«Радуйся, Волк, — произнес Исса, подойдя к берегу, где я лежал на камнях, умирая, — да будет счастлива заслуженная смерть твоя. Я люблю дочь твою Ксению и хочу, чтобы ты увиделся с нею в будущей жизни. Я буду любить дочь твою Ксению во все века, что ей суждено жить на земле, повторяясь и не повторяясь». Жить мне оставалось считанные минуты. «За что Ты полюбил мою дочь?» — спросил я Иссу, задыхаясь, выгибаясь. «Ни за что, — ответил, улыбаясь, Исса. — Я полюбил твою дочь, блаженную Ксению, вопреки всем наветам на нее, а может, еще и оттого, что она, любя многих и всех в щедрой и безудержной своей жизни, превыше всего любила Меня». «Не ошибаешься ли Ты, о Исса?.. — спросил я Его, уже наполовину оглохнув и не слыша звуков земли, — не слишком ли Ты уверен в Ксении — ведь женское сердце хорошо знает Волк, не собрать в нем разбросанных камней и разбитых жизней!..» — «Женское сердце верное, — суров был голос Бога моего. — Бог в нем один». Я забился в расставании с миром, а Он приложил мне руку ко лбу и шепнул: «Спи с миром, царь. Все забудется, а что ты родил Мне такую дочь — никогда». — «Тебе!.. — выдохнул я последним выдохом, — Тебе!.. или — земле?..» — «Это одно и то же», - улыбнулся Исса. И тут я испустил дух, дочка. Вот так я у тебя умер.
— Вот так ты у меня ожил, — прошептала я, сама обернула его лицо к себе и стала покрывать поцелуями — мелкими, частыми, как дождик, сияющими, как роса, счастливыми, безудержными, отчаянными, и он смеялся и целовал меня, и мы только и могли вскрикивать:
— Ну вот мы и свиделись!.. Вот мы и встретились…
— Как ты тут живешь?.. — спросила я отца, оторвавшись наконец от целования родного лика, — не холодно ли тебе тут спать?.. И что такое ракета?..
— Ракета, доченька, — сказал отец, стирая с усов тыльной сторой ладони капли слез, — это такая железная палка, полая внутри; в нее могут садиться люди, в баки ракеты они наливают горючее, запускают ее, из хвоста ракеты бьет огонь, она поднимается над землей высоко, очень высоко, летит прямо в небо, летит к звездам, Гораздо быстрее, чем птица, дельтаплан, самолет или детский змей. Она улетает прямо в Космос. Ты знаешь, что такое Космос?.. Открытый Космос?..
— Я в нем живу, — попробовала я пошутить, а вышла правда.
Отец обнял меня одной рукой за плечо.
— Верно говоришь, — не удивился он. — Откуда ты это знаешь?
Я пожала плечами.
— Потому что мне холодно всегда. Будто я иду в ледяном черном небе. По звездам иду, раню себе ноги их острыми колючками. Потому что пустой ветер воет и обнимает меня. Потому что кругом ничего, ничего, кроме ледяной пустыни. И я знаю, что это открытый Космос, и что я в нем живу.
— Как верно, — прошептал мой отец, — как правдиво то, что ты говоришь. И я так жил всю жизнь. Ту жизнь. И эту… я так же живу. Где мой луковый человечек?.. Я хочу накормить тебя вкусной едой. Но я не знаю, когда он придет.
— Ничего не надо, — затрясла я головой, — не беспокойся напрасно, я могу не есть совсем. Мне воздух сладок. Давай найдем ручей и попьем из него. А почему люди бросили это ракетное святилище? Что здесь было? Война?.. Подобная нашей… Зимней?..
— Ну да, война, — скупо ответил отец. — Я так догадался. Подсобки все изрешечены пулями. Все в дырах. Много ракет лежит на земле, развороченных взрывами. Мыши и лемминги по весне приходят грызть кожаную обшивку пилотских кресел. Я часто, живя тут, думал о том, как оживить хотя бы одну ракету и полететь на ней домой.
— Домой?..
— Ну да, домой, на Родину, ты разве не думала здесь об этом?..
Вопрос отца Волка резанул меня по живому.
— Пешком дойдем!..
Я не знала тогда о существовании громадного Океана между Нашей землей и Той землей; и я не могла бы тогда повторить великий подвиг Иссы.
— Давай починим ракету, отец!.. — сказала я страстно, — может быть, она полетит!.. Я уже летала на летающем кашалоте с винтом, и я уже побывала полярной совой… Давай возвьемся к звездам!..
Отец усмехнулся печально.
— Если бы я был Мастером ракет, — покачал он головой, — если б… владел инструментами… знал, что к чему… мог начинить внутренностями мертвый скелет… Если бы у нас с тобой было горючее… и еще много, много всего… если б… просто… у нас с тобой здесь, рядом, были еще люди…
— Люди, — эхом отозвалась я. — Я так устала от людей. И ты тоже. Мы с тобой отдыхаем. Мы с тобой хозяева этого пространства и вот этого… времени. Сейчас… это время закончится… и придут люди… возможно, много людей… они опять потащат нас куда-то, они будут нам приказывать или просить нас, и мы будем либо подчиняться, либо сражаться… люди… опять люди… Отец! — крик мой шевельнул в печи угли. — Давай все сделаем сами!
