Что в разлуке пугает, так это вероятность потери. Не знаешь, кого или чего именно, — но есть страх, что это неизвестное может быть связано с любовью, раскинувшейся между двумя городами. Пусть лучше потеря будет материальной: кожаные перчатки, серебряный перстень или раритетная пластинка Айтен Алпман. Такую утрату пережить легче. Что может быть болезненнее потери чувства?.. В разлуке боишься, что у кого-то из двоих иссякнут силы. Ядро любви хрупкое, какой бы крепкой ни была оболочка. С каждой разлукой слои оболочки раскалываются, медленно обнажая «сердцевину». А ее сломать ничего не стоит…
В разлуке главное — настрой. Мысли в настоящем, без перелистывания прошлого — каким бы сказочным оно ни было. Остается думать о лучшем: что сил хватит обоим, что вера вечна, что любовь побеждает отчаяние. В любви мысли особенно материальны. Поэтому надо заменять грустные мысли радостными. Выбираться из темного болота… В разлуке нужно быть отважными. Отвага, позитивный настрой, любовь — три залога победы над отчаянием.
…Зейнеп помогает сохранить веру керамический ангелочек в позолоте — мой подарок на прошлогодний День святого Валентина. «Помнишь твою надпись на оборотной стороне ангелочка? „Melekler kadar g zel Zeynepe. E.“[277] Я перечитываю эти слова по нескольку раз в день, они стали моей молитвой. О преодолении разлуки…» Неужели молитва не спасет нас в последний раз?..
* * *
Она готовит тыкву, когда злится. Покупает в «Мигросе» среднюю шаровидную тыквину, разрезает на четыре части, очищает от семечек, кожуры. Заливает водой. Посыпает сахаром, тушит на маленьком огне. Измельчает грецкие орехи, взбивает сливки, ошпаривает кипятком горсть изюма. Тщательно смешивает три ингредиента — соус готов. Тем временем вынимает уваренные кусочки, раскладывает их по пиалам и разминает мякоть вилкой. Добавляет соус, посыпает для украшения ниточками шафрана…
Кабак татлысы[278] здорово помогает во время депрессий. «Съем пару пиал и чувствую, как боль притупляется. Будто внутри распускается нежный цветок. И лепестки у него такие яркие, оптимистичные. Оранжевое чудо — мое спасение…» Зейнеп всегда отказывается от кофе, если злится, — пьет зеленый чай с листьями ежевики. Сама сушит их в летний сезон, собирает в бумажные пакеты. «Женщины нашего рода постоянно пили чай из ежевичных лепестков. Это омолаживает кожу, помогает при диабете, усмиряет тоску. Правда, такой чай в Турции разрешали пить только девочкам старше двенадцати лет».
Еще она читает Лорку, когда злится, — у великого испанца самая светлая печаль на свете. Тихо, почти неслышно цитирует строчки из «Песни уходящего дня», когда я заговариваю об отъезде: «Сколько труда мне стоит, день, отпустить тебя! Уйдешь ты, полный мною, придешь, меня не зная. Сколько труда мне стоит в груди твоей оставить возможные блаженства мгновений невозможных». Прячет глаза, когда злится. Отворачивает лицо, дуется, как обиженный малыш. «Мишуня, пойми, я устала. Больше нет сил. Эти бесконечные отъезды, уже третий год… Я устала быть сильной, понимающей, устала ждать, рыдать, считать дни. Только недавно приехал и опять улетаешь… Я тебе не запрещаю уезжать, мы взрослые люди… Но знай, что я… я… устала». Не плачет. Нервно грызет ноготь большого пальца. Курит. «В университете будет выставка моих фотографий… Я бы хотела, чтобы в этот день был со мной… А тебя даже не будет в Стамбуле… Ладно, я возьму Гюльсюм, родителей». Я спрашиваю, когда открывается экспозиция. «Да какая разница?! Какое имеет значение число?! Ты мне нужен всегда, а не в определенные дни. Хочешь, называй меня эгоисткой, занудой… Как я устала…»
Снег за окном прекратился. Приближается февраль.
…Сигарета — лучшее болеутоляющее.
