Она добралась до Лионского вокзала. Еще издали она увидела широкую улицу, забитую толпой. К площади нельзя было подойти. Цепи полицейских едва сдерживали народ.
– Сволочи! Сами убежали, а нас оставили!..
– Изменники!..
– Мы-то в мышеловке…
Полицейские неуверенно отвечали, что вечером будут поезда. Толпа не редела. К обеду люди проголодались, обессилели; стали искать, где еще открыты лавчонки; примостившись на тротуарах, закусывали. Выглядело это как огромный табор. Старый рабочий, аккуратно отрезав ломоть хлеба и несколько кружков колбасы, сунул еду Жаннет. Она хотела поблагодарить, но ничего не могла вымолвить только пошевелила губами; и есть она не могла; ей казалось, что у нее жар.
Ночь наступила раньше обычного: черный туман покрыл город. Говорили, что горит Руан. Кто-то пытался успокоить людей: «Это – дымовая завеса…» Женщины, обезумев, кричали в темноте. Жаннет задыхалась. А утром, чуть рассвело, новые толпы заполнили квартал. Но поездов не было.
Жаннет побрела по улице, дошла до набережной. Теперь ее изумленные, невидящие глаза никого не поражали – такие глаза были у всех. Прохожих останавливали; спрашивали, где достать чемодан или ручную тележку; делились новостями: «Они в Мант…», «В Шантильи…», «На Елисейских полях парашютисты…», «Поезда уходят с вокзала Аустерлиц…», «Нет, не уходят…», «Продали, продали!»
Девушка жадно ела рогалик и плакала. Проехал генерал; старичок поглядел на него и тонким голоском крикнул: «Доигрались!» А в переулке ревела девочка, прижимая к себе огромную безголовую куклу.
На углу улицы Сен-Жак была открыта булочная. Жаннет услышала запах свежего хлеба и будто очнулась – ей снова захотелось жить. Она стала лихорадочно думать: «Что делать?» Побежала в студию. Ворота были заперты: даже сторож уехал. Тогда она вспомнила про Марешаля. Когда она вбежала к нему, он запихивал в чемодан книги, термос и негритянского божка; божок не влезал, высовываясь, хитро улыбался.
Марешаль бормотал:
– Последняя новость – итальянцы объявили войну. Понимаешь, ждали до сегодняшего дня… Шакалы!.. А правительство убежало… Вот тебе и «до победного конца»!.. Машин сколько хочешь. Мы купим в складчину. Гранде ищет бензин. Если достанет, возьмем и тебя.
Она обрадовалась:
– В Флери, хорошо?
Бензина не достали. Гранде пришел на рассвете, весь серый:
– Шарль вчера уехал и вернулся пешком. Бензина нет, черт бы их побрал! Вот если бы достать лошадь? Это самое верное… А на Пер-Лашез поставили орудия, я сам видел. Солдаты куда-то уходят. Ничего нельзя понять… Говорят, будто Америка объявила войну. Не верю…
Марешаль кричал:
– Ни газет, ни радио – все удрали! Ты понимаешь, бросили Париж!
Отдышавшись, он сказал Жаннет:
– Придется пешком…
На минуту Жаннет оживилась – что-то проснулось ребяческое: уйти в Флери пешком!.. Она побежала к себе.
– Другие туфли надену, в этих не дойти.
Оживление быстро прошло. Страшная суета улицы, где гудели автомобили, где люди толкались, кричали, плакали, навела на нее тоску. Куда бежать? Да и зачем? Ей всюду будет плохо…
Хозяйка гостиницы встретила ее, как близкого человека:
– Вот хорошо, что не уехали! Ведь никого не осталось. Паника, стыдно глядеть! Почему они убегают, скажите мне на милость? В четырнадцатом немцы были в Мо. И тогда удирали. А они не вошли. Молочница мне сказала, что сегодня привезут сорок дивизий. Значит, отгонят…
Жаннет молча кивала головой. Она просидела, не двигаясь, час, может быть два. Солнце теперь нагревало маленькую комнату хозяйки, служившую конторой гостиницы. На камине играл котенок, он хотел поймать солнечный зайчик. Жаннет поглядела на него и вскочила – только бы жить!
Она побежала к Марешалю; на двери была записка: «Жаннет, я буду ждать до четырех возле метро Денфер-Рошеро». Жаннет в страхе поглядела на часы. Три. Значит, успеет… Зачем-то она купила в случайно открытом магазине одеколон. Приказчик долго заворачивал бутылочку, а она молила: «Скорее!..»
Как случилось, что она спутала станцию? До пяти прождала она возле метро Алезия. Потом вынула из сумки записку, и все завертелось перед глазами. А у Денфер-Рошеро никого не было. Она побежала на почту – заперто. Да и все заперто… Телефон она нашла только у себя в гостинице. Она позвонила Дессеру. Теперь не до чувств. Он ее вывезет. Никто не ответил. Вытащив записную книжку, она звонила по всем номерам, даже не задумываясь, кому звонит. Раздавались монотонные гудки. И в ужасе Жаннет сказала: «Никого!..»