И мой отец, глядя на меня сияющими, налитыми слезами глазами, согласился.
— Сами так сами, — сказал он напористо. — Я ведь у тебя все-таки царь Волк. Не кто-нибудь.
И мы выбежали на заброшенный полигон, навтречу Солнцу и ветру, и старый изветренный металл поодаль возвышавшейся ракеты ударил нам по глазам слепящим сизо-синим разрядом: вот отец и дочь, и вот их желание, и вот их руки, что могут пилить и строгать, привинчивать и клепать. Он был все-таки мужик, мой отец Волк, а я была его дочь.
На Заброшенном космодроме мы стали починять старую ракету, в которой, спасаясь от холода, жили зимою мыши, песцы и куницы.
Люди, носившие железные маски, оказав помощь тем, кого распяли они, преодолев ледники и леса, пробрались на север Иной страны, к Заброшенному космодрому.
Они шли, ползли по кочкам и буеракам, продирались через заросли, цепляясь друг за друга, ковыляли по тундре день и ночь. Они не знали — они нюхом чуяли, куда приведет их голодная северная тропа, торимая ими самими.
— Смотри, Горбун, — сказал Надменный, сплевывая желтую ягоду морошку, разжеванную пополам с листом, — какая жалость!.. Ракеты!.. Они сияют на Солнце… Им много лет… Старые… Нам на них — никуда не улететь…
Их шестеро. И на них нет железных масок. Их одежды в крови. Перед ними старинные ракеты со ржавчиной внутри, с засохшими дугами сопел. И, смотри-ка, около одной из ракет возятся двое, девчонка и старик, ковыряются, подпрыгивают, ввинчивают шурупы, приседают, машут руками, смеются… Что за клоуны?!.. Сумасшедшие… А может, это северный мираж?.. Нет! настоящие…
— Эге-гей!.. Работники!..
Не отвечают. Увлечены. Заняты по горло. Ставят заклепки. Заплаты. Ах, кустарщики! Играют?.. Надеятся полететь?..
Носившие маски подковыляли ближе. Еще ближе.
— Надменный!.. Гляди!.. Чтоб мне провалиться!.. Ксения!..
Они подобрались к ракете и смотрели во все глаза на ремонтников.
— Она!.. Она!.. И кто-то с нею!.. Старикан!.. Лысый, волосенки седые, как пакля… Глаза горят… Борода белая… У него на рубахе — волк вышит!..
И только Звезда лежал на животе, уткнув лицо в сырой мох, и смотрел внутрь себя, потому что у него не было глаз и он не мог смотреть наружу.
Они подбежали к колючей проволоке.
— Ксения! — закричали. — Ксения!
Старик и девчонка услышали крики. Вздрогнули. Оторвались от копошения в железных внутренностях. Всмотрелись в кричащих — и побежали навстречу.
— Не перелезайте! Нельзя! Не надо через проволоку!.. Я включил рубильник!..
Ксения и старый царь Волк подбежали к ограждению, и стоявшие по обе стороны проволоки изумленно глядели друг на друга.
— Как вы дошли?..
— Как ты на него похожа!..
— Иди, отец, — сказала Ксения, — выключи рубильник. Это мои люди. Они нам помогут.
Горбун при этих словах метнул на Ксению взгляд ослепительнее молнии.
— Если мы — твои люди, то ты — наша…
Он не договорил. Ксения поняла, что он хотел бросить ей. В лицо. Как кость.
— Вы хотите, — быстро произнесла она, — побыть горящим топливом в баках моей ракеты?
Ей не пришлось пояснять. Они слишком хорошо помнили, как падали с обгорелых крестов пробитые гвоздями тела.
— Успокойся, Ксения… успокойся, успокойся, — зашептал, вытягивая губы трубочкой, через проволоку Турухтан. — Ты Владычица, и мы тебе поможем. Мы видели тебя в деле. Горбун в сравнении с тобой мокрый воробей. Мы поможем тебе починить ракету. Среди нас пилоты. Мы незаменимы. Мы полетим на край видимого света. Мы вернемся. А если хочешь — мы полетим туда, откуда не возвращаются. Как ты хочешь. Слышишь, как ты хочешь!
Горбун с ненавистью смотрел на него.
По проволоке, начиняя ее синими вспышками, пробежал ток, вспыхнул зеленым и смерк.
— Лезьте, — презрительно прищурилась Ксения, — не зацепите зады за колючки.
И, когда они все перелезли через ограду, Ксения пристально оглядела их, всех до одного, кивнула сурово и сказала:
— Отец! Это тебе воины. Обучи их волчьему делу и волчьему кличу. Если они не врут, что помогут тебе, то помогут. Деваться им некуда. Деваться нам некуда — надо завершать клепку и лететь.
