Надев черный резиновый фартук и натягивая резиновые перчатки, он подошел к столу. Макнил сел напротив.
– Больная пятидесяти пяти лет. Медицинское заключение: смерть от рака молочной железы.
– Покажите историю болезни. – Иногда он довольствовался тем, что докладывал ему Макнил. Иногда же внимательно просматривал историю болезни сам.
Пирсон приступил к тщательному исследованию всех органов после вскрытия.
– Кто работал над сердцем? – спросил он. – Вы?
– Нет. Кажется, Седдонс.
– Плохая работа. Кстати, почему его нет?
– Он в хирургии. Там какая-то операция, на которой он хотел присутствовать.
– Скажите ему, что я требую его присутствия на каждом разборе результатов вскрытия.
Макнил приготовился записывать.
– Сердце несколько увеличено, – диктовал Пирсон. – Обратите внимание на митральный клапан. Видите?
– Да, – сказал Макнил, нагнувшись над столом.
– Больная страдала ревмокардитом, хотя умерла совсем не от этого.
Покончив с осмотром сердца, он занялся легкими.
– В легких многочисленные метастазы, – продолжал он диктовку. И снова заставил Макнила внимательно осмотреть исследуемый орган.
В эту минуту отворилась дверь, и чей-то голос спросил:
– Вы заняты, доктор Пирсон?
Пирсон раздраженно обернулся. Это был Карл Баннистер, старший лаборант, за ним виднелась чья-то фигура.
– Разумеется, занят. Вы что, не видите? Что там у вас? – спросил Пирсон полудобродушно-полуворчливо.
Они с Баннистером работали уже много лет и давно привыкли друг к другу. Поэтому Баннистера ничуть не обескуражил тон Пирсона.
– Это Джон Александер, наш новый лаборант. Вы приняли его на работу на прошлой неделе. Сегодня он должен приступить, – пояснил он Пирсону.
Макнил с любопытством взглянул на новичка – ему не более двадцати двух, решил он. Он слышал, что Александер только что окончил колледж, имеет диплом специалиста по медицинскому оборудованию. Именно такой человек и нужен их лаборатории, ибо Баннистер далеко не Луи Пастер. Макнил невольно перевел взгляд на старшего лаборанта. Грязный, в пятнах, халат был не застегнут и открывал неряшливый, мятый костюм. На лысой голове кое-где еще торчали жидкие пряди волос, не знавшие расчески.
Макнил знал историю его появления здесь. Он появился в этом отделении спустя два года после прихода Пирсона и стал у него чем-то вроде мальчика на побегушках. Он был учетчиком и посыльным, мыл посуду в лаборатории. С годами Баннистер как-то незаметно стал правой рукой Пирсона. Официально он занимался серологией и биохимией, но так долго работал здесь, что мог в случае необходимости заменить лаборантов и на других участках. В конце концов Пирсон взвалил на него добрую часть своих административных обязанностей по лаборатории. Опыта у Баннистера было достаточно, но не было никаких теоретических знаний. Баннистер мог делать серологические и биохимические анализы, но абсолютно не знал научной основы этих исследований. Макнил не раз думал, как бы однажды это не обернулось трагедией.
Александер – это то, что им нужно. У него за плечами три года колледжа, практика в средней медицинской школе. В аккуратном халате, отутюженных брюках и начищенных до блеска ботинках он казался прямой противоположностью Баннистеру.
– Садитесь, Джон, – сказал Пирсон, кивая новичку.
– Благодарю вас, доктор, – вежливо ответил Александер.
– Вы уверены, что вам понравится у нас? – спросил Пирсон, продолжая работу.
– Уверен, доктор.
“Неплохой парень”, – подумал Макнил.
– Может, не все вам здесь понравится. Мы работаем по старинке, как говорят, но кое-что и мы делаем, а, Карл?
– Да, доктор, – с готовностью подтвердил Баннистер. Пирсон продолжал работу.
– …Язва двенадцатиперстной кишки прямо под привратником желудка, – диктовал он Макнилу, перелистывая лежащую перед ним историю болезни.
– Интересный случай. Больная умерла от рака груди. За два года до смерти дети безуспешно пытались убедить ее обратиться к врачам, но, видимо, у нее было какое-то предубеждение против медицины. Сделай она это раньше, она могла бы еще жить.
Александер внимательно следил за работой Пирсона, время от времени задавая вопросы.
“Это не просто вежливость, – подумал Макнил, – парня действительно все это интересует”.
После небольшой паузы Пирсон неожиданно спросил Александера, женат ли он, есть ли дети и когда он привезет жену.
– Простите, доктор Пирсон. – В голосе Александера послышалась нерешительность. – Я как раз хотел кое о чем вас попросить. Моя жена ждет ребенка. Мы здесь никого не знаем. – Александер умолк. – Мы обязательно должны сохранить этого ребенка, первого мы потеряли через месяц после его рождения. Я хотел просить вас рекомендовать мне акушера, к которому моя жена могла бы обратиться.
