – став, как растянутая гармонь. Больно по затылку шмякнуло его чем-то плоским, и – больше ничего… Ничего больше не было.
... Проснулся, и не сразу понял, где он. Белые стены, белый потолок… Больница, дошло до него наконец. Лежа на спине, шевельнулся. На потолке в углу – сырой подтек. Трещинки разбегаются по известке… От вида этих трещинок его замутило, дернулся вбок, голова, оказывается, забинтована… Стало рвать, свесился над полом. Весь вспотел, обессилено откинулся назад… И снова полетел в черноту.
Спал, бредил. В забытьи виделось прошлое. Вот они со Светой идут из кино и спорят – как часто спорили и ругались они, господи боже, за короткий срок знакомства!
-Вот еще! – Света упрямо вертит головой, словно отмахивается от его слов, пряди черной каруселью разлетаются по бокам. – А мне эта твоя героиня как раз не нравится! Какая там женственность! Кукла, и все! Среднее между нашей Зинаидой и Юлькой.
- Не права, Светик, - мягко убеждает он. – Она же душа семьи… Ну, еще семьи нет, но будет семья. Там так задумано. За кадром… А он…
- Какая там душа! – Света уже гневается. – Ну и вкусы у тебя! Может, и мне так прикажешь – сидеть дома, наводить лоск?
- Ты меня не поняла, Света. У меня и мать, и бабушка так жили. Имели профессию, лицо, но досуг свой посвящали дому.
- Вот это «досуг»! Твоя мать всю себя отдала…
- Ты же ничего не знаешь…
- Может, мне паранджу надеть? В наше-то время?
- Но ведь, если дети…
- А я, например, не собираюсь заводить детей…
- Но если любишь…
- Не люблю!..
- Это в тебе говорит немецкая кровь твоего отца. Немки не торопятся заводить семью, восточные же девушки как раз наоборот, для них семья, дети – самоценность, цель всей жизни. И вообще, слишком уж ты …
Начинается перепалка… Ой, как ломит голову, болит в основании затылка. Больной стонет, просыпается. Сестра бережно приподнимает его обернутую чалмою бинтов голову, поправляет подушку.
- Тише, тише, больной. Сейчас все будет хорошо, Вот, примите…
Дает порошок, подносит ко рту Виктора ложку с водой для запива, нежно укладывает его получше, успокаивает.
А однажды он проснулся еще затемно. Ничего не болело. Стал вспоминать… Да, длительная, однако, получилась командировка. Она перевернула всю его жизнь. А впрочем, по времени… Поехал он еще в марте. Как всегда, шеф был очень ласков, рассказывал анекдоты из жизни работяг и все такое прочее… Значит, дело ясное, пахнет жареным. Вот он и поехал, Конечно, ни шеф, ни кто другой и вообразить не могли, что такое стрясется… В общем, недели две он лез из кожи, бился, налаживал оборудование, монтаж, - и все напрасно, как оказалось! Только собрался назад, как жахнуло! Началось это самое. Это уже в апреле, в начале апреля. Если память тебе, Витя, не изменяет, 8-го апреля во столько-то ноль-ноль по московскому времени, короче, под утро, когда ты в Газли еще спал в гостинице и даже Свету во сне не видел. С первого толчка ничего, однако, ни с гостиницей, ни с тобой не случилось, и – пошла твоя Одиссея! Вместе с другими удалось тогда сделать многое, и, может быть, главное. После первого же толчка мощная компрессорная станция в Газли была остановлена. Это удача, большая удача! Потом ты вылетел на свой непосредственный объект… Потом… этот мальчишка… Господи, мальчишка-то жив или нет? Что с вертолетом, как бы узнать? Взлетел он вообще, или так и не успел? А Кравцов?
Вошла сестра мерить температуру.
- Сестрица, сегодня какое?
- Т-сс!.. Не так громко, больной. Спят… Сегодня двадцатое.
- Спят! Все равно вы их будите. Спящим, что ли, градусники суете? – разозлился вдруг Виктор. – Выписывайте, я здоров.
- Я не выписываю. Обход будет, вот и скажете врачу… Рано вас еще выписывать.
- Ничего не рано. У меня же только голова, ушиб. Все прошло.
- Еще и контузия, шок. Врач решит, больной. Лежите тихо.
Ничего не попишешь, оставалось лежать тихо и ждать обхода. В конце концов, он всего две недели в больнице. Не так уж много. Особых повреждений нет. Пора в строй. Вот только обрит он теперь, как каторжник, да весь кумпол будет в зеленке или каких-нибудь наклейках. Как покажется такой дома? Жуть!
Хоть и со скандалом, но через три дня Виктор выписался. Купил в универмаге полотняную кепку и из Ташкента тут же вылетел в Газли, явился в штаб связи – в пяти километрах от разрушенного поселка. Там, в новеньком щитосборочном домике ему указали, где, на какой «улице» сейчас действует его министерство. «Улицы» назывались, как гласили надписи на щитах: «Москва», «Новосибирск», «Ленинград», «Кемерово» - из этих городов прибыли в Газли стройотряды. В Оперативном пункте Векшина ждала депеша – срочно вернуться в отдел для обеспечения связи и нужных мер. Шеф и все высшее руководство – на пострадавших объектах в Бухаре, Ташаузе, Чарджоу… Виктору предстояло вылететь в Москву… На поле, обогнув одну из палаток, он столкнулся с дядькой в защитной штурмовке, в шлеме, лицо знакомое… Радист!
