— Вы рисуете? — поражен Мираншах.
— Гм, — очаровательная улыбка на лице Шад-Мульк. — Я впервые обращаюсь к мужчине с такой щепетильной просьбой, а вы. — она весьма искусно всем своим видом изобразила обиду, слегка отстранилась.
— Конечно, согласен, — по-воински браво ответил Мираншах и хотел было изобразить галантность, да вышло так коряво и неумело, что Шад-Мульк чуть не прыснула смехом — и это от общей радости: ее первый, самый важный и опасный акт игры удался. Теперь нужна пауза, ей надо передохнуть, и надо, чтобы в опьяненном сознании Мираншаха это прочно осело. И в этот момент стук в дверь — Молла Несарт, у него нет дара Шад-Мульк, он уж слишком натянуто улыбается.
— Вот, — деньги в руках казначея отвлекают все внимание, — выиграл.
— Наступает долгая пауза. Взгляд Мираншаха заблуждал с Несарта на Шад-Мульк. Девушка, как говорится, нашлась:
— Достойный мужчина, — как бы про себя выдала она, направляясь к краю дивана, где у изголовья стоит наргиле, — воин и игрок. — Грациозно присев, она пару раз затянулась и, выдыхая клубы ароматного дыма: — Люблю азартных мужчин, — и следом: — уверена, вы сегодня и отныне победитель.
— Вы ясновидящая? — расширились глаза Мираншаха.
— О! Только не это, — она мило улыбается. — А то прослыву еще ведьмой, колдуньей. Нет! Нет! Еще раз нет. Просто общение кровно-родственных душ должно обогатить нас. Мы должны помнить величие нашего рода. Никто против нас не устоит. Будьте уверенны, и вы сегодня победите. Ха-ха, обещаю.
— А после я вернусь к вам? — то ли вопросительно, то ли с просьбой, что совсем не похоже на прежнего Мираншаха.
— Конечно, — уже по-родственному, вроде проста Шад-Мульк, — только три игры, а то я рано ложусь спать, — она уже устанавливает ограничения.
Мужчины ушли вместе, но, как и договаривались, вскоре Молла Несарт вернулся, все ерзает, прячет взгляд.
— Ну как? — девушка опять на диване, теперь это голос прежней Шадомы, на лице усталость и опустошенность.
— Ты молодцом, — бросил старик, походил, нервничая, по залу и, став перед ней: — Я так не могу, чувствую себя последним мерзавцем. Это не для меня.
— Значит, лишь для меня? — вновь блеснули жизнью ее глаза, от обильного пота смоляные волосы прилипли ко лбу и к вискам. — Ты что думаешь, мне все это доставляет удовольствие?
— Да, вот тут ты права: женщина, тем более кавказская женщина, не может заниматься такими делами.
— А какими может? — вскочила она, подбоченясь, встала в вызывающей позе. — Что? Должна быть тихой, благонравной и рожать детей?.. Что молчишь? Не могу я рожать, не могу я быть матерью и некому за мою честь постоять! — Ее не узнать, судорога прошла по лицу, застыла, искривив лицо.
— Успокойся, Шадома, успокойся, — бросился старик к ней, еле усадил на диван, потом побежал за водой. — Выпей, выпей, Шадома, полегчает.
Зубами выбивая о стакан дробь, она большими глотками выпила все. Тяжело дыша, уставилась в пол и тихо вымолвила: — Я им буду мстить, а ты поступай, как хочешь.
— Шадома.
— Замолчи, — вдруг она вскочила, выправила стать и голос иной: — Более не называй меня Шадомой, — ханский тон. — Отныне я для всех Шад-Мульк. А чтобы ты и Малцаг особо не мучились, скажу, что я больше персиянка, чем кавказских кровей. Но моя родина — Кавказ, и я борюсь за честь горянки, — она уже вошла в свою роль и, как принцесса, уселась чинно на диван.
— Э-э — как перед настоящей ханшей в повинной позе стал старик. — Понимаешь, дочь моя, при всех обстоятельствах мы не должны равняться на этих варваров, у нас свой нрав, своя мораль, и мы должны это свято чтить и беречь.
— О Молла! О какой морали ты говоришь? О том, что женщина на Кавказе — хранительница очага, а мужчина — ее защитник?! Да нет уже этого очага, и защитников раз-два и обчелся. А знаешь, почему? Потому что у нас вроде бы такая высокая мораль.
— Да, — теперь тверд голос Несарта. — Женщина на Кавказе — свято!
— Вот я, смотри! — развела Шад-Мульк руками, вызов на лице. — Где здесь святость? Да ты знаешь, сколько в меня всажено гадости? Самой мерзко. И кто мою честь отстоял, отстоит? Один Малцаг да ты, старик, что весь в морали и сомнении?
Она вновь резко вскочила, будучи выше него, глянула с неким недовольством, искоса, и с ухмылкой в тоне:
— А знаешь, к чему приводит наша высокая нравственность?.. Каждый год война и тысячи одиноких вдов, незамужних женщин, так называемых хранительниц очага. А у этих дикарей что? Муж убит, его жена спокойно перелезает в постель деверя, сводного сына, да кого угодно. Гаремы. Свободных женщин нет, а детей — море, вот и заполонили они мир, нас истребили, поработили.
— Ты меня не путай, — суров голос Несарта. — И нас с варварами не равняй. Они, что звери, — ничего святого.
