Рядом с сенатором сидела его дочь, коротко стриженная блондинка с круглым личиком, вздернутым носиком и ярко-голубыми глазами, которые она мило щурила. Кип обрадовался, что свет погас до того, как они с ним заговорили. Сенатор представил их друг другу:
— Эллен, это Кип. Моя дочь Эллен.
— Рад с вами познакомиться, мисс Маклейн, — пробасил Кип и втиснулся на свое место рядом с Эллен.
Начался балет на льду. Ледяное поле вдруг залил лиловый поток света. Костюмы танцоров обретали все оттенки фиолетового луча. Серебристую ледяную гладь расцветили лиловые узоры. Кип никогда не видел такого великолепного зрелища, но воспринимал его красоту как нечто присущее миру, в котором теперь очутился. Он был восхищен. Он все время ощущал близость Эллен и то, как она мило и просто с ним держится. А ведь ее лицо, которое он едва успел увидеть при свете, показалось ему надменным. Она была для него чем-то таким же неведомым, как и эти лиловые фигуры на льду в вечерней тьме. Зажгли свет, Эллен улыбнулась ему, глаза ее искрились любопытством.
— Я рада, что вы пришли, — прошептала она.
— И я тоже.
— Говорят, вы будете в ресторане «Корона» в ночь под Новый год?
— Верно.
— Непременно приедем за вас болеть.
— Ты не прогадал, Кип, что пошел на эту работу, — сказал сенатор, наклонившись к ним. — Если поразмыслишь хорошенько, увидишь ее в другом свете. Это смелый ход — вот что главное. Смелость, смелость — вот что мне по душе. Никому в городе такого и на ум не пришло.
— Но я же понятия не имею о работе в ресторане или ночном клубе.
— Чепуха! Об этом пусть Дженкинс думает.
Кип понял, что теперь у сенатора совсем иное настроение, чем в утро их первой встречи на воле, когда Маклейн, возможно, корил себя за то, что обычно подчиняет жизнь своим порывам и прихотям. Но, как видно, любопытство сенатора разгоралось все больше. Ему доставляло особое наслаждение наблюдать, как осуществляется его идея. Для него это было странно волнующее приключение, этакая умозрительная забава.
— Вот программа, Кип. Ну как, всем удобно? Эллен, поясни, что будет непонятно. Какая огромная радость, Кип, что вы с нами!
— Ах! Папа произносит приветственную речь, — томно протянула Эллен. Почти прильнув к Кипу, она засмеялась, и Кип так и не понял, над кем она подсмеивается — над ним или над отцом. И сразу показалась ему очень испорченной, надменной, чужой, но в то же время более привлекательной.
— Можно я у вас кое-что спрошу? — шепнула Эллен.
— Конечно, мисс Эллен, все, что хотите.
— Уверена, вам такого вопроса еще не задавали.
— Попытаюсь ответить, если смогу.
— Обещаете?
— Договорились.
— Ну так слушайте: не возникает ли у вас иногда желание ограбить банк?
— Нет, мисс Маклейн, не возникает.
Она захихикала, спросила:
— Правда ведь никто у вас такого не спрашивал?
— Если человек чувствует в душе то, что я, — начал он серьезно, — такие бредовые мысли ему в голову не приходят…
Но в этот миг снова погасили свет. Фигуристка из Лондона в золотистом костюме скользила по льду в плавной «ласточке», и луч прожектора неотрывно следовал за ней, лаская ее прелестные стройные ноги, а золотистая юбочка радужно сверкала. Мужчины в ложах разглядывали фигуристку в бинокли и восторженно хлопали в ладоши, когда она скользила мимо. Но вот на лед вышли все члены клуба фигурного катания. Они готовились исполнить эксцентрический номер «Охота на льду»: с собакой в роли лисы и мальчиками в бурых шубках с хвостами — они изображали борзых, — и с множеством лошадей — по два фигуриста под одним парусиновым чехлом.
Кип выжидал момент, чтобы сказать Эллен, каким нелепым был ее вопрос, но, когда на льду неуклюже запрыгали парусиновые лошади и мальчуганы — борзые, он понял, что в этом сказочном замке его серьезность просто неуместна. Должно быть, интерес Эллен к нему не выходит за пределы этого волшебного мира, где яркие фигуры старательно и по-ученически скованно выделывают свои па.
Сенатор гудел что-то знакомому в соседней ложе:
— Судя по геологической формации, там наверняка должна быть руда. Томпсон никогда не ошибается. Дайте им еще время, пусть поищут. Они бурят всего месяц. Вы видели образцы у меня в кабинете?
— Я еще кое-что хотела узнать… — шепотом сказала Эллен.
— Слушаю вас…
— Вам на самом деле нравилось грабить банки?
— В те времена, может, и нравилось.
— А что именно вам в этом нравилось?
