— Шутишь. — Я отскочила от него, как ошпаренная, и стала в отдалении, поправляя складки ткани на уже выпуклом животе. — Я здесь более полутора лет, — сообщила я ему.
— Неужели здесь?.. Кто-то из местной семейки? Ха, уже знаю. Видел блеск в его выцветших глазах. — Поэтому ты его так не любишь… А он, наоборот, хлопочет и заботится о тебе. Я вот думаю, а что ты вообще здесь делаешь?! Почему ты до сих пор тут? — спрашивает он, повышая голос.
— А что я могу, может, ты мне скажешь?
— Удирай отсюда, сматывайся куда глаза глядят.
— Шутишь? Куда и как? Вокруг одна пустыня, у меня нет никаких документов, и вдобавок сейчас уже слишком поздно для многокилометрового пешего путешествия.
— Слушай, перед приездом сюда я читал в какой-то газете, что Ливия открывается для туристов, но это по большей части только туризм в пустыне. Люди со всего мира приезжают сюда, чтобы погрести песок и поставить пару палаток. В этой дыре есть, наверное, какой-то кемпинг, такие шалаши, я видел в Интернете, и множество иностранцев останавливается в нем на ночлег, а в конце, после стольких дней мытья в кружке воды, хотят принять душ и положить кучку в туалете.
— Говори дальше. — Я чувствовала, что ему не хватает воздуха.
— Ты должна как-то незаметно прокрасться туда и сделать дело — найти каких-нибудь добрых, благосклонных и смелых людей, которые помогли бы тебе убежать. Женщина, к делу! — радостно выкрикивает он.
— Нет, сейчас нельзя. Я не могу оставить тебя, должна быть при тебе…
— Ошалела! Ты должна думать о себе, меня, считай, все равно что нет, понимаешь?! Можешь даже не сомневаться, я уже труп.
— Не знаю…
— Не раздумывай и не мешкай, очень скоро для побега будет слишком поздно. Может, ты и не любишь этого ребенка в себе, но он больше твой, чем его, так как ты его носишь, ты его будешь кормить и ты его выпустишь в мир. Не обрекай его на жизнь здесь, ведь это хуже, чем смертный приговор. Если семейка узнает, что это потомок их придурковатого парня, тебя сразу же за него выдадут и сделают из вас образцовое пустынное стадо.
— Что ж, наверное, ее помешает пойти и посмотреть, хотя летом только идиот может приехать полюбоваться пустыней, — размышляю я вслух и чувствую, как сильно бьется сердце.
— Будет тяжело кого-то сейчас застать, но, может, тебе повезет, попробуй.
На следующий день утром выбираюсь из дому, хотя от страха душа моя уходит в пятки. Сейчас, ухаживая за Али, я почти не выхожу из его комнаты, а потому семья целыми днями не видит меня, значит, никто не кинется искать меня и ни у кого не возникнет никаких подозрений. Но все равно нужно быть начеку… Мне тяжело идти, так как, несмотря на раннюю пору, зной дает уже себя знать, а живот становится все более тяжелым. Кемпинг очень близко, может, в километре от нашей фермы. Дохожу до него вся потная, но сердце переполнено надеждой. Как я и предполагала, объект выглядит вымершим, он закрыт наглухо. Я обошла вокруг и с обратной стороны обнаружила в ограждении из опунций маленький проход. Протискиваюсь в него, выдирая волосы и раня плечи. Через минуту стою уже в центре маленькой стоянки, на которой, конечно же, нет ни единого автомобиля. Раз я уже тут, нужно хотя бы немного осмотреться. Шалашики с крышами из пальмовых листьев кажутся вполне симпатичными и уютными. Отворяю незакрытую дверь и вхожу. Внутри две металлические кровати, застеленные цветными пледами, рядом какой-то примитивный деревянный шкафчик, туалетный столик и зеркальце. Душевой нет, значит, наверняка должна быть снаружи. Когда я обернулась к выходу, в дверном проеме возникла чья-то фигура, и в помещении наступил полумрак. Я чувствую характерный смрад арабского мужского пота и отдаю себе отчет, что это не богатый американский турист. От страха у меня перехватывает дыхание.
— Что ты здесь ищешь, женщина? — говорит незнакомец по-арабски, с классическим бедуинским акцентом. — Это частная территория, сюда нельзя входить! — повышает он голос.
— Я… — начинаю неуверенно.
— А может, ты хотела здесь что-то украсть? Что? Воровка!
— Нет, нет, извините… — испуганно шепчу я. — Я слышала, что тут можно найти работу… — Вдруг мне в голову приходит идеальная ложь.
