— У меня нет с собой денег.
— Это ничего. За плохую судьбу люди все равно не платят.
— А она плохая?
— Не знаю. — Трей пожал плечами и, усевшись на красный круглый коврик, жестом предложил мне сесть рядом.
Я опустилась на колени.
— Не пугай ребенка! — велела Марселла.
Когда она вышла наружу, за ней мягко хлопнул полог.
Я обиделась на то, что меня назвали ребенком.
Трей сложил ладони и потер одну о другую.
— Сними перчатки.
— Для чего?
— Я буду читать по руке.
Я решительно сложила руки на коленях. Однажды учитель заставил меня снять перчатки и, взглянув на мои искалеченные руки, тут же брезгливо велел надеть их снова.
— А ты можешь читать по чему-нибудь другому?
Трей осторожно накрыл мою руку своей. Ладонь у него была теплая, как митенки.
— Разумеется. — Он улыбнулся, отполз к кровати и извлек из-под подушки колоду карт. — Перетасуй, а то не сработает.
Карты были новые, блестящие, с английской розой на рубашке. На лицевой стороне красовались луны, солнца, короли, дамы и чудовища. Я принялась тасовать карты, и они показались мне большими и неудобными, совсем не похожими на игральные, какие лежали у нас дома.
— Я думала, гадают только женщины, — поддразнила я Трея, пытаясь скрыть свою неловкость. — А где твой хрустальный шар и золотые серьги? Ты совсем не подготовился.
Он свел брови, ухмыльнулся и положил руки на колени. Ветер приподнял край шатра, и внутрь пробрался холодный влажный воздух. Я поежилась и положила колоду между нами.
Трей разложил карты по кругу.
— Выбери пять, но не переворачивай.
Я выбирала очень долго, занося руку над картой, почти касаясь ее, а потом резко выбирая другую, как будто я действительно определяла сейчас свое будущее.
Когда я закончила, Трей разложил карты подковой и быстро открыл первую. Я ожидала хотя бы какого-нибудь заклинания или магического жеста. Карта изображала женщину в круге звезд. Трей долго и серьезно смотрел на нее. По-моему, он надо мной издевался.
— Что такое? Что это значит?
— Эта карта — ты сейчас. Материальный достаток, благоразумие и безопасность.
Он перевернул еще одну, с семью золотыми кубками на облаке. В каждом кубке что-то виднелось.
— Это то, чего ты хочешь. Фантастические видения, мир, увиденный в зеркале размышлений.
Третья карта.
Я подскочила:
— А это еще что? — Я ткнула пальцем в скелет на красивом белом коне, внизу была надпись: «Смерть».
Трей остался спокойным.
— Это не значит, что ты умрешь.
— А что еще может значить смерть?
— Это не буквальное значение. Эта карта говорит о переменах. Очень резких переменах, окончании чего-то, потере, порче, ошибке, лжи…
Он перевернул четвертую карту, и по ногам у меня побежали мурашки. Она изображала сердце, пронзенное тремя мечами.
— А это? — Голос у меня дрогнул. Я вытянула не те карты.
— Твое ближайшее будущее.
— Это буквально?
— Возможно. — Трей посмотрел мне в глаза, и мне показалось, что он заглянул прямиком в дыру в моем сердце.
Я не отвернулась. Это пугало, но мне нравилось, что кто-то видит правду. А потом я как будто увидела его. Интимность между нами сменилась глубоким пониманием друг друга, как будто мы скользили над будущим — будущим, которое не принадлежало никому из нас, однако в нем мы были оба.
Порыв ветра распахнул полог, почти разметав карты. Трей прихлопнул их ладонью. Сердце с мечами осталось лежать.
— Что это значит? — Я была готова.
Трей стянул с головы платок, как будто шутка закончилась.
— Расставание, отсутствие, перелом, страшная потеря.
Страшная потеря! Это мне не нравилось. Ни капельки. Я хотела чего-нибудь приятного и красивого. Даму в пышном платье или ангела в облаках.
— Надо было выбрать другие карты.
Трей грустно покачал головой:
— Не вышло бы. Это карты выбирают тебя.
Оставалась одна.