— О, как же, как же! Мы выше, нравственней!
— Замолчи! — топнул ногой Несарт. — Наши нравы не трожь!
— Ах! Теперь это «ваши» нравы? А как же! Вы, кавказцы, испокон веков не приемлете чужаков, словно сами арийцы. Хе, то-то сейчас в прислугах и подстилках.
— Замолчи, сучья дочь! — он замахнулся, так и застыл.
А она съежилась и вправду прикрыла рот рукою, а затем тихим голосом Шадомы прошептала:
— Ударь, по-отцовски ударь, — и, не дожидаясь, прикрыла лицо руками, дрожа всем телом, заплакала.
— Успокойся, родная. Шадома, все будет хорошо, — он сам тяжело вздохнул, стал водить кончиком сапога по узорам роскошного ковра, — просто эта двуликость не по нутру. Хм, впрочем, ты и Малцаг вдохнули в меня жизнь, где-то дали надежду, — от улыбки разошлась его борода, он встал, несколько пытаясь выправить грудь. — Действительно, а чем я лучше иль хуже Тамерлана? Ха-ха, я к вашим услугам, принцесса Шад-Мульк, я буду играть!
Его показная веселость никак не подействовала на девушку, ладонью прикрыв лицо, она горько выдала:
— Ты прав, дед, мы куклы, можем только играть, как дети, в войну, зная, что уже давно проиграли.
— Почему же «уже проиграли»? — оторопел Молла.
— А потому, что мы с тобой уже не родим сыновей, — в тоне вязкая тоска, которая явно задела старика, аж дернулся глаз, но он от возраста мудр, к тому же в «игре» и полностью отдаваясь игре, он вдруг просиял, сел на корточки перед ней, погладил ее по голове:
— Шадома, дорогая, на все воля Божья, и мы еще родим, мы победим, и знаешь, с помощью какой силы? — тут он сделал многозначительную паузу, но, видя, что она никак не реагирует, все же в том же бравом тоне, как великую тайну, продолжил: — Сила — в знании.
Тяжелым взглядом исподлобья, как на дурака, уставилась она на него, а старик продолжал:
— Каждому человеку Бог дал ум. Этот ум надо обогащать знаниями. А знание — такая сила, что не только Тамерлана, но и горы свернет.
— Ха-ха-ха! — словно припадочным смехом разразилась Шадома, встала, а в позе вульгарный вызов: — Так отчего ж ты против, чтоб я свои знания и навыки применила в «игре»? — вмиг ее голос изменился, стал ядовитым и властным. — Иль жалеешь этих подлюг?
— Боже! — отпрянул Молла, — глаза на лоб. — Как ты преобразилась? Точно ведьма, ой, — он осекся, — актриса, — виновато поправился старик, а она надменно:
— Не забывайся — я принцесса Шад-Мульк!
— Ты убьешь его?
— Кого? Придурка Мираншаха? Ха-ха-ха! Зачем? — она подошла к зеркалу, погладила длинную шею, всмотрелась. — Завтра утром либо я паду мертвой пред ним, либо он ляжет зараженный у моих ног, и тогда, — она уже демонстрирует, как это будет наяву, — я ступлю на его спину и стану гораздо ближе к логову Хромца проклятого, и я вот так, — ее пальцы как когти, — вырву душу из них, как они мою матку, такой же рукою. Ты это можешь представить, можешь понять?
— Боже! Неужели это правда, Шадома?
— Правда, — это голос Шадомы, а затем иной: — Отныне запомни, я принцесса Шад-Мульк! — она вновь глянула в зеркало, спокойно поправила волосы. — Мне надо готовиться: вся игра впереди. А ты пойди посмотри, как этот идиот играет. — И, как закрылась дверь, она ухмыльнулась: — Хе, — в зеркало, — ну что ж, смогу ль я отыграться? Смогу! Должна! — И следом, явно погрустнев: — Где ж мой Малцаг?.. Прости, — опустила она голову, слеза.
* * *
Что наша жизнь? — Игра. Отметим, что это было сказано давно. А в словаре читаем: «Игра — занятие с целью развлечения, забава; противоположное — труд, работа. Деятельность, занятие детей». Отсюда можно сделать не совсем лицеприятный вывод, что «жизнь — игра», удел праздных людей, каковым в нашем случае является правитель Тебриза — сын Тамерлана Мираншах. А если учесть, что «игра — занятие детей», то как не вспомнить, что даже чистые, невинные существа во время игры часто ссорятся, ругаются, порою дерутся. Что же тогда говорить об играх небезгрешных взрослых, тем паче, когда на кону целые состояния. И ясное дело, при таких ставках игра — это не детская шалость или забава, это большая вожделенная страсть, для удовлетворения которой необходима концентрация всех человеческих сил, в первую очередь ума. Однако ум Мираншаха, который вновь пошел играть, в последнее время постоянно отравлен зельем, не соображает. И как тут не вспомнить опять его великого отца, ведь Тамерлан тоже игрок, к тому же очень страстный, и искал себе достойных противников игры в шахматы по всему свету. Есть поверье, будто во время индийской кампании во время осады Мултана (а это, как ни странно, по времени совпадает с описываемым периодом — когда Шадома встретилась с Мираншахом) Тамерлану доставили пленного юношу, который, по слухам, очень силен в шахматах.