— И ты ищешь ее в доме, а не в конторе? — смеется он. — А как ты вошла, если здесь все закрыто?
— Там был такой проход, и я подумала, что можно…
— Ты уже наверняка что-то украла, сейчас проверим. — Мужчина, здоровый парняга в грязной фланелевой рубашке и потертых джинсах, медленно подходит ко мне. — О-о-о! — выкрикивает он довольно. — Так ты не арабка, только какая-то adznabija ухоженная. Он смеется, показывая щербатый рот. — Иностранка… здесь — вот день сегодня счастливый! Показывай, что там уже успела украсть. — В два прыжка он подскакивает ко мне и лапает меня за грудь. Я хочу уберечь живот, поворачиваюсь к нему спиной и съеживаюсь. — Смотрю, какая ты чувственная, сразу пристраиваешься. — Большой лапой он хватает меня за ягодицу, стараясь всадить в меня свой здоровенный член. — Теперь уж не отбивайся, ты сама этого хотела, — шепчет он мне в ухо, и от его тухлого дыхания меня начинает тошнить.
Упираюсь животом в деревянный комод и прихожу к выводу, что если я не буду бороться, то скорее закончится то, что неизбежно. Может, он не так сильно меня травмирует, может, не навредит ребенку. На седьмом месяце еще возможен секс, но не насилие. Я поддаюсь без сопротивления, и мужчина дает волю долго сдерживаемой похоти. Я молюсь, пока все не кончилось, но это никак не влияет на грубость насильника. Он так сильно придавил меня к комоду, что я почти потеряла сознание. Когда я начинаю оседать на пол, он бросает меня на скрипучую кровать и вскакивает на меня, обрушившись всей своей тяжестью. Я чувствую, как старые металлические пружины впиваются в мой твердый, напряженный живот, внезапная боль разрывает мне крестец, и я начинаю кричать. Насильник затыкает мне рот подушкой и еще долго продолжает начатое дело. Когда солнце клонилось уже к закату, довольный, он собирается уходить.
— Вот это я понимаю, хороший день, — говорит он со смехом, бросая несколько динаров на одеяло, перед моим носом. — Там есть душевые, можешь ими воспользоваться, так как перед сентябрем никакая хромоногая собака здесь не появится. Но потом убери после себя. — Он садится на кровать и поворачивает мое лицо к себе. — А если хочешь, можешь приходить сюда чаще, я здесь два раза в неделю, но могу быть ежедневно. — Он похлопывает меня по щеке. — Ну, маленькая, договорились? Хотела ведь что-то заработать, вот тебе и представился случай. — Он встает и исчезает во мраке.
Я закрываю глаза и чувствую все усиливающуюся огненную боль, широко опоясывающую спину и низ живота. Какая-то слизь вытекает из меня широким потоком, что немного уменьшает боль. Через минуту у меня начинаются первые судороги, и я уже хорошо понимаю, что это значит. Я должна как можно быстрее найти душевую. С туалетного столика беру декоративный ножичек для конвертов и, согнувшись пополам, выхожу наружу. В этот момент преодоление дистанции даже в сто метров становится для меня невозможным. Частые схватки разрывают мой живот, я падаю на колени, затем снова встаю. В последнюю минуту становлюсь под душ, пускаю холодную воду и сажусь на корточки, выдавливая из себя маленького окровавленного мальчика. Он не двигается, даже не шевелится. Я осторожно дотрагиваюсь до него пальцем, подолом платья вытираю ему личико, но это ничего не меняет. Жизнь не хочет возвращаться к нему. У меня отошло детское место, потом я оторвала кусок ткани от платья и завернула в него останки моего ребенка, как в саван. Я еще долго сидела под водой летней температуры, смывала с себя грязь, и кровь, и все дерьмо этого мира. Затем постирала окровавленное платье, майку и надорванные трусы. Одежда молниеносно высыхает на непрекращающейся жаре. Я копаю ребенку маленькую могилку под опунциями, приваливаю ее камнями, чтобы дикие собаки не вырыли, и направляюсь к дому. Сейчас уже знаю наверняка, что должна ждать до сентября, и ни минутой дольше.
Болезнь Али достигла последней стадии. Я думала, что в жару постоянно включенный кондиционер должен был овевать больного, но в его состоянии легко схватить воспаление легких. Сижу с инструкцией, которую мне оставили, чтобы я знала, что ему давать и от какой болезни. Все время необходимы лекарства для укрепления организма и повышения сопротивляемости при лейкоцитозе. Грибок и язвы у него были изначально, и поэтому лечить их уже нечем. Следующий пункт — описание пневмонии. Значит, они прекрасно знали, как будет протекать болезнь, и, несмотря на это, оставили его тут на мучительