А Мераб?! Заставил тебя воду в Цхинвали таскать! Да, это было здорово. Он был моим сокурсником, широкий в кости, огромный, склонный к полноте, мы называли его Барбосом. В Цхинвали у них, трех братьев, был дом. Барбос все упрекал меня, что однажды, когда я оказался в Нартли, то ли на практике, то ли дипломную работу делал, точно не помню, решил наведаться к Барбосу, благо ехать было недалеко. Точного адреса я не знал. Доброхоты посылали меня то в одну сторону, то в другую. Наконец добрался до Мераба. При виде меня на лице его отразилось такое крайнее изумление, какое мне редко доводилось видеть - у него челюсть отвисла, он долго не мог поверить, я ли это на самом деле. А чему, собственно, удивляться - приехал друг, сокурсник, но время было такое, знаете, необычное! Когда Барбос наконец пришел в себя, то проявил свое обычное радушие, гостеприимство и все извинялся: "Почему-то не работает система отопления, утром проверю, что с ней, а ночью придется спать под теплым одеялом". Барбос устроил ужин, обильный, вкусный, с подливками и деликатесами, мы крепко выпили и заснули. Хоть одеяло и было теплое, но к утру я продрог как собака. Вскочил, оделся. Мераб уже был на ногах и попросил помочь ему натаскать воду в бак, поскольку из отопительной системы вытекла вода. Бак помещался на чердаке, там же, возле лаза, а кран - во дворе. Мераб предложил: "Ты - на лестницу, я буду носить ведрами воду со двора, подавать тебе, ты поднимешься всего на четыре ступеньки и сольешь воду в бак!" Я стал на лестницу. Мераб принес два ведра воды и подал их мне. Как подняться?! Ступенька - узкая перекладина. Руки заняты, в них по ведру! Когда я сделал десять ходок, то есть поднял двадцать ведер, Мераб справился, не наполнился ли бак. Я сунул руку по локоть. Какое там?! Он попросил слить ведра, подняться еще разов пять, может, что и получится. Слил! А бак пустой! Мераб решил пойти в подвал и посмотреть, что там такое. Когда он появился, вид у него был довольно смущенный - кран внизу оказался открытым! Что оставалось?.. Я спустился, мы позавтракали, запили горе прекрасным коньяком, и Барбос проводил меня до поезда, вероятно, в благодарность за эквилибристику и те тридцать ведер, которые я поднял на чердак... Это все пустяки. За год до этого Барбос едва не отправился на тот свет. Мы были в Гурии, друг пригласил нас в дом своих родителей. Мы поужинали, выпили, устроились спать на террасе. Было лето. Легли головами к перилам с балясинами. С них свисали низки с сушеным инжиром. Ветерок раскачивал их прямо над нашими носами. Меня разбудил Нодар, кивнув на Барбоса, - то ли во сне, то ли со сна, Бог весть, он нащупывал губами сухофрукт, срывал его и прожевывал. Инжир за инжиром, он обглодал низку до самого верха и куснул бечевку - видно, она пришлась ему не по вкусу. Барбос улегся и уснул. Месяц спустя у него начались боли в желудке. Проверили, просветили, обнаружили огромную опухоль. Лучший оператор, что называется "первые руки", разрезал ему брюшину и извлек какой-то ком... Барбос проглотил низку инжира вместе с бечевкой... Это тоже случилось во время практики.
