Купил билет на завтра на дневной рейс, а вечером меня вызывает Друинский. Сказал, что подключил обком, а тот пообещал подключить ЦК. В аэропорту Алма-Аты меня будет ожидать инструктор Павлодарского обкома, который учился в Алма-Ате в Высшей партийной школе, он устроит меня в гостиницу и свяжет с необходимыми людьми в ЦК Компартии Казахстана. Дал фамилию этого инструктора и приметы для его опознания при встрече.
Как хорошо известно, жизнь — это чередование черных и белых полос. Наутро началась у меня черная полоса.
Дело в том, что у нас стояли морозы 25–30 градусов, я послушал прогноз погоды в Алма-Ате: там обещали на завтра плюс 17. А как мне одеваться? Володя Шлыков и предложил одеться легко, а в аэропорт Павлодара он доставит меня на «ЗиЛ-130», который шел в нужное время в Павлодар за грузами для завода. Вот я и оделся в командировку в легкую болоневую куртку и в туфли на тонкой подошве. Сел в «зилок» с водителем, повернули на трассу, начали нагонять «площадку» со щебнем, был встречный ветерок, с «площадки» слетел кусок гравия и нам в лобовое стекло. Стекло мелкими осколками упало нам на колени. Водила вернулся на завод, а я остался на ветру в степи, голосуя попутки. За те минут 10, пока дождался рейсового автобуса на Павлодар, замерз как собака. Добрался до аэропорта, дрожу от холода, а там ветром выдуло витринное стекло на фасаде, и в зале регистрации холодно, как на улице. Побежал в ресторан на втором этаже — там теплее, выпил 100 грамм коньяка, и вот передают начало регистрации на мой рейс. Доел, что заказал, спускаюсь из ресторана, а меня с рейса сняли, так как я якобы опоздал. Я пошел скандалить, начальство морды воротит, но на рейс не посадили (хотя по времени регистрация на него еще не закончилась), а исправили билет на вечерний рейс. Но ведь меня человек ждет с этим рейсом, и это наше единственное место встречи! Знающие люди в аэропорту объяснили, что мой рейс выполнял Як-40, а в нем всего 28 мест, а работникам аэропорта нужно было посадить на него «блатного» или начальство, вот они и посадили, а последнего, пришедшего на регистрацию — меня, с рейса сняли. (С тех пор я строго следил, чтобы при регистрации на авиарейс не оказаться последним!)
Поздним вечером сел в Ту-154, в салоне тепло, и я сразу уснул. Проснулся от удара шасси о бетон, смотрю в окно и вижу неоновую вывеску «Балхаш». Только подумал, с чего бы это в аэропорту Алма-Аты ресторан с названием «Балхаш» строить, когда объявили, что в Алма-Ате туман и мы сели в Балхаше. В аэропорту этого города ночь простоял в толпе пассажиров всех алмаатинских рейсов, согреваемый злорадством, что и мой дневной рейс тоже тут, а значит, тот «блатной», которого вместо меня на Як-40 посадили, тоже тут толчется. А к утру совсем весело стало. Алма-Ата полуоткрылась и начала принимать самолеты с пилотами 1-го класса, такие были на Ту-154, а вот на Як-40 пилоты второго класса. Поэтому я улетел, а «блатной» остался в Балхаше ждать, пока туман в Алма-Ате окончательно рассеется.
Вхожу в аэропорт Алма-Аты, а на душе тоскливо — что дальше делать, где ночевать? Ищу переговорный пункт, чтобы переговорить с заводом, и утыкаюсь в Горелова — в нашего главного энергетика. Федор Арсентьевич пытался улететь в Павлодар, но как только я обрисовал ему ситуацию, сразу же начал опекать земляка — дал мне адрес гостиницы, из которой выселился, и рассказал, как туда устроиться. Ага, жизнь стала налаживаться! (Тут должен повторить, что это же был СССР, билеты на транспорт стоили дешево, народу ездила уйма, гостиниц не хватало, и устроиться в них просто так было практически невозможно.)
Устроился в гостиницу, оставил там шапку (в Алма-Ате, действительно, было очень тепло), нашел ВПШ, узнал, где их общага, и к вечеру разыскал инструктора. Договорились завтра в 10–00 встретиться у ЦК. Совсем хорошо: иду по графику с опозданием всего на сутки.
Утром просыпаюсь, а в гостинице все воют: в Алма-Ате минус 25 градусов! Уверяют, что такого и старики не помнят. Короткими перебежками, отогреваясь в попутных магазинах, добежал до ЦК. Сначала попали к Уржумову, кем он был тогда, не помню, возможно, заведующим отделом. Простой рыжеватый дядька, в сером прилично поношенном костюме, посадил меня за стол, заказал секретарю чай, и пока я пил, расспрашивал обо мне и о заводе. Потом пошли вместе с ним то ли к завотдела, то ли к секретарю по пропаганде, поскольку издательства и типографии были в его ведении. Этот был щеголеватым, лысым и довольно молодым, но к Уржумову отнесся с уважением и тут же начал разыскивать по телефону типографии с латинским шрифтом. Первой в списке оказалась типография Академии Наук Казахстана. Предложил мне начать с нее, но дал мне свой телефон на случай, если там у меня не получится.
Маленькое двухэтажное здание типографии. Директора пока нет. Спускаюсь перекурить на первый этаж, а там курит худой мужик в синем халате, и вид у него человека, которому забыли дать опохмелиться. Поболтали, он оказался мастером и единственным начальником в печатном цехе, я сказал зачем приехал, показал образец бланка, он соответственно сказал, что им это как два пальца обмочить, но без директора ничего сделать нельзя. Я от нечего делать попросил его показать их оборудование, и он показал линотипные машины, как отливают строки, как их собирают и т. д. — все это оказалось очень интересным. Но тут пришел директор, и я пошел к нему.
Это был большой босс: сесть не предложил, разговаривал через губу, мои бумаги отбросил и заявил, что они подобной чепухой заниматься не будут. Я ему говорю, что это просьба ЦК, а у дурака хватило ума заявить мне, что ЦК в их вопросах не разбирается. Ага, я тебя за язык не тянул! Выхожу в приемную и прошу секретаршу разрешить позвонить по телефону, звоню и объясняю пропагандисту в ЦК, что я разговаривал с исполнителями и те говорят, что запросто могут этот бланк сделать, но директор не хочет.
— А вы ему говорили, что это просьба ЦК? — поинтересовался пропагандист.
— Да, — скромно ответил я, — но он сказал, что ЦК в их вопросах не разбирается.
В трубке послышалось обиженное сопение пропагандиста.
— Где вы?
— В приемной директора типографии.
— Никуда не уходите!
Через пару минут из кабинета как ошпаренный выскочил директор и позвал меня к себе. Зло подписал мою заявку, определив исполнение заказа во втором квартале 1974 года. Я попросил у него разрешения самому отнести подписанную им заявку в бухгалтерию, чтобы мне там оформили заказ и выписали счет для оплаты. Он разрешил.
И я вошел в азарт — я уже чувствовал, что черная полоса моей жизни сменяется белой. В бухгалтерии, оформив заказ, я предложил самому отнести его в цех — тому самому мастеру. Отдал бумаги и предложил ему перекурить, а в коридоре завел разговор, что скоро праздник, а мне придется сидеть здесь, и что я заплатил бы ему червонец, если он наберет бланк и сделает пробные оттиски. У мастера заблестели глаза, он взял червонец, написал мне расписку, чтобы я не расплачивался своими деньгами за государственные проблемы, побежал в цех, в считанные минуты отлил строки, набрал бланк и вручную откатал мне несколько оттисков.
Я сел проверять, он нетерпеливо топтался рядом, я исправил ошибки, он настроился прощаться, но я не согласился — работы на червонец было сделано еще очень мало. Мужик торопливо перелил ошибочные строки, снова набрал бланк и сделал оттиск — ошибок не было. И тут я попросил его откатать пару сотен бланков, что, по моему мнению, даже вручную заняло бы минут десять. Но у мужика «трубы горели», ему было некогда, и он предложил мне пойти пообедать и вернуться через час.
Возвращаюсь через час — мужик сидит за столом и весь светится Удовольствием, само собой, от него уже тянет спиртным.
— Ну, что — откатаем пару сотен? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает счастливый мужик, — я их уже сделал.
Поднимает с пола упакованную пачку в две тысячи штук моих бланков (их, пока он бегал пить, его работницы на печатной машине сделали) и дарит их мне! Вот так!
Я на радостях отнес бланки в гостиницу, купил билет на вечер следующего дня и пошел в кабак. Ресторан оказался национальным и безалкогольным. За столиком со мною сидел молодой казах, который был в этом кабаке как дома, слово за слово мы с ним разговорились и стали дружно ругать советскую власть и советские порядки. Он спросил, не еврей ли я, я удивился — почему? Он пояснил, что все диссиденты, которых он встречал, были евреи. Для душевного разговора чего-то не хватало, но тут оказалось, что для постоянных посетителей ресторана тот чай, который в белых чайничках разносили официанты, был вовсе не чай, хотя пить пришлось медленно и из пиалок. Наклюкались мы с этим казахским националистом «чая» до тяжелого состояния, но до гостиницы я все же добрался без приключений.
(Помню, когда читал Хемингуэя, то меня страшно раздражало, что его герои на каждой странице пьют, пьют и пьют. А вот теперь отмечаю, что что-то и у меня подозрительно много выпивок. А я-то вроде и не любитель… Ну да ладно.)
