Однако твердость мисс Лёбнер, — продолжал объяснять мистер Паунд, — оказалась подорвана алкоголем и наркотиком, так что вскоре она уже читала Штейну роль, одетая лишь в трусики и лифчик.
Но даже и при этом, — сказал мистер Паунд, — она бы не пошла ни на что большее и, когда он стал физически ее домогаться, оказала сопротивление. Пригрозила, что будет звать на помощь. Тогда он поставил на проигрыватель пластинку Фрэнка Заппы «Под пьяным соусом» и включил звук на полную громкость. Выражение лица Штейна стало зловещим. В руках появился жокейский хлыст. Он предупредил мисс Лёбнер, что, если отхлестать ее мокрым полотенцем, следов на теле не останется. Вдруг выяснилось, что ее одежду он спрятал. Но и тогда, несмотря на испуг и воздействие наркотика, она продолжала отвергать попытки Штейна совершить с нею половое сношение. Она сопротивлялась так, как только могла в создавшихся обстоятельствах, что полностью подтверждено ее медицинским освидетельствованием. Добившись желаемого, Штейн, казалось бы, успокоился. Она надеялась, что он уснет и она сможет отыскать одежду и сбежать. Но тут, к вящему ее ужасу — вообразите! — является Херш, и прерванные было игрища принимают еще более неприятный оборот.
Игрища эти мистер Паунд живописал во всей красе, обратив внимание присяжных на тот факт, что человек, который держит дома седло и хлыст, наездником никогда не был. Он сообщил, что Херш, схватив мисс Лёбнер за волосы, насильно втиснул эрегированный пенис ей в рот и туда эякулировал. А Штейн, которого присутствие Херша еще больше распалило, подвигнутый к дальнейшей эскалации извращений, проник в тело мисс Лёбнер per anum[353].
Преступниками этих мерзавцев делает уже одно то, — заключил он, на миг дав волю чувствам, — что мисс Лёбнер заставили сопровождать Штейна в чей-то дом, соблазнив участием в кинопроизводстве. Какая наивность, скажете вы. Да, но такая мечта характерна для многих привлекательных молодых девушек. И уж конечно, мисс Лёбнер шла в этот дом со Штейном не затем, чтобы ее избили, изнасиловали, а напоследок, грубо говоря, употребили через зад, да еще и держали потом взаперти до пяти утра. И кто? Двое мужчин, каждый из которых по возрасту годится ей чуть ли не в отцы.
Первым свидетелем, приглашенным стороной обвинения, был милейший, дружелюбнейший инспектор Мэллори.
— Что, — спросил его мистер Генри Фрейзер, — сказал вам Херш, когда вы сообщили, что ему предъявят обвинение в пособничестве и не-пресечении содомии?
— Он сказал: «И сколько мне за это светит?» Я ответил, что от семи до пожизненного.
— А на это он что сказал?
— Сказал, что раньше ему казалось, будто британский закон превыше всего ставит материальные ценности, и в подтверждение привел великое ограбление поезда[354], за которое участники получили по тридцать лет, но теперь, дескать, выходит так, что на всем этом острове нет ценности дороже, чем задница мисс Лёбнер.
Мало-помалу дошли до второго визита Мэллори в дом Херша.
— Вы тему каннабиса в разговоре затрагивали? — задал вопрос мистер Фрейзер.
— Да.
— И что он сказал?
— Я спросил его, не считает ли он, что этот наркотик следует легализовать. Он сказал да, и чем скорее, тем лучше.
В ходе перекрестного допроса мистер Харрингтон спросил:
— Вы нашли в доме Херша наркотик?
— Нашли — в окурках трех самокруток.
— В ходе обыска находили ли вы каннабис либо следы этого наркотика в ящиках стола, на полках или где-нибудь еще?
— Нет.
— Не может ли быть так, что найденные вами окурки остались от сигарет, принесенных в дом самой мисс Лёбнер?
— Да. Такое возможно.
Затем сэр Лайонель Уоткинс с нарочито скучающим видом задал вопрос, который должен был сразить инспектора Мэллори наповал.
— Вы сказали, Херш говорит, что каннабис следовало бы легализовать. И чем скорее, тем лучше. А не могло ли быть так, что вы сами навели Херша на такой ответ, предположив, что травку в близком будущем легализуют?
— Нет. Я этого не делал.
— А вот скажите: когда вы пришли к Хершу в дом с фотографом, вы предупредили его должным образом? Довели до его сведения, что все им сказанное может быть обращено против него, или же скомкали предупреждение, сказав, — тут он насмешливо изобразил свойскую манеру инспектора, — что это мы, дескать, так, между нами, приятель, неофициально, а?
— Я предупредил его.
Сэр Лайонель улыбнулся. Кивнул.
— Ну что же. Пока все, инспектор.
Вызванный на свидетельское место сержант Хор подтвердил показания Мэллори и рассказал о препирательствах, которые ему пришлось вести со Штейном в дверях. Полицейский врач показал, что мисс Лёбнер, когда ее привели к нему, была в состоянии психологического шока и что при осмотре обнаружены следы как вагинальной, так и анальной пенетрации. Введение пениса в задний проход облегчали с помощью вазелина.
— Как вы думаете, было ли проникновение насильственным?
— Могло быть и насильственным. Но не обязательно.
— Потрудитесь, пожалуйста, объяснить.
— Задний проход узок. Если член большой и эрегирован сильно, это само по себе способно вызвать разрывы тканей.
В ходе перекрестного допроса мистер Харрингтон спросил:
— Были ли на теле мисс Лёбнер кровоподтеки, царапины, какие-то иные свидетельства борьбы?
— Таких повреждений заднего прохода, которые давали бы возможность считать насильственный характер проникновения несомненно установленным, не обнаружено. С другой стороны, на ее предплечьях имелись явные гематомы. На внутренней стороне бедра у самого входа в вагину было тоже что-то вроде небольшого синячка. На левой ягодице обнаружен еще один синячок.
— Не мог ли последний из упомянутых синяков появиться в результате любовного шлепка?
— Мог, но тогда этот шлепок должен был быть довольно сильным.
— Вы сказали, она была в состоянии шока?
— Да.
— А вам не кажется, что это естественно? Особенно если учесть, что ее, обкурившуюся наркотиком, в полшестого утра задержала полиция, которая и настояла на скрупулезном осмотре ее интимных мест?
— Возможно.
Следующей к присяге привели в качестве свидетельницы Старуху Сохлую Пиздень.
— Что необычного происходило в доме Херша в ночь с двенадцатого на тринадцатое июня? Может быть, вы что-то слышали или видели?
— Я слышала громкую музыку.
— «Под пьяным соусом» Фрэнка Залпы?
— Это я не знаю, — сказал она и поджала губы.
Пригласили и хозяина дома, в котором жила Ингрид Лёбнер, — некоего мистера Унгермана; он заверил суд в том, что она вполне благонамеренная особа. Однако в ходе перекрестного допроса сэр Лайонель сразу же установил, что хотя мисс Лёбнер живет у Унгерманов всего три месяца, уже как минимум четыре раза она не ночевала дома.
— Можете ли вы сказать, курит ли она каннабис?
— Нет. Во всяком случае, насколько мне известно, нет.
— Вы сказали, что иногда она что-то жжет в своей комнате вечерами. Что бы это могло быть?
— Не знаю. Благовония, возможно.
— А вы не знали, что так часто делают, чтобы скрыть запах каннабиса?
Мистер Паунд заявил решительный протест, и сэр Лайонель снял вопрос.
Затем к присяге привели Ингрид.
— Ваш отец участвовал в войне, мисс Лёбнер?
— На войне он был медиком. На русском фронте. Там был ужасно. Они не имел зимней одежды.
— Был ли он членом нацистской партии?
— Никогда, — с жаром отвергла она такую возможность. — Я Хершу говорил. Мой отец не одобрял.
— Вы говорили Хершу, что ваш отец дантист?
— Да.
— Что он на это сказал?
— Херш сказал, что в таком случае на войне он, видимо, имел работы доволно много — с евреев золотые коронки драть.
Ингрид рассказала, как Штейн заманил ее в дом Херша, где принялся пичкать алкоголем и наркотиком. Появление в доме настоящего хозяина было, по ее признанию, полной неожиданностью, и она немедленно обратилась к нему за помощью.
— Что сказал Штейн, когда вошел хозяин?
— Он сказал: «Хочешь ее? Она насчет этого сама не своя. Сделает все, что душе угодно».
— А что сказали на это вы?
— Ничего. Я была очень испугана.
— И что произошло потом?
— Штейн послал меня к Хершу в спальню с бренди на поднос.
— В чем вы были одеты?
— Ни в чем. Я была голый.
— Но это как-то не совсем обычно, вы не находите?
— Но ведь одежду он куда-то спрятал! — обиделась Ингрид.
— Кто?
— Штейн. Он принуждал меня. Он меня запугал: говорил, Херш очень крутой и сердитый. Сказал, он может сделать из меня звезду, но ему для этого надо сперва посмотреть, на что я похожа голый. Сказал, чтобы я старалась ему угодить, иначе они оба будут очень злой.
— И вы угождали?
— Но он же спрятал одежду! — воскликнула она. — А в руке держал мокрый полотенце. И уже один раз меня им ударил. Пугал, что следов не останется. Я подумала, надо выиграть время. Не хотела, чтобы он снова делал мне больно.