Вместе с дымом выдыхаешь грусть…
У моей грусти голос Нины Симон. Сейчас я тоже хотел бы «хоть немного сахара в моей кружке, хоть немного сладости в моей душе». Привык к грусти — через нее постигаю радость. Для кого-то странно, для меня привычно. Не могу быть всегда жизнерадостным. С годами начинаю принимать грусть как данность. Если она поселяется в душе, я не пытаюсь изжить ее позитивным кино, светлыми книжками, заряжающей музыкой. Любое состояние нужно принять, пережить. Да и похандрить порою полезно… Начало чего-то нового может пугать: всегда есть страх первого шага. Точнее, страх того, что за ним последует. Сотни вопросов, сомнений, подозрений…
Гюльсюм дополнила наше счастье чудодейственными ощущениями. Поистине окрыляющими. Намереваемся ближе к лету удочерить ее — подарить бабочке частичку нас самих. Это очень серьезный поступок. Под нерушимой плитой уверенности пробиваются сорняки сомнений, особенно у меня как у главы будущей семьи. Смогу ли я вырастить ребенка? Нужно время, чтобы убедиться в беспочвенности этих тревог. У нас получится…
Грусть загоняет в пещеру одиночества. Остаюсь наедине со своей тенью. Нужно время, чтобы навести порядок в мыслях. По вечерам я хожу в маленькую пивную недалеко от дома — курю, думаю, слушаю Нину Симон. «Black is the color of my true» или «Wild is the wind», душевные баллады о победах и поражениях в жизни. От томного, хрипловатого голоса Симон мой постоянный внутренний диалог сменяется тишиной. Слушаю Нину, медленно прощаясь с грустью. Грусть уходит, когда понимает, что ее причина найдена. «Это мой новый рассвет. Новая жизнь, новое начало…» Да, Нина, так оно и есть…
* * *
…Боюсь задохнуться в грусти. Порой ее так много, что я теряю контроль над собой. В голове шум, в глазах темнеет, кровь закипает. Сигарета — лучшее болеутоляющее. Вместе с дымом выдыхаешь грусть… Сильные люди — те, кто распахивает дверь перед грустью со словами «добро пожаловать». Ведь и радость, и грусть — частые гостьи повседневности, ни одну из них нельзя обделять вниманием…
С утра гулял по набережной, а потом зашел в маленькую кафешку, в обеденное время. В накуренном помещении в спешке перекусывают десятки клерков. Почему-то днем грусть хочется переживать в окружении людей; вот ночью наоборот — ищешь укромное место… Заказываю гранатовый чай, кусок орехового пирога в шоколадной глазури. Прошу услужливого официанта принести еще пачку «Кента», которая обходится мне втридорога. Вытаскиваю ноутбук из сумки, подключаюсь к Интернету: забронирую авиабилет в Баку на следующую неделю и напишу письмо Зейнеп. Конечно, я бы мог ей позвонить. Но пишу письмо. Несколько строк — и в них все бесконечное разнообразие моих чувств.
Люблю свою женщину. Мне нужно время, чтобы отпустить то, что отпустить так невыносимо трудно: страх потери, страх неизвестности. Эй, расслабься! Страх в начале нового — нормальное явление, так и должно быть. Я успокаиваю сам себя. Впрочем, самоуспокоение — не признание поражения. Это больше похоже на передышку перед следующим сражением… Письмо отправлено.
От кого: El Safarli < [email protected]>
Кому: Zey Cetin [email protected]
Дата: 17 Января 2008 13:44:55
Тема:…
«Гуляю по берегу. На мокром темно-коричневом песке черчу твое имя. Вкладываю душу в каждую из шести букв. Становится легче. Мысли о тебе дарят мне надежду, что очень скоро я обниму тебя снова… Это не кризис отношений. Это проделки зимы… Нуждаюсь в тебе. Целую».
…Не могу оставаться хладнокровным, когда посягают на мое счастье…
Я боюсь звонков ранним утром. Боюсь растерять в предрассветном лесу частички моего счастья. Боюсь потерять контроль над ситуацией. Боюсь повторения вчерашнего дня. Тревожная трель мобильного заставила меня подпрыгнуть в кровати. На часах 05:34. Хватаю «Нокию», нажимаю зеленую кнопку. Сонное «эфендим»[279]. Это Нусрет: «Гюльсюм сильно болеет…» Дальнейшие свои действия помню как в тумане. Вроде бы позвонил Зейнеп, как-то оделся, выбежал из дому. Несся с одной мыслью: не потерять малышку!
…Не могу сохранять спокойствие. Не могу держать себя в руках. Не могу оставаться хладнокровным, когда посягают на мое счастье. Я не позволю Судьбе так жестоко его отнять… Смотрю на некогда порхающую бабочку — она тает на глазах. Целую Гюльсюм во вспотевший лобик, пытаюсь уловить весенний запах кожи. Он исчез. Сейчас бабочка пахнет лекарствами. Надсадно кашляет, выдыхая остатки чудесного аромата. На ее бледных щеках соль моих слез… Зейнеп еще не подъехала. Бригада частной клиники будет через пять минут. Хорошо хоть пробок нет… Над головой белый потолок приюта, а мне так нужно увидеть небо. Я посмотрю в глаза Аллаху и спрошу: «За что?»…
…Внутри происходит непонятное. Я чувствую, как душа отделилась от тела. Если с Гюльсюм что-то случится, я навсегда лишусь души. Умру. Если не физически, то как-то по-другому, еще страшнее. С трудом поспеваю за носилками. Мы уже в клинике. Врачи везут мою бабочку, и я не знаю куда. По дороге у нее начались судороги. Высокую температуру с трудом сбили. На ней кислородная маска. Глазки закрыты. Сухощавая медсестра удерживает меня за плечи: «Вам дальше нельзя. Подождите здесь…» Хочу сказать ей, что у них в руках моя душа. Но сил больше нет. Не чувствую ног. Они ватные, неуправляемые. Меня усаживают на холодную банкетку в коридоре. Гюльсюм, я здесь!