Плоешти - центр добычи и переработки нефти, мы проходили там практику. В лагере у меня был друг - румын Марчел, он жил в Бухаресте. По освобождении Марчел уехал на родину - Румыния страна социалистическая, его пустили. Сын сельского учителя, он женился на племяннице короля Михая! У меня был его адрес, я написал. Он приехал в Плоешти навестить меня: сначала повез в Бухарест, потом - в село к родителям. Нас принимала госпожа Дана супруга Марчела, дружески, радушно. Дана осталась, а Марчел и я отправились в Бухарест. Нам предстояло проехать восемьсот километров. За рулем сидел Марчел. Он ехал, ехал, видно, устал и остановился перед большой крепостью, построенной, по его словам, таким-то королем. Георгиу-Деж держал в ней сотрудников "Сигуранцы", там устанавливали степень виновности и приводили приговор в исполнение. Живым отсюда никто не вышел. Кого расстреляли расстреляли, кого нет, помер, своей смертью умер. Марчел хотел подремать, пока я осматривал крепость. Она оказалась огромной, со множеством этажей и просторными подвалами... Я ходил, прикидывал: вероятно, румынские диктаторы держали в этой темнице по несколько тысяч узников одновременно. Появился обеспокоенный Марчел, с момента моего ухода прошло, оказывается, два с половиной часа - я и не заметил. Мы вышли, поехали дальше, и на меня вдруг напал хохот. Марчел удивился. Я пояснил, что с тех пор, как мы отъехали от крепости, я все время думаю, что же я там делал два с половиной часа. И додумался! Я ходил с этажа на этаж и осматривался, пытаясь найти лазейку для побега из этой темницы, но не нашел, это чертово логово было сработано так, что выбраться оттуда без вооруженной силы не представлялось возможным. Во всяком случае, мне не удалось найти лазейку... Это ведь тоже проявление характера?.. Да, характера, сформированного жизнью, перипетиями прошлого!.. Мне еще кое-что вспомнилось, не могу не рассказать об этом. Пока меня мытарили по лагерям, мой однокашник Медзмариашвили окончил в Тбилиси Академию художеств и снискал себе имя талантливого живописца. Я как-то заскочил в Союз художников к своему другу - он был одним из секретарей Союза, - и тут нас известили, что Медзмариашвили попал в милицию, сидит в отделении на улице Дзнеладзе. Художник мой, ростом с ноготок, был спокойным, чрезвычайно вежливым человеком и, что самое главное, миролюбивым. Со слов очевидца, мы узнали, что какие-то парни, избив его, удрали, а он угодил в милицию за драку. Секретари, все трое маститые художники, отправились выручать Медзмариашвили. Я увязался за ними, дел у меня особых не было. Даже если бы и были, художник был моим другом и однокашником. Отделение милиции размещалось неподалеку, и через пять минут мы были на месте. Дежурный восседал на подиуме, обнесенном перилами с балясинами, - сидел что тебе профессор! Самым степенным из нас был Элгуджа. Он обратился к дежурному первым. Начал с того, что Медзмариашвили известный человек, доцент Академии, потом сообщил о незлобивом характере задержанного, его хрупком телосложении, не забыв упомянуть об отличающем его чувстве высокой граждейственности. Говорил не менее пяти минут... Дежурный, подперев подбородок ладонью, слушал его с особым вниманием, но результата никакого. Потом слово взял Реваз. Он посвятил свое "выступление" заверениям, что этот человек, размером с фруктовую косточку, в драчуны и боксеры не годится. Ничего. Дежурный сидел все в той же позе, подпирая подбородок ладонью, и внимательно разглядывал каждого из нас. Наконец Мераб, как председатель Союза художников или первый секретарь - запамятовал его должность, - взял слово! Он говорил долго, очень убедительно и спокойно. Кончил, ждем результата. Дежурный еще раз оглядел нас и крикнул: "Майсурадзе, поди сюда!" Когда Майсурадзе подошел, дежурный озабоченно справился у него: "А этих вы обыскали?!" Вмешался министр внутренних дел Отар Кавтарадзе, он вызволил Медзмариашвили и тем закрыл дело.
Ладно, теперь потолкуем о том, почему мы перебрались на Север, не так ли?.. Если у нас еще и остались забавные истории, отложим их на потом... Восемьдесят три года в активе. Прикажешь и об этом потом?.. И об этом. Потолкуем о причинах переезда... Когда я вернулся, могилы деда Горы не было. Какой-то подонок выкопал его гроб и опустил в могилу своего покойника. Я чуть не спятил! Я радовался свободе и своему возвращению, потому как в Грузии у меня была родная могила. Ее осквернили. Я долго горевал, но делать было нечего. Видано ли такое, у человека нет родных могил?! Где похоронили отца - не знаю. Не знаю, где скончалась и похоронена мать. Была у меня тетка, и та скончалась, когда я был на третьем или четвертом курсе. Никого не осталось: ни живых, ни мертвых. Раньше, при жизни тетки, я все время пропадал у нее - квартира была хорошая. Потом мне опять пришлось ютиться в своей комнатенке... Студенческие годы, нужда... Правда, друзей у меня было много, но жить за их счет?.. Меня выручило мое ремесло! Декоративное покрытие металла. Был некий Цомашвили, с ним мы и открыли цех... Это уже в бытность мою на пятом курсе... Тогда нужно рассказать и о Мише Кватадзе, это он помог нам открыть цех. Поговорим и об этом, куда нам торопиться... Вообще-то я уехал из Тбилиси из-за таких людей, как Кватадзе, - это одна из причин, так сказать, составляющая. Я предпочитаю иметь дело с такими, как Хорек, тот, по крайней мере, не юлил. Не то что этот ублюдок Кватадзе. Не гнушался ничем. Деньги, выгода! Вот его идолы. Изверившийся, озлобленный, коварный! Кватадзе то ли ненавидел человечество, то ли не считал его достойным ненависти, но он, бесспорно, был личностью! Личностью - в полном значении этого слова. Дважды его приговаривали к расстрелу, и оба раза он отсидит лет пять и выйдет. Это в тридцать седьмом году! Его тащили по делу какого-то московского функционера, очень крупного. Выкрутился, отсидел пять лет, вышел, потом снова сидел четыре года... Сидел! Как же, синяки набил на нарах в тайшетских лагерях! Он дальше авчальского семафора шагу не ступил, оба срока отмотал в Грузии, и это еще вопрос, полностью или частично?.. Ночевал он по большей части дома, на пуховой перине... Злые языки поговаривали, что он заложил других, оттого и выкрутился. Только что-то мне не верится, что можно выкрутиться, заложив других... Я думаю, доверь ему любое государство, он бы стал им управлять лучше иных. В нем была змеиная мудрость, но жизнь его сложилась так, что он не смог найти должного применения своим способностям. Надо полагать, что из способностей ему недоставало той, которая ставит человека на путь достижения далекой, но достойной цели. Так или иначе, Гоги Цулукидзе мне как-то сказал, что заходил к Мише Кватадзе, тот спрашивал, как я, что поделываю, на что живу. Гоги ему рассказал, что я учусь на заочном, на пятом курсе, доходов никаких, нуждаюсь. Миша предложил зайти к нему! Было время, когда мы втроем волочили вместе срок. Именно тогда Миша, числясь старостой нашего лагеря, отбывал срок в собственной постели. Я пошел к нему, мы поговорили. Он возглавлял крупную службу рекламы. Миша подозвал кого-то, познакомил меня. Оказалось - начальник типографии Давид Бесионич. Отлично. Дело на том не кончилось. Кватадзе велел Давиду Бесионичу принести грузинский и русский тексты к коробкам с дустом: "Этот товарищ выправит материал, сдаст тебе, а ты оплатишь ему работу". Давид Бесионич ушел. Работа не составляла труда, я решил тут же сделать ее, но Кватадзе схватился за голову: "Они люди малограмотные, в этом ничего не смыслят; если ты принесешь раньше чем через две недели, копейки от них не дождешься". Я послушался, принес "работу" через пару недель. В стилистике и правописании Кватадзе тоже был не профессор, но, как и подобает руководящему работнику, надменно осведомился: "Ну как, справился?" Я улыбнулся. Меценат вызвал Бесионича и велел: "Отдай в печать, а этому человеку выплати три тысячи!" Я собрался было сказать, что не могу взять такие деньги за пятиминутную работу, но Кватадзе опередил меня: "Окончательно рассчитаемся, когда напечатаем". Давид Бесионич покивал в ответ и назначил мне прийти шестнадцатого числа - в день выдачи зарплаты... Три тысячи зараз! Я давно не видел таких денег, на них я бы мог безбедно существовать три месяца. Господи, твоя воля!.. Тебя опять занесло? Начал с Кватадзе, а съехал на Давида Бесионича?.. Не мешай! Он мне нужен для характеристики Миши Кватадзе. Вот как это было. Я пришел в означенный день. В бухгалтерии - просторной комнате - народу было не счесть, люди мошкарой вились вокруг сейфа с деньгами. Давида Бесионича нигде не было. Я не без труда нашел себе укромное местечко и принялся ждать, наблюдая за выдачей денег. Кассира звали Абдулой. Работал он сосредоточенно, деловито, вообще атмосфера была крайне напряженной. Одно только... Получатель клал в карман какую-то часть суммы, очень незначительную. Остальную часть, то есть большую, кассир откладывал в пакет мужичку! Получателями были "мертвые души", а мужичок с пакетом - пенкосниматель. Я глянул в пакет - он был полон доверху! Мертвые души убрались, Абдула покинул позиции, и бухгалтерия опустела. Давид Бесионич так и не появился. Две недели я колебался, не знал, идти или нет за этими деньгами, полударенными-полузаработанными, потом, следуя поговорке "Красть у вора не зазорно", направился второго числа следующего месяца к Давиду Бесионичу - я очень нуждался! На сей раз Давид промелькнул, как падающая звезда, успев мне шепнуть: "Сейчас принесу", - и исчез. Так повторилось и во второй половине следующего месяца, и потом, в начале другого. Я решил: так дело не пойдет и, когда настал день выдачи очередной зарплаты, явился к дебитору с заранее разработанным планом. Когда Давид Бесионич несся мимо, я успел ухватить его за пиджачную пуговицу, отвел в сторону и, кивнув на "мужичка" с набитым пакетом, сказал: "Вот отберу, унесу, и черта лысого ты вызовешь милицию!" Давид Бесионич достал из кармана толстую пачку пятидесятирублевок, отнял от них часть, дал мне, объявив, что тут три тысячи, и продолжил путь. Пошел и я, но дома обнаружил - недостает пятидесяти рублей! Спустя время мы создали цех при той же службе рекламы. Я был накоротке с Давидом Бесионичем, и в один из летних вечеров, когда мы принимали чужеземных гостей, я, между прочим, спросил его:
