— Нет, а что тут замечать? Похабство какое-то! — возмутился Антон Борисович. — Распустились уж вконец в этом Интернете! Надо бы их всех сгрести в одну кучку, да прикончить.
— Подставить хочется, Антон? Всей «кучкой»? — усмехнулся старик. — А глянь, как сам генерал подставился… Это не «похабство», это у нее — «приказ по гарнизону», как она выражается. Она писала небольшой комментарий в социальных сетях, блог ее почти не работает, но какая разница? Она могла это и просто на своем компьютере написать и никому не показывать. Генерал мне бы лично сейчас очень бы пригодился, не говоря о тебе. А после этого ее «постинга» к нему пожаловали гости… поживиться «человечинкой». Можно сказать, это ее антагонисты! Но они тоже подчиняются общим законам. Как только она указала, что генерал перешел границы человеческого, он перестал быть человеком в обычном смысле этого слова. Как бы далеко из нас кто не зашел сам знаешь куда, мы же по привычке определяем рамки человеческого не связями, деньгами или национальностью. Мы их определяем душой! А она среагировала на полное отсутствие у него души и человеческого. То есть, в других он предпочитает видеть «человеческое», но сам в отношении других человечность проявлять категорически отказывается. Как и мы с тобой, Антон, чего греха таить. Но генерал слишком близко к ней подошел, лично за ее приговором к ней в город катался. Поэтому гарпии со своим предводителем, хотят того сами или нет, являются к нему, чтобы больше он не маялся «человекофилией» публично. И что самое дикое, они при этом выполняют его желание! Какую еще «психологическую помощь» оказать человеку, запустившему механизм такого разрушения системы, что там любое задержание — равносильно кругам Ада? Его надо окончательно лишить души, чтобы она вообще его не беспокоила! Если она бы сделала наоборот, помогла бы ему осознать все уже сделанное с позиций человеколюбия, то ведь он еще пуще с катушек съехал бы! Ведь этого нормальный человек не выдержал бы.
— И… как это с ним случилось? — спросил Антон Борисович, затаив дыхание.
— А там все произошло по правилам, она же его не проклинала, не требовала немедленной расправы. Все очень аккуратно произошло, без всякого экстремизма, — со вздохом ответил старик. — Там этот депутат потребовал срочного доклада в Думе… и наш генерал получил последний шанс оставить свою душу при себе. Мне кажется, с ним это случилось после его выступления в Думе.
— Значит, у него была возможность удержаться? — с надеждой проговорил Антон Борисович.
— Он не удержится! — махнул рукой старик. — Он не сможет теперь долго продержаться. Там и секретарь его немного не в себе. Вот кто в вакууме, так это они сейчас. — А можно… можно жить… без этого?
— Этого не утаишь, — тяжело вздохнул старик. — Без души, какой бы она не была, долго не протянешь. И все это вокруг чувствуют. Самые тупые и толстокожие. Кто бы что ни говорил, а всякой твари этот «мелкий недостаток» бросается в глаза.
— Что мне-то теперь делать? — спросил Антон Борисович, бессмысленно глядя, как на листок, который он продолжал держать в руках, скатилась слеза.
— Да что тебе посоветовать? — сказал старик, забирая у него распечатку с постом Каллиопы. — Ведь что бы я тебе не насоветовал, ты поступишь по-своему. Ты уже по уши в этом дерьме, и если есть хоть одно письменное подтверждение твоего участия, она тебя проработает, ты сам не заметишь, как выполнишь роль персонажа в ее романе.
— Но она балетом ведь не интересуется? — с тающей надеждой сказал больше самому себе Антон Борисович.
— Это сложно сказать, чем она интересуется, — развеял его надежды старик. — Она интересуется жизнью, творчеством в самых бесспорных его проявлениях. А у вас в театре — ее сестры… причем, давай-ка, посчитаем! Полигимния там с незапамятных времен, Мельпомена уже торчит занозой «Коля-Коля», Талия… эта точно проявится, если уже где не хохочет беззаботно. Если кто-то смеется рядом с такими, как вы, Антон, это точно — Талия. Только она способна смеяться рядом с такими, как вы с твоим зятем, директором и его «питерской командой».
— Думал, что моя Дашенька сможет стать Талией, — признался Антон Борисович.
— Слушай, зачем ты и твоя Дашенька вообще сюда полезли? — откровенно удивился Лев Иванович. — Это же не просто цветы, поклонники и восторг зала! Это — война, это кровавая бойня! Ты мог бы это по Каллиопе понять. Ведь задача муз в своем времени — собрать гарпий воедино и закончить «время гарпий». И куда здесь твою Дашеньку? Уверен, она и без тебя разберется, что делать.
