Она спит или делает вид, что спит. А я думаю о том, что между девочкой Нонной и гематологом Нонной Адамовной была еще студентка Нонна и молодая красивая женщина с самой спокойной в медицине профессией патологоанатома… В те годы мы не встречались. Пережила ли Нонна предательство? Измену друга? Обман? Как живет она сейчас? Счастлива ли?..
Что-то мешает мне спросить об этом вслух.
У нее есть муж Сева, инженер в области телемеханики. Сын Славка кончает школу. Есть у нее и собака, добряк спаниель с грозным именем Нерон.
Но о собаках речь впереди…
* * *
За окном стоит тишина, падает бесшумный прямой снежок. Чьи-то шаги удаляются и гаснут в конце коридора. Там стоят два мягких глубоких кресла в белых чехлах, и в них каждую ночь спят бездомные – те, кому не хватило койки. Спят они сидя, в пальто, свесив головы, – как убиенные.
Утром снова умывальник с водой, ломящей зубы, скорый завтрак в гостиничном буфете. Я пойду с Нонной в больницу. Нам дадут два халата. На вопрос – кто я такая, скажем, что я тоже врач. Специальность? Ну, допустим, физиолог. Никому до меня не будет дела.
Я буду ходить с врачами из палаты в палату. Заглядывать в истории болезни.
А музей? Это потом. В другой раз.
* * *
На фасаде ресторана пряничными гнутыми буквами написано: «ЛАДОГА». Это название. За столиком нас четверо: Нонна, я и два молодых врача, терапевт и хирург. Это совсем молодые ребята, недавние выпускники медицинского факультета. Нонна знает их по Петрозаводску – в ее клинике они проходили практику. Хирург здесь уже второй год, его зовут Гена. Терапевт Маша – третий. Она заведует поликлиникой и ведет отделение в больнице.
По нынешним понятиям, это уже бывалые, опытные, даже старые врачи. Ведь вот в лесопункте, в Верхнем Олонце, работает первогодок. А этих никто и не называет иначе, как Геннадий Сергеевич и Мария Васильевна.
И Нонна тоже называет их по имени-отчеству.
– Что закажем, Геннадий Сергеич? Лангет по-олонецки? А спиритус вини? Водочку? Вы что будете, Мария Васильевна?..
Я – новоиспеченный врач-физиолог. Мимикрия помогает мне оставаться в тени. Главное, не вступать в медицинские разговоры!..
Заказываю, как и все, уху из сига, лангет по-олонецки, бруснику с сахаром. Оглядываю оформленный художниками в новом стиле зал ресторана.
Потолок обит рейкой, стена из прессованных опилок. На «алтарной» стене деревянная мозаика – рунопевцы, солнышко, валуны, лодка…
Деревянные покрашенные полы. Деревянные длинные полки вдоль стен, как в старой избе. Ни пластика, ни полиэтилена. Только дерево – сухое, светлое, теплое. И, как ни странно, именно это отутствие современных материалов рождает ощущение современности, модерна.
Век синтетики научил нас ценить подлинное, натуральное. Зал ресторана «Ладога» все время напоминает нам о том, что мы в стране Дерева, в краю Леса…
– Не хватает, конечно, многого, – говорит Геннадий Сергеевич. – То рентгенолога, то невропатолога, то медикаментов. Иногда даже таких, как аспирин, пенициллин. И это наряду с новейшей аппаратурой!..
– Я поговорю в министерстве, – обещает Нонна. – Это никуда не годится. Так работать нельзя.
– Почему нельзя? – возражает Мария Васильевна. – Можно и так работать. Можно делать вид, что рентген еще не изобретен, а пенициллин не открыт. Наш Гробов так лечил в свое время. И ничего! Не все, говорит, помирали. Бывало, и выздоравливали…
Гробов – старейший врач в Олонце. Фамилия, прямо скажем, для врача не слишком звучная. А исходя из учения Павлова об условных рефлексах, фамилия просто вредная. Тем не менее доктор Гробов в Олонце любим и уважаем. Хотя бы за то, что прожил здесь всю свою жизнь, многих почтенных сограждан помнит еще лежащими в люльке и, в отличие от молодых врачей, отбывающих срок в глуши как воинскую повинность, может сказать пациенту:
– У тебя, помнится, корь была, когда тебе три годика сравнялось, и на ушки осложнение. Вот оно, твое осложнение, тебе в сорок пять и аукнулось – дак…
* * *
Все было как задумано. В больнице нам выдали два халата, и я превратилась во врача-физиолога, спутницу Нонны Адамовны. Молодые врачи приготовили для консультации спорных и трудных больных… Мы ходили из палаты в палату. Мы видели устремленные на нас с надеждой и ожиданием глаза.
Тут были лесорубы, зверотехники, учителя, доярки, школьники. В историях болезни отражалась история района, его населения. Специфика его профессий.
Мужчины улыбались виновато, стесняясь своей немощи. Спокойно обнажали грудь пожилые женщины. Девушки прикрывались руками и ежились, как от холода. Некоторые лежали подолгу, как тот мальчик – детдомовец Коля. О нем говорили как о сыне, с тревогой, почти с отчаянием.
Мне запомнилась нервная женщина лет тридцати, с инфантильными сиреневыми бантиками в волосах. Она болеет ревматизмом, к тому же страдает обмороками. Нонна просматривает историю болезни, потом обследует больную. Происходит такой диалог:
Нонна. Давно вы едите глину?
Больная. Года три. Или четыре.
Нонна. Сами додумались? Или кто-нибудь научил?
Больная. Показал кто-то. Мне понравилось. И с тех пор ем. Где увижу – отколупываю…
До сих пор слышится спокойное, без юмора в голосе: «Давно вы едите глину?»
– Возможно, недостаток железа, – говорит Нонна в ординаторской. – Попробуйте железистые препараты. А какой у нее гемоглобин? А роэ? Что-то высоковато. Вообще у многих роэ повышено. Какая у вас в лаборатории температура воздуха? Не слишком жарко? Это может влиять.
* * *
У меня тоже есть вопросы. Но они не медицинского свойства.
Мне хочется спросить у Геннадия Сергеевича и Марии Васильевны, не грустно ли им будет уехать отсюда через год навсегда, бросить – простите, передать – своих больных новому, едва оперившемуся врачу. Мне хочется спросить, неужели никому никогда не захотелось остаться в этом милом северном городе после трех положенных лет? Неужели есть что-то более ценное для врача, чем ощущение своей необходимости?..
«А научная работа?» – скажут одни. «А духовный рост?» – спросят другие.
Полноте, так ли уж всех тянет в науку? При современной постановке работы – всесоюзных совещаниях, институтах усовершенствования врачей, медицинской литературе – есть полная возможность идти в ногу со временем, оставаясь врачом в маленьком городе.
А духовный рост? Это уж наверняка личное дело каждого. В конце концов каждый из нас живет в своей Деревне. Большая она или маленькая, но она все равно ограничена кругом наших дел и забот, кругом наших знакомств и интересов. Сразу на всех свадьбах не погуляешь!
Но я врач-физиолог, и я молчу. Невысказанные слова томят меня. И уже тяготит затеянная игра. И все же я не выдерживаю.
– Как вам здесь живется, Геннадий Сергеевич? Скучновато?..
Он пожимает плечами. За него отвечает Мария Васильевна:
– Некогда скучать. Вы же видели – в поликлинике тридцать человек на прием, да еще вон электрокардиограмм полная сумка. Буду дома сидеть, расшифровывать… Тут не то что скучать – вздохнуть некогда! Вся надежда на Нонну Адамовну. Обещает нам две положенные едини цы отхлопотать. Обещаете?
– Беспременно, – говорит Нонна. Она курит. Выпустив струйку дыма, провожает ее глазами. Ей ли спрашивать, как ребятам живется. Их жизнь это ее молодость. Заонежье. Глушь. Неопытность.
– Поначалу скучновато, а потом ничего, адаптируешься…
Это Геннадий Сергеевич. Мой вопрос как будто сейчас только дошел до него.
Значит, адаптируетесь, Геннадий Сергеевич! А не лучше ли сказать – привыкаешь?!
Я врач-физиолог, и я молчу. Не выступаю в защиту русского языка. Не обнаруживаю себя. Но как надоела мне эта игра!..
В детстве, в годы войны, поступив в новую школу в новом городе, я придумала себе новое красивое имя. Первые несколько дней это было занятно. Потом надоело. Потом стало раздражать. Потом – я стала неистово скучать по своему настоящему имени. Как будто с ним было что-то потеряно и мне предстояло это вернуть. К счастью, в то неусидчивое военное время люди часто меняли адреса. Меня перевели в другую школу, и мое имя вернулось ко мне.
Теперь, в Олонце, среди медиков, я чувствую нечто похожее: желание кончить игру и стать самою собой.
* * *
Первый день декабря заставил вспомнить о марте. Звездное утро, с поздним лимонным рассветом, обещающим солнечный день. Скрип снега, щебетанье птиц, голубые тени от деревьев и домов. Сверкающая черной водой река.
Спрашиваю у дежурной гостиницы, как мне найти музей.
– А чего его искать? Он близко тут, милая, говорит она. – Сейчас через мост и по Мегреге пойдете…
Я жду, что сейчас последует «дак», но дежурная умолкает. Ну, что ж, пойду-дак.
* * *
Деревянное здание смотрит окнами на реку. На нем много табличек – «Музыкальная школа», «Библиотека», «Музей». Вход в музей наверху, напротив лестницы, ведущей круто на второй этаж. Поднимаюсь, дергаю дверь.
