Кэшью поблагодарил его и принялся набивать трубку. Он предложил дьякону закурить.
— Я не курю и не пью с тех пор, как стал служить богу. Уж скоро десять лет, как мне открылась Истина.
— Такой человек, как вы, — сказал Кэшью тоном добродетельного прихожанина, — показывает пример всем нам. А я вот не могу обойтись без трубки и рюмки рому, когда в брюхе пусто.
— Когда служишь богу, как я, — сказал дьякон, — не придаешь подобным пустякам никакого значения.
У Старой Гавани подслеповатая лошадь сама остановилась. Кэшью отметил это проявление высокого разума, и дьякон пояснил, что лошадь знает каждый город, где ее хозяин читает проповеди. Он расстался с Кэшью куда сердечнее, чем можно было ожидать от человека со столь мрачной внешностью. «Я помолюсь о спасении твоей души сегодня вечером», — сказал он на прощание.
Кэшью, хоть и был благодарен дьякону за то, что тот его подвез, все же рад был избавиться от такого нудного попутчика. До чего же утомительно было «внимать его речам»! Желая избавиться от неприятного осадка после этой встречи, он направился в ближайший бар и заказал на три пенса рому. Бар был полон людей, которые пришлись ему больше по душе: тут были торговцы, приехавшие в город на рынок, завсегдатаи ипподрома, забежавшие освежиться. Внимание Кэшью привлек шикарный молодой человек, который уже прикончил две порции рому и заказал третью. Ром развязал ему язык, и он теперь объяснял, что едет в Мэй Пеп, в суд. Там сегодня слушается дело об убийстве. Судить будут, сообщил он, его доброго приятеля, который, само собой, не совершил никакого преступления.
Кэшью слушал с интересом и решил, что такая встреча — добрый знак. Человека, как и его когда-то, обвиняли в убийстве, и человек этот тоже не виновен. Посетители бара, впрочем, с недоверием отнеслись к заявлениям франта о невиновности его друга. А бармен мрачно бросил: пусть, мол, суд решает, виноват или нет. Великолепный молодой человек с возмущением заявил, что, раз его слова подвергают сомнению, он немедленно покидает бар.
Кэшью последовал за ним к автомобилю, маленькому, скромно окрашенному «форду», и робко попросил подвезти его до Мэй Пена. Молодой человек неодобрительно оглядел Кэшью с ног до головы.
— Милейший, — высокомерно сказал он, — вы же видите: это не такси. У меня частная машина.
— Вижу, сэр, — ответил Кэшью, — и, если бы жена не заболела и если бы у меня были деньги на поезд, я бы не просил вас.
— А-а, — сказал молодой человек, который испытывал потребность поговорить с кем-нибудь и понимал, что сейчас для него и такая компания лучше, чем никакой.
— Раз такое дело, я, пожалуй, подвезу вас.
Приняв это за согласие, Кэшью полез в машину.
— Я слыхал, что вы рассказывали в баре, — сказал он. — Конечно, закон есть закон, но ведь и мудрец может ошибиться.
Молодой человек игнорировал это замечание.
— Меня зовут Арчибальд Годфри, — важно сообщил он. — Я работаю в гараже в Кингстоне.
Роскошный молодой человек, снизошедший до знакомства с ним, произвел на Кэшью огромное впечатление. Он не мог выжать из себя ни слова и только промямлил: мол, он с первого взгляда понял, что перед ним человек солидный.
Возможно, впервые в жизни Арчибальду удалось произвести на кого-то столь глубокое впечатление. И он пустился в откровения со своим жалким спутником.
— Будь у меня капитал, — горько заметил он, — я бы достиг немалого при моих исключительных способностях к технике. Но хозяев трудно убедить.
Воспоминание о хозяевах вызвало у него длинную тираду на тему, которая, видимо, задевала его за живое, — о полнейшем равнодушии владельцев гаражей к ценным работникам.
— Но, — добавил он мрачно, — осталось недолго ждать, скоро все изменится и хозяевам самим придется туго.
На Кэшью, хотя он мало что понял, все это опять-таки произвело большое впечатление.
— Светлая голова! — восхищенно воскликнул он. — Вот именно, сэр, у вас светлая голова.
Это был как раз тот тип слушателя, который устраивал Арчибальда, и на протяжении следующих десяти миль он выложил всю историю своей жизни. Его не понимают и не могут оценить, говорил он, но близится день, когда он покажет им всем — особенно некой личности, чье инкогнито он раскроет, — когда пробьет час, что он, Арчибальд, не тот человек, которым можно пренебрегать.
Кэшью, мысли которого вертелись вокруг маленького поросеночка и Эсси, вскоре утратил интерес к чужим делам. Ему не приходило в голову, что любимого поросенка, который за три года стал взрослой свиньей, наверное, уже давно зарезали, если только не держат для приплода. Он только помнил пухленькое тельце и прозрачные глаза, которые, казалось, смотрели на него с обожанием. Кэшью думал: интересно, узнает ли его свинка.