— Не знаю я всех этих ваших дел, — с раздражением ответил Антон Борисович, судорожно пытаясь вспомнить, где могли упомянуть о нем, несмотря меры предосторожности.
— А я, кажется, вспомнил! — насмешливо сказал Лев Иванович. — В тех же социальных сетях артисты балета иногда читают отчеты о спектаклях одного сетевого критика. В комментариях я видел несколько намеков. Постой, вроде бы распечатки с собой брал… Вот, читай!
Также как и ты, и многие другие люди, я очень высоко ценю балет, но хореография не может существовать в отрыве от исполнения. Как бы ни твердили об этом балетмейстеры, пусть даже самые гениальные. Попадает их творение в бездарные руки, и смотреть на это становится невозможно. Я честно тебе скажу, я промучился все три акта и досидел это безобразие до конца исключительно в силу рабочей необходимости. Не будь я обязан, ноги бы моей там не было после первых же десяти минут. Любой спектакль держится на солистах и вымуштрованном кордебалете, и если у нас из солистов, извините, выходят какие-то полудурочные…. тут от великого до смешного получается ровно один шаг. Ты прав, что если хотя бы навозные собачки были, полноценный цирк был бы обеспечен. А тут ни балета, ни цирка, ни театра. Надоело в тысячный раз повторять одно и то же. Но такого запредельно похабного исполнительского уровня на этой сцене никогда прежде не было.
— И что такого? — зло спросил Антон Борисович. — Кому-то нравится, а кому-то нет. — Антон, та забываешь, что это не импрессионизм напополам с авангардизмом, это классическое искусство, оно — как шахматы. Либо проиграл, либо выиграл, но можно свести к ничьей. Но тебе уже поздно думать о ничьей, тебе надо все поставить на победу. Читай, тут ты многое сможешь понять.
Скажу о юбилее нашего выдающегося хореографа. Предупреждаю сразу, что сказанное ни в коей мере не умаляет заслуг юбиляра и его вклада в мировое искусство, но, к огромному сожалению, его праведным трудом заработанное имя используется нынешним руководством для обделывания всех своих самых паскудных дел совершенно бессовестным образом. Нельзя ожидать от человека в столь почтенном возрасте, что у него хватит сил, возможностей и желания держать руку на пульсе всех театральных хитросплетений в той же самой степени, в которой он это делал тридцать лет назад, поэтому совершенно нормально, что часть работы передается в другие руки. Но ровно в этот самый момент под флагом «так хочет, так сказал, так подумал или потребовал наш великий хореограф» делается все, что можно и невозможно. Докатились до того, что от его лица пресс-дама преподносит требование уволить звезду мирового балета с должности педагога, чтобы взять на это место некую неугомонную гражданку без опыта и образования. В условиях, когда у театра имеется попечительский совет из немереного числа толстосумов, концертный зал почти ежедневно сдается под корпоративы, а из государственной казны выделяется очередной миллиардный грант, вести речь о ставке педагога, получающего месячный оклад, сопоставимый со стоимостью одного (!) билета в партер, просто смешно и безнравственно.
— Младшие музы сюда точно притащат Каллиопу, они сумеют, — прикидывал вслух Лев Иванович, пока Антон Борисович просматривал распечатки с форума. — Изгнанную вами Терпсихору Каллиопа с пол оборота заведет, та с ходу всех крошить ринется! Эрато она заставит… так заставит, что та будет воображать, как всех вокруг пальца обвела. А из-за этой «борьбы с экстремизьмой», как она это называет, Клио, Урания и Евтерпа уже при ней. Нда, какие темные люди решили заняться «магией слова»… Диву даешься!
— Зачем они вообще полезли к ней? — недоумевал Антон Борисович.
— И не говори, — согласился с ним старик. — Объявить войну Каллиопе! Потом, наверно, очень удивлялись, что к ним пришли кое-что потребовать, согласно выполненному договору. Она всех выстроит, Антон, а ты будешь персонажем ее романа, проходным. Там выяснится, что вся твоя жизнь прошла ради какого-то не совсем приличного эпизода. Надеюсь, что ей просто захочется, чтобы ты бегал вокруг театра без штанов и кричал: «Да здравствует классическое искусство!»
— Вряд ли она такое со мной сделает, — нахохлился Антон Борисович. — Наверно, отправит под колеса КамАЗа.