— Да, наверно, острые ощущения, — нервно ответил Кип.
— Этого каждый хочет, не правда ли?
— Ну, я-то хотел по большому счету.
— А скажите, — зашептала она возбужденно, — разве вам не будет недоставать этой остроты ощущений? Мне бы недоставало.
— Нет, у меня теперь есть кое-что получше.
— Что же?
— Просто хорошие, добрые чувства, — ответил он, сознавая себя последним дураком.
— А как вы их обрели?
— Стал смотреть на вещи по-другому, понимаете?
— Не понимаю.
— Человеку нужен стимул, нужно во что-то верить.
— Не слишком оригинальное открытие.
— Что ж… — начал он и запнулся.
— Ну, ну, очень интересно, пожалуйста, продолжайте. Вы, право, меня заинтересовали, — подстегивала его Эллен.
Но пылкие слова так и застряли у него в горле. Ему казалось, что его завязывают узлом, тянут в сеть, которую плетет для него эта холеная малышка, эта куколка, что сидит рядом в темноте.
Опять зажегся свет. Начался антракт. Почтенные господа прогуливались между рядами, раскланивались с сенатором и его дочерью. Проходя мимо их ложи, они разглядывали Кипа. У него стало легче на душе. Джентльмен в накидке, подбитой белым шелком, редактор финансового журнала Уильямс, и его молодая жена, которая разоряла его своим дорогостоящим успехом в свете, с возбужденными от любопытства лицами подошли к Эллен.
— Здравствуйте, здравствуйте! — явно довольная собой, приветствовала их Эллен. — Хочу познакомить вас с Кипом Кейли.
Они пожали ему руку. Он смешался, отступил, стал озираться по сторонам, ища глазами выход. Но его окружила публика. Все улыбались, перешептывались. Невыносимое напряжение сковывало его, и мир, в котором он очутился, вдруг утратил свою прелесть. Эти лица вокруг, этот искрящийся лед, лиловые лучи, неуклюже скачущие лошади — всего лишь театр, карнавальное представление. Не лица это — яркие карнавальные маски. У сенатора — ало-белая маска самодовольства. У Эллен — хорошенькая маска надменности. Для них он тут нечто диковинное. Они разглядывают его, как базальтовую глыбу. До него доносились их вкрадчивые, мягкие голоса:
— Какой огромный красивый зверь!
— Интересно, что затевают Маклейны?
— Он великолепен, но представьте: каково повстречаться с таким один на один в темном закоулке, если он вас ненавидит!
— Смотрите, дорогая, перед вашими глазами пример нравственного величия.
Тугой узел, которым Эллен стянула его душу, давил все больнее, и казалось, его сердце вот-вот разорвется.
— Разве я не предупреждал… что у меня назначена встреча, — пробормотал он сбивчиво, — не говорил вам, что должен уйти со второго отделения?
— О, мы вам не дадим уйти, — надув губки, сказала Эллен. — Вы пойдете потом с нами ужинать.
— Не могу, мисс Маклейн… — Он запнулся, опасаясь, что от нее придется вырываться силой. — Я опаздываю.
— Ну пожалуйста, останьтесь, ради меня…
Но сенатор хлопнул его по спине и во всеуслышание весело сказал:
— Ступай, друг мой. Мы же увидимся. Надеюсь, ты получил удовольствие. — И просиял в улыбке.
— Спасибо, — пробормотал Кип, в замешательстве пожав ему руку, и, ни на кого не поднимая глаз, поспешил к выходу.
9
Сильно похолодало, слякоть на тротуаре застывала твердыми комьями. Пригнув голову, он шагал навстречу резкому северному ветру, растревоженный тем, что не сумел скрыть на людях свое волнение. Он знал себя: стоит разволноваться, и тогда недалеко до беды. Обычно он старался чем-то разрядить внутреннее напряжение. Хорошо бы найти сейчас укромное место, где можно спокойно почитать газету. Он купил ее в киоске на углу. Миновав три квартала, он набрел на маленькую закусочную. Вошел туда, сказал девушке, чтобы дала ему сэндвич, и прямо у стойки развернул газету.
«Господи, — подумал он, — да разве от этого теперь скроешься?» На первой полосе очерк о его жизни в тюрьме. В колонке рядом напечатаны высказывания видных протестантских священников по поводу его исправления. Он читал быстро, с лихорадочным любопытством, и удивление его все росло. Вот цитата из проповеди, которую намеревается прочесть в воскресенье доктор Карлтон Росс: «Кип Кейли обрел другое сердце». А вот красноречивое высказывание молодого раввина Голдстайна о человеческом содружестве и о том, что общество широко распахивает двери перед обездоленными. И тут же заявление знаменитого доктора Хауэрда Стивенса: у него нет времени на обсуждение данного вопроса. «Все мое время отдано таким глобальным проблемам, как сохранение мира на земле».