– Что ж, это очень легко сделать. – С лица Пирсона исчезла появившаяся было настороженность. – Доктор Дорнбергер. Он работает в нашей больнице. Хотите, я сейчас позвоню ему?
Разговор с Дорнбергером был коротким. Акушер попросил, чтобы пациентка сама позвонила ему.
– И еще! – крикнул в трубку Пирсон. – Не вздумайте присылать им ваши фантастические счета. Я не хочу, чтобы парень тут же начал просить надбавку.
У себя в кабинете доктор Дорнбергер сделал пометку на карточке “сотрудник больницы”, а в трубку сказал:
– Джо, у меня к тебе дело.
– Только не сегодня. Чертовски перегружен. Вот разве завтра.
– Нет, тогда лучше послезавтра, – сказал Дорнбергер, справившись со своим расписанием.
– Что у тебя там? – Скажу при встрече.
– Как хочешь, Чарли. Пока все в порядке, – повернувшись к Александеру, сказал Пирсон. – Когда придет срок, вашу жену положат в родильное отделение нашей больницы. Как нашему сотруднику вам положена скидка двадцать процентов.
– Я не совсем уверен, что борьба с полиомиелитом так уж полезна и необходима.
Эти слова произнес Юстас Суэйн, миллионер, король империи универсальных магазинов, филантроп и член попечительского совета больницы Трех Графств.
– Разумеется, вы шутите! – воскликнул председатель совета Ордэн Браун. Происходило это в библиотеке старого, но все еще импозантного особняка Суэйна в восточном предместье Берлингтона. Кроме Суэйна и Ордэна в обшитой темным дубом библиотеке присутствовали О'Доннел, жена Ордэна Амелия Браун и замужняя дочь Юстаса Дениз Квэнтс.
Кент О'Доннел медленными глотками попивал коньяк, удобно устроившись в глубоком кресле, которое сразу же облюбовал, как только общество, отобедав, перешло в библиотеку. Оглядывая темные панели, массивные балки потолка, переплетенные в кожу книги в шкафах вдоль стен, огромный, как пещера, камин, где лежали не поленья, а целые бревна, он подумал, что во всей этой обстановке есть что-то средневековое. Да и сам Суэйн в кресле с прямой спинкой чувствовал себя королем, а гости, расположившиеся перед ним полукругом, были всего лишь его свитой.
– Нет, я вполне серьезно, – сказал Суэйн, отставив рюмку с коньяком и наклонившись вперед. – Покажите мне ребенка на костылях, и я первый вытащу из кармана свою чековую книжку. Но это частности, а я имею в виду проблему в целом. Я убежден – и готов спорить с каждым, кто вздумает отрицать это, – что мы способствуем ослаблению рода человеческого.
Это все было знакомо О'Доннелу, поэтому он лишь из вежливости спросил:
– Вы предлагаете прекратить исследования, затормозить прогресс медицины и вообще перестать бороться с болезнями? – Увы, это невозможно, – заметил Суэйн. О'Доннел рассмеялся:
– Тогда не вижу предмета спора.
– Вот как! – Суэйн даже стукнул кулаком по ручке кресла. – Следовательно, нечего возмущаться нелепостями, если невозможно предотвратить их?
– Понимаю, – неопределенно сказал О'Доннел, не желая продолжать этот спор. Он опасался, как бы это не повредило тому делу, ради которого они с Ордэном Брауном пришли сюда. Он окинул взглядом присутствующих. Амелия Браун дружески улыбнулась ему – она была прекрасно осведомлена о всех проблемах больницы. Дочь Суэйна с интересом прислушивалась к разговору.
За обедом О'Доннел ловил себя на том, что взгляд его то и дело останавливался на Дениз Квэнтс.
Трудно было поверить, что изящная воспитанная Дениз – дочь этого грубияна, прожженного дельца, выдержавшего не одну жестокую схватку в мире большого бизнеса. Ему и сейчас доставляло удовольствие шокировать собеседника грубым словом или бесцеремонностью манер. Иногда О'Доннелу казалось, что старому Суэйну не хватает былых потасовок с конкурентами и он ищет стычек – хотя бы словесных. Кроме того, старика, должно быть, донимали больная печень и ревматизм.
Дениз удивительным образом умела двумя-тремя словами сгладить неприятное впечатление от бестактности отца. О'Доннел находил, что она очень красива той особой поздней красотой, которой нередко расцветает женщина в сорок лет. Из разговора он понял, что она довольно часто навещает отца в Берлингтоне, хотя постоянно живет в Нью-Йорке. Если она пару раз и упомянула о детях, то о муже не обмолвилась ни словом. Следовательно, заключил он, она или разведена, или же живет отдельно. Мысленно он вдруг почему-то сравнил светскую Дениз с Люси Грэйнджер, которая целиком поглощена своей работой. Какой тип женщины должен больше нравиться мужчинам? Дениз, должно быть, блещет в обществе и вместе с тем прекрасная жена и хозяйка.
