Под потолком медленно вращались разноцветные лампы. Теперь в конце зала открыли окно, и в него вместе с уличным шумом субботнего вечера врывалась струя прохладного воздуха.
Блетчли откровенно не умел справляться со своими ногами. Время от времени он что-то говорил партнерше, и оба они смотрели вниз: она, близоруко щурясь, скорее всего, вовсе ничего не видя, а он — раздраженно, словно его ноги вытворяли что-то без его согласия. Бычья голова с лоснящимся массивным лбом и щеками наклонялась вниз рядом с нарумяненным и напудренным лицом, после чего, словно огромные ботинки получали невидимый толчок, пара вновь начинала неуверенно двигаться.
Риген объявил, что кавалеры меняют дам. Он отчеканивал слова в микрофон с такой тщательностью, точно каждое вкладывал туда пальцами. Блетчли подошел, слегка поклонился Марте, и она сразу взяла его руку так, словно ей было совершенно все равно, с кем танцевать, а Колин направился к близорукой Джойс, которая, обнаружив, что стоит одна, растерянно оглядывалась по сторонам.
— А, вот вы где, — сказала она. — А я уж подумала, что вы потерялись.
Они ушли через час. Уже совсем стемнело. Все окна зала были открыты. Когда они направились к двери, Риген, который играл на скрипке перед микрофоном, поглядел на них через головы танцующих вопросительно, почти жалобно и, не переставая играть, с улыбкой кивнул, когда Колин знаком показал, что они решили выйти на улицу.
У дверей его перехватила тетка.
— Ты что, уже уходишь? — сказала она. — А Реджа и Дэвида еще нет. Им очень жалко будет, что они тебя не застали.
— Мы, наверное, в следующую субботу опять придем, — сказал он. — Тогда и повидаемся.
— Ну, смотри, ты обещал! — сказала она, засмеявшись, потом ухватила его за руку. — А как твоя мама? Я слышала, у нее года два назад была операция.
— Да нет, это уже давно было, — сказал он. — Сейчас она себя хорошо чувствует.
— Ну, с таким сыном оно и неудивительно. Не то что Редж и Дэвид — они и читать-то толком не научились.
— Возможно, в этом есть свой смысл, — сказал он.
— Что же, зарабатывают они побольше своего отца, — сказала она. — Да не в том, по-моему, дело. От денег счастливее не станешь. Потому я сюда и прихожу, чтобы на людях побыть, где весело.
По лестнице навстречу им поднималась компания парней. Возможно, среди них были и его двоюродные братья. Следом за мокрым от пота Блетчли он вышел на улицу. Из зала донеслись приветственные крики и взрывы смеха.
За открытыми окнами у них над головой гремела музыка.
— Как Риген потом добирается до дому? — спросил Блетчли, вытирая лицо.
— Наверное, на поезде. С двенадцатичасовым, — сказал он.
— Ты что, будешь его ждать? — сказал Блетчли. — А я, пожалуй, пойду на автобус.
— Я тоже, — сказал он.
— Если хочешь знать, — сказал Блетчли, когда они шли к остановке, — так, по-моему, Майкл долго не продержится.
— Он, кажется, доволен тем, как у него идут дела.
— Я кое-что узнал от девицы, с которой мы танцевали. — Блетчли провел носовым платком по шее. — Ему, по-видимому, из выручки почти ничего не остается.
— Как же так?
— Ну, ведь в городе есть настоящий дансинг, «Эмпориум». Там и бар есть, и зал вдвое больше. А к нему ходят только потому, что он за вход берет гроши. В этом весь Майкл. Сплошные фантазии. И ни на йоту здравого смысла. После того как он заплатит за наем зала, заплатит служащим, заплатит оркестрантам, хорошо, если у него очистится два-три фунта. И эта болтовня о выступлениях по радио! Он мне даже про кино что-то плел.
Когда наконец подошел автобус, из его дверей появился высокий жилистый рыжий парень, а за ним выскочил коренастый брюнет. Проходя мимо очереди, Батти остановился, обернулся к Стрингеру, а потом сказал Блетчли:
— Здоров, Брюхо! Как живешь?
— Очень хорошо, — сказал Блетчли. — А ты как?
— И куда же это ты направляешься в такой поздний час, Брюхо? — сказал Стрингер.
— Собственно говоря, домой, — сказал Блетчли.
— А мы приехали послушать ригеновский оркестр, — сказал Батти и посмотрел на Колина. — Может, пошли вместе, Языкатый?
— Мы только что оттуда, — сказал он.
Почти вся очередь уже вошла в автобус.