А хозяйка успела повидаться с шурином: он ей сказал: «Никаких дивизий. В городе остались только полицейские и пожарные. Генерал поехал в Шантильи к немцам…» С севера доносилась канонада. Услышав, как Жаннет сказала: «Никого», хозяйка всплеснула руками и начала суматошно собираться.
Жаннет поднялась к себе. Она долго стояла у окна. По длинной улице все шли и шли люди. Некоторые толкали ручные тележки; там лежал скарб; иногда на тележке сидела старуха или тявкала собачонка. Все ставни были закрыты наглухо. И Жаннет снова сказала: «Никого!…»
Вот человек, обезумев, тащит на спине кресло. Мальчик несет деревянную лошадь – не захотел оставить. Старушка с птичьей клеткой. Человек в пенсне с портфелем и с кошкой; кошка выбивается, орет. Везут в тачке бабушку. Женщина несет на руках двух малюток. Еще мчатся последние велосипедисты. До чего страшно в пустом городе!..
И Жаннет сбежала вниз. Хозяйки уже не было; она ушла, бросив все; не предупредила Жаннет; даже не заперла своей комнаты. Жаннет пошла посредине мостовой. Пахло гарью; трудно было дышать – это горели нефтехранилища. Потом пошел дождь, от гари он был черным. По лицу Жаннет текли черные слезы. И, ни о чем не думая, подчиняясь толпе, с широко раскрытыми глазами, она оставляла зачумленный город.
Все утро Аньес искала газету. В некоторых еще открытых киосках лежали старые еженедельники; потом закрыли киоски. Говорили, что газет больше не будет. Но под вечер Аньес услышала крик газетчика, вырвала из его рук лист. На первой странице она увидела фотографию – набережная, женщина купает собаку и подпись: «Париж остается Парижем». Аньес рассердилась: ей всунули старую газету! Нет, дата – 10 июня… Побежала в школу – там радио. Передавали молебен; американский посол Буллит поднес статуе Жанны д'Арк красные розы, с резким англосаксонским акцентом он восклицал: «Спаси их, Жанна!..» Потом раздались звуки танго:
Ойле, ловеласы,
Зачем вам ананасы?
И, наконец, диктор, отчеканивая слоги, сказал: «Наши доблестные альпийские стрелки продвигаются к востоку от Нарвика…»
Рике в тревоге спрашивал:
– Что передают?
– Ничего. Наверно, ждут донесений. Скажут завтра.
Но наутро радио молчало. И Аньес охватило отчаяние. Первой мыслью было – уехать. Добраться до Дакса, к отцу. Туда немцы никогда не дойдут…
Она прошла по пустым комнатам; тряпки, жестянки из-под консервов. Еще вчера здесь жили беженцы. Только Рике остался; стонал: «Не могу с места сдвинуться…» Он не спросил Аньес, что она собирается делать; понимал, что уйдет. Но все-таки жадно следил за каждым ее движением: а вдруг не уйдет? Больше всего он боялся остаться один.
– Все ушли, – сказал он. – А что в городе?
– Уходят.
И, помолчав, Аньес добавила:
– Я не уйду.
Он хотел улыбнуться, но лицо скосила конвульсия. А она, прижав к себе Дуду, думала: почему она решила остаться? Может быть, пожалела Рике? Но у нее Дуду… Нужно спасти мальчика. Конечно, в пути легко потерять. Вот бельгийка потеряла дочь. А здесь будут бомбить. Опять – две тысячи убитых… Еще страшней. Почему же она не уходит?.. Это было вспышкой гордости. Час тому назад она растерялась, услышав у приемника вместо слов ровный, пустой шум. Ей казалось постыдным это общее бегство. Она обрела волю, подобие действенности – остаться в брошенном всеми Париже.
Прибежала Мелани, уговаривала ехать с ней:
– Нас рабочие возьмут. У них четыре грузовика. Все-таки там свои…
Аньес ответила, что решила остаться. Мелани рассердилась: значит, правда, что говорили – Аньес бесчувственная, ей все равно, кто убил ее мужа. Остаться с немцами!.. Она сказала:
– Дело ваше.
Накормив Рике, Аньес вышла на улицу. Люди еще шли. Как ей хотелось уйти с другими! Она угрюмо повторяла: «Нельзя». На стене мэрии висел крохотный листок. Наверху значилось: «Французская республика. Свобода. Равенство. Братство». Аньес прочитала: «Париж объявлен открытым городом. Военный губернатор генерал Денц». Рядом стоял старичок в соломенной шляпе. Аньес спросила:
– Что это значит «открытый город»?
Старичок пожал плечами:
– Не знаю. Может быть, что не крепость. Или по просьбе папы. Во всяком случае, сударыня, невесело…
Подошел рабочий, прочитал и крикнул:
– Сволочи, сторговались!..
Один его глаз плакал, другой, фарфоровый, равнодушно глядел на Аньес.