— Переверни, — велел Трей. — Это итог.
Я решительно взяла карту. Обнаженная женщина танцевала, держа в руках по жезлу. Ее окружала гирлянда, по углам которой были изображены животные Апокалипсиса: лев, бык и орел; в четвертом углу была нарисована голова человека. Надпись гласила: «Мир».
Трей с облегчением улыбнулся, явно не обратив внимания на обнаженную грудь женщины, которая меня сильно смутила.
— Видишь, кончается все хорошо. Она довольна, она уязвима, она наслаждается радостями этого мира, а ее охраняют небесные посланники. У этой карты есть секрет — это Вселенная, которая осознает, что она и есть Бог. Это душа, божественное провидение, знание себя, истина.
Легче мне не стало. Насколько я понимала, мертвой мне предстояло танцевать с Господом.
— Это хорошее гадание. — Трей положил руку мне на колено.
Я кивнула и слабо улыбнулась.
Тут в шатер заглянула Луэлла:
— Эффи, нам пора.
Выходя, я обернулась. Трей сидел, подперев голову рукой, и смотрел на карты. Он раздумывал о моем будущем или о своем?
— Трей?
— Да? — Он взглянул на меня.
Луэлла уже была на полпути к тропинке.
— Ты не виноват, у меня просто больное сердце.
— Я знаю, — улыбнулся он. — До свидания, синяя девочка.
От дождя волосы у меня завивались колечками. Мы с Луэллой молча пробирались через подлесок. Я радовалась, что у сестры не было желания разговаривать. Я не хотела рассказывать ей о будущем, в котором ждали скелет и пронзенное сердце, не хотела, чтобы она попросила Трея прочесть и ее судьбу. Я знала, что она будет лучше моей, что каждая карта будет сулить яркую и веселую жизнь. Уж ей-то достанутся и дама, и ангел.
А еще я хотела, чтобы Трей остался моим. Я его едва знала, но все же испытывала ощущение близости, как будто он всегда был частью моей жизни, и чувствовала ужас при мысли, что могу потерять его.
5
Эффи
Весна баловала нас теплой погодой, и по субботам мы ускользали в табор, не вызывая подозрений. Во многом в этом помогла наша директриса мисс Чапин, объявившая на собрании:
— Я не потерплю, чтобы мои девушки теперь, когда погода становится теплее, пристрастились к дурному.
По аудитории прокатились смешки. Все знали, что она имеет в виду: сближение с противоположным полом считалось недопустимым.
— Поэтому наши традиционные субботние выезды на гимнастические поля в Уэстчестере возобновятся с этой недели.
Мне не дозволялось заниматься гимнастикой, но я упросила папу отпустить меня, пообещав, что только разок сыграю в теннис, а потом буду отдыхать.
Поезд в Уэстчестер отходил от станции в шесть утра, затем был теннис — а в моем случае «отдых», то есть выдумывание и записывание историй. После ланча с одноклассницами на лоне природы мы должны были вернуться в город к часу дня. Но мы с Луэллой решили, что вполне безопасно будет рассказать родителям, что поезд приходит в пять. Тогда мы могли бы на надземке доехать до Дикман-стрит и пройтись до табора.
Меня успокаивали и радовали тихая компания Трея, стряпня Марселлы, громкие детские игры и вечернее пение. Я раньше никогда не замечала, как пусто и тихо в нашем доме. Даже если родители никуда не уходили, там было очень одиноко, особенно в сравнении с цыганским табором.
Луэлла была счастливее, чем когда-либо. Она не ворчала из-за летнего лагеря, отъезда в Ньюпорт или балета. В школе, сидя в унылой желтой библиотеке, она не стонала из-за сложности экзамена по биологии и не ныла из-за занятий по этике и учительницы — мисс Спенс. Она даже не выказала ни малейшего интереса, когда Сьюзи Трейнер исчезла из школы, хотя все шептались, будто отец отправил ее в Дом милосердия за то, что она получила от юноши телеграмму. Ту доставили в школу, и, как утверждала главная школьная сплетница Кэтлин Самптон, Сьюзи сказали, что теперь она должна немедленно обручиться с этим юношей. Но она отказалась, и отец ее запер.