— Значит, Мик Риген сейчас там, а? — сказал Стрингер. Он недавно отрастил усики, такие же черные, как его глаза и волосы. Они прямоугольным пятном темнели у него под носом. Его лицо и лицо Батти в свете уличного фонаря чисто блестели, как у всех шахтеров после тщательного умывания.
— Да, Майкл там. И играет отлично. Хотя никто этого не замечает, — сказал Блетчли.
— Ну, мы это заметим, Брюхо, — сказал Батти, толкнул Стрингера локтем и захохотал.
— Мы-то заметим, — сказал Стрингер.
— Ну, бывай, Язык, — сказал Батти, подождал ответа и только тогда пошел по улице вслед за удаляющейся фигурой Стрингера.
В автобусе они поднялись наверх. Блетчли достал трубку.
— Думаю, эта парочка вряд ли хорошо кончит, — сказал он.
— Не знаю, — сказал Колин. — Они живут по-своему.
— Рабочая скотинка. Не вижу, на что они могут надеяться. То есть, — добавил Блетчли, — какое будущее лежит перед ними? Танцульки и пиво. — Он выпустил клуб дыма, и Колин вдруг вспомнил доктора Дормена. В такое же время, на этом же самом автобусе он по субботам возвращался в поселок, простившись с Маргарет. Он уставился в окно.
— Я хочу сказать, это же чисто животное существование. Как по-твоему? — говорил Блетчли.
— Может быть, вся жизнь — животное существование, — сказал он, повышая голос, потому что автобус загремел сильнее. Внизу мелькнула черная вода реки.
— Ну, с тем, что вся жизнь — животное существование, я согласиться не могу, — сказал Блетчли, словно обращаясь к остальным пассажирам. — Для чего же тогда наука? Некоторые люди поднимаются над своей средой. А других она засасывает. И они спокойно с этим мирятся, насколько я могу судить. Возьми Батти и Стрингера. Лучше примера не найти. — Еще одно облако дыма проплыло от его сиденья через весь автобус. — Я хочу сказать, что они так и застрянут тут до конца своих дней.
Автобус мчался сквозь мрак. Иногда среди темных полей мелькали огоньки одиноких ферм или светились окна домов, разбросанных по гребню холма. Фары озаряли людей, ждущих на остановке, пассажиры сходили и скрывались в темноте. Позади в небе поблескивали огни дальних поселков и тускло краснело зарево над городом.
— Ну, как дарвиновское происхождение видов, — говорил Блетчли, опять потея в жарком автобусе. — Одни виды приспосабливаются, другие нет. Практически, когда уголь начнут добывать исключительно машинами или вовсе от него откажутся, люди вроде Батти, его братьев и Стрингера лишатся своей функции. А с исчезновением функции исчезает и вид или те его составляющие, которые не способны найти или выработать для себя новую функцию.
Грохот автобуса снова усилился, и Блетчли вскоре умолк, довольствуясь тем, что сильно толкал Колина в бок локтем, чтобы обратить его внимание на какого-либо мужчину или женщину в проходе для иллюстрации своего тезиса, кивал и многозначительно на него поглядывал.
Мрак наконец уступил место огням поселка. Они мчались к нему все быстрее. Блетчли встал и, покачиваясь, пошел к лестнице. Автобус круто повернул перед остановкой, и Блетчли вцепился в перила обеими руками. Когда Колин вышел из автобуса, он уже стоял на тротуаре, выколачивая трубку о каблук.
Они молча шли по улице, и после каждого фонаря перед ними вырастала бесформенная тень Блетчли. Потом их обогнал мистер Блетчли на велосипеде с высоким рулем и с корзинкой у седла. После демобилизации он устроился на сортировочную станцию в соседнем поселке и часто работал в вечернюю смену, как и отец Колина. Колин кивнул ему, но Блетчли словно не увидел отца, и тот проехал мимо, точно ничего другого не ждал. На углу их улицы он медленно слез с велосипеда и, не оглянувшись, скрылся в проходе, ведущем во дворы.
— Это ведь был твой отец? — сказал Колин.
— Он работает в вечернюю, — сказал Блетчли, даже теперь словно не желая его признавать. — Сверхурочно. У меня в университете накопились кое-какие долги, — добавил он. — Вот он и старается, чтобы уплатить их.
— А ты летом работать не собираешься? — сказал Колин.
— Я это взвешивал. Но мне надо столько заниматься, что ни на какую другую работу времени не останется. В конце-то концов, — добавил он, — что еще старику делать? Заниматься вместо меня он не может, ведь так? А работа, которую способен делать он, не для меня. Во всяком случае, у него таким образом появляется цель, есть чего добиваться не ради себя.
Он снова набил свою трубку и, поднявшись к себе на крыльцо, раскурил ее. Оба остановились, каждый у своей двери. Блетчли задумчиво выпустил несколько клубов дыма.