— Ах, как бы мне хотелось скорее попасть домой, — сказал он. — У меня там отличный поросенок.
— Поросенок! Как вы можете думать о каких-то свиньях, когда человек рассказывает вам о своем горе! — Арчибальд бросил на него свирепый взгляд.
— Простите меня, сэр. — Этот взрыв негодования испугал Кэшью.
— Вы говорили, у вас жена болеет. Удивляюсь, как вы можете вспоминать сейчас о поросенке. А я-то еще собирался предложить вам задержаться в Мэй Пене и сходить со мной в суд.
Этого как раз Кэшью хотел меньше всего. Хватит с него судебных разбирательств.
— Большое спасибо, — вежливо сказал он, — но я должен добраться домой к вечеру. Жена ждет меня.
С Арчибальдом, как и с дьяконом, он расстался без малейшего сожаления. Они сделали свое дело. Ему оставалось пройти еще десять миль, причем большей частью в гору. Кэшью надеялся, что Эсси все таки получила письмо и приготовила праздничный обед в честь его возвращения. Кусок соленой говядины с жареным горохом был бы как раз кстати. Не забыла же она, как он любит жареный горох. Или, может быть, Эсси приготовит соленую рыбу с запеченным картофелем. После трех лет тюремной баланды любое блюдо покажется вкусным. И все же сегодня ему хотелось чего-то особенного.
С каждой пройденной милей он приближался к родному дому, к знакомым местам. И от этого желание поскорее добраться до дому становилось еще сильнее. Теперь ему казалось глупым, что он так боится Биг Боя. Не станет тот ему мстить. Они ведь дружили с детства, и драка вышла только потому, что поспорили из-за чего-то. Кэшью даже не мог теперь точно припомнить, из-за чего именно произошла ссора. Это касалось Эсси — вот все, что он мог вспомнить. Вот чем плохи женщины — всегда и всюду они вносят разлад. С первого же дня, как они поженились, Эсси стала болтать всякие глупости про Биг Боя. Дурак он был, что позволял ей это. В первый же раз, как она завела об этом разговор, надо было врезать ей как следует, и дело с концом. Бабы только такое обращение и понимают. Вообще-то, конечно, Эсси лучше многих. Если не считать истории с Биг Боем, ему на жену жаловаться не приходилось. Кэшью не знал точно, который час, но солнце уже клонилось к закату и он проголодался. «Наверно, уже шесть пробило, — подумал он. — Если Эсси не получила письма, она не приготовила мне обед».
Он пришел в деревню, когда солнце садилось. Первая же старуха, которую он встретил, сразу узнала его. Она ковыляла по улице, тщетно пытаясь загнать двух больших цыплят в клетку, сколоченную из перевернутого ящика из-под апельсинов. Увидев приближающегося путника, она закричала: «Господи Иисусе, Кэшью вернулся!»
Кэшью очень волновался, торопясь домой, и не услышал испуга в ее голосе. Он быстро поздоровался и поспешил дальше. По дороге он все-таки решил заскочить в китайскую лавчонку и пропустить там в баре стаканчик, надеясь, что, как обычно, в этот час там окажется кто-нибудь из старых приятелей. Однако в лавке никого не было, кроме двух малышей, покупавших на четвертак риса и кукурузной муки.
— A-а, — приветствовал его китаец, — вернулся. Поздравляю.
Кэшью бросил на прилавок трехпенсовую монету, но китаец возвратил ее.
— Никаких денег!
— Спасибо, сэр, — сказал Кэшью, согретый ромом и добрым обращением. Он облокотился о стойку: — Видел ты Эсси на этих днях? — Китаец рассеянно кивнул, явно не желая распространяться на эту тему. Кэшью даже усомнился, расслышал ли тот его вопрос. Когда он вышел на улицу, девочка, покупавшая рис, выбежала следом.
— Я видела мисс Эсси сегодня утром, — сообщила она.
— Она сказала тебе, что я сегодня возвращаюсь?
— Нет, сэр. — Что-то насторожило Кэшью в поведении девочки. Но он не стал расспрашивать ее. Так или иначе, раз девочка видела Эсси сегодня утром, значит, она здорова и никуда не уехала.
Темнело. Когда он взобрался на гору, ему стало холодно. За последние три года, которые Кэшью провел на жаркой равнине, он отвык даже от прохладного ветерка. Моросил дождь, а тонкая полотняная куртка была плохой защитой. Спустился туман, несущий с собой лихорадку. В лесу голубь напевал песню, ту самую, которую знала Оле Умэн и которую они с Кэшью частенько распевали в сумерках: «Эй, солнышко, выгляни и высуши меня!»
