Мурад тотчас же пожалел о своих словах.
— Мы подумали, — снова раздался глухой голос Лонгваля…
— Да, — подхватил Принц, — мы подумали, что выход все-таки можно найти.
— Разумеется, — сказал Мурад.
— Если бы нам попросить, например, политическое убежище…
— То мы могли бы получить права, — закончил его мысль Лонгваль.
Мурад глянул на них и только теперь понял, что у них, как говорится, молоко еще на губах не обсохло.
— Сколько же вам лет?
Они посмотрели друг на друга.
— Ему двадцать три, а мне на год меньше.
Гнев Мурада сразу угас. Им вместе было почти столько же, сколько ему, да и потом, что ни говори, они шли на определенный риск.
— Я не юрист, но на вашем месте я поискал бы что-нибудь другое.
— Вы полагаете?..
— Я в этом уверен.
— Тогда, — сказал Лонгваль, глядя на Принца, — мы исчерпали алжирские возможности.
— Подождите, — молвил Мурад, — переговоры относительно газа подходят к концу. При партии существует комиссия по вопросам освободительных движений…
— Остается только один выход, — сказал, словно не слыша его, Лонгваль.
— Да? — оживился Мурад. — Какой же?
— Куба.
То был не вызов — скорее безропотная констатация факта.
— Вам предлагали что-нибудь конкретное, или это просто идея?
— Мы были в здешнем посольстве. Мы сказали: вы принимаете у себя Черных пантер[93], вы набираете добровольцев на сбор сахарного тростника, вы…
— И что же вам ответили?
— Первый секретарь обещал связаться с Гаваной.
В сердце Мурада образовалась пустота.
Первый секретарь? Ну конечно! Затем — советник, начальник канцелярии, посол, запрос в Гавану, ответ через неделю: заходите, там видно будет. Но через неделю никакого ответа не будет. Придется зайти через две, через десять недель, через год или ко второму пришествию! А после второго пришествия все начнется сначала: заполните анкету — фамилия, имя, дата и место рождения, цель визита (уточните!), час… ну и прочая чертовщина.
О, рыцари призрачных иллюзий, чересчур легковесных для нашей бренной земли, ступайте прочь со своим зачарованным взором. Предоставьте взрослым играть в эти жестокие игры.
Неужели не ясно, что вы со своими потусторонними видениями и привкусом рая, застрявшим у вас в горле, словно кость, которую нельзя ни проглотить, ни выплюнуть, вы только мешаете игре. Чтобы постичь ее правила, вам понадобится вся жизнь, на это уйдет весь ваш земной путь до самой могилы. Другие игроки окажутся проворнее и понятливее. Так что живее! Прочь с арены! Коррида взрослых не знает пощады. Социализм? Право на труд? Сахарный тростник? Нет, вы только вообразите… А почему бы уж тогда не Дед Мороз или фея Мелузина?
— Как раз об этом мы и хотели с вами поговорить.
Мурад очнулся:
— А? Да… Чем я могу помочь?
На этот раз ответил Лонгваль:
— Вчера нас задержали жандармы.
— Жандармы? Почему?
— Они спросили у нас документы.
— А у вас их нет?
— Они на неделю просрочены.
Вот так-то, Принц. Ибо мир взрослых — это не воскресная прогулка, он четко разграничен, размечен, на всех перекрестках стоят ловушки с жандармами, которые все контролируют, а иначе до чего бы мы докатились? А вы, стало быть, вообразили, что можно беспрепятственно бродить по белу свету, куда вам вздумается, без всяких ограничений, без надлежащих документов, без ярлыка и желтой звезды? Как дикари! Но время симпатичных дикарей миновало. Оно недолговечно, ему отмерен срок — пока длится революция. Потом все приходит в норму, наступает время законов, заграждений на дорогах, время пропусков и жидкой похлебки. Ибо, если говорить о рае, то есть те, кто к нему стремится, и те, кто в него попадает, и никогда это не бывают одни и те же люди… туда попадают одни только карьеристы.
Мурад подумал: им надо все растолковывать, как детям. Он повернулся к Принцу:
— Вам грозила тюрьма.
— Мы там пробыли всего четыре дня.
— Как!
— На четвертый день мы пообещали, что продлим визы.
— Вы это сделали?
— Видите ли…
— Нужна марка, которая стоит пятьдесят динаров, — сказал Лонгваль.
— А у вас их нет?
— У нас нет работы.
Сказка про белого бычка. Чтобы иметь возможность передвигаться, нужна виза, чтобы получить визу, нужны деньги, чтобы получить деньги, нужна работа, а чтобы работать, нужно иметь возможность передвигаться… Голова идет кругом.
Это напомнило Мураду историю с кабаном в его родной деревне, когда сам он был еще совсем маленьким. Вместе с матерью Мурад собирал оливки. Оливковые посадки находились далеко от деревни, на другом берегу реки, возле леса. И там-то Мурад увидел, как из дубовой рощи выкатилась приземистая туша кабана, за ним по пятам с лаем мчались собаки. Забыв об оливках, Мурад стал следить за этой бешеной гонкой. Раздвигая острым рылом кусты, кабан то появлялся, то вновь исчезал. Казалось, будто он играет в прятки со сворой собак. Неистовый лай все теснее сжимал его в кольцо, перекрывая хриплое хрюканье выбившегося из сил зверя. Под конец Мурад увидел, как кабан с бешеной скоростью обежал вокруг источника Акбалу. Сухой треск выстрела… Кабан рухнул возле самого источника. Мурад, рыдая, упал на землю. Звонкая материнская затрещина подняла его на ноги: «Неужели ты, словно девчонка, испугался выстрела?» Конечно! Ведь это в него, Мурада, стрелял охотник.
— У нас нет больше сил кружить по кругу.
Мурад застыл в ожидании выстрела, который должен был положить конец исступленному бегу Принца сквозь заросли лиственниц.
— Вот уже неделя, как мы ночуем в мавританской бане.
— Это недорого, но хозяин требует денег.
Мурад окончательно пришел в себя.
— Вот двести динаров на визу и на гостиницу… а вот ключи от моей квартиры и адрес. Целый месяц вы можете жить у меня. Я отправляюсь в Сахару. Если вы уедете без меня, оставите ключи в почтовом ящике.
— Видите ли… — начал Принц.
— Это все, что я могу для вас сделать. Я не располагаю ни оружием, ни поддельными документами, ни достаточным количеством денег.
— Я об этих двухстах динарах. Если мы не найдем работу, мы не сможем вернуть их вам.
— Вернете, когда Квебек получит независимость.
— Вы к нам приедете?
— Если вы меня пригласите.
— Конечно, пригласим. Вы когда-нибудь пробовали кленовый сок?
— Никогда!
— Приезжайте на рождество. В это время Квебек — фён.
— Спасибо, — сказал Мурад.
— Мы ждем вас, — сказал Принц.
Когда канадцы ушли, было уже поздно. Вскоре после них вышел Мурад. То был момент, когда недолгая горячка овладевает на короткое время улицей Бен Мхиди, прежде чем она так же внезапно опустеет. Принц и Лонгваль бежали друг за другом. Две встречные волны людского потока вылились на проезжую часть улицы. Наверняка среди этих людей есть и такие, кто каждый четверг платит динар за удовольствие приобщиться к волшебным сказкам «Альже-Революсьон». Но среди них не найдется ни одного человека, который, хоть немного пожалев юношей, поднялся бы на ступени Главного почтамта и крикнул им: «Остановитесь! Куда вы… Да очнитесь же, наконец! Бросьте вы эти волшебные сказки в сточную канаву и уезжайте! Не дожидайтесь ответа из Гаваны — все равно не дождетесь!»
Мурад подумал: не следовало мне говорить с канадцами до того, как будет готова статья. Что бы я теперь ни написал, на всем будет отпечаток ледяного припая.
В Баб эль-Уэде он расположился за плетеным столиком. С балкона видны были низкие домики. Чуть подальше — взъерошенный шелк моря. Жидкая похлебка, страница, посвященная вопросам культуры, Гим — все это не столь важно. Главное — иметь возможность бродить в свои двадцать лет на просторе, где-нибудь в березовой роще, вставать на рассвете, занимающемся над миром, и говорить себе: нет, впереди у меня — не смерть.
Вот о чем хотелось бы написать Мураду для читателей своей газеты, но простор, осененный канадскими кленами, — на это читателям его газеты было решительно наплевать. Им хотелось узнать что-нибудь о своих собственных рассветах, занимающихся над зарослями кактусов или над полями альфы — алжирского ковыля. Поди объясни им, что это одно и то же, что между ними и полярными льдами… «Я так давно тебя люблю»… ну и что?
На самом верху чистого листа бумаги Мурад написал: «Ответ из Гаваны». Потом зачеркнул. Это скорее годилось для международного комментария или какого-нибудь сенсационного сообщения. И в том, и в другом случае читатель будет разочарован. Сироп с миндальным молоком? Легко сказать. Вот когда требуется что-нибудь взамен, тут-то и начинается самое смешное.
На фоне темного неба слабо мерцали огни гавани. Волны нашептывали о лете, о пляжах и морском просторе. Ледяным тюрьмам, медленному увязанию в горячих песках море служило контрапунктом, противовесом, олицетворяя собой непрерывное движение, сулящее избавление. Мурад прислушивался: сначала глухой удар, потом более звонкий плеск воды, когда она убегает по камням. Внезапно шум моря привел механизм в действие. Сделать что-то до того, как наступит смерть.
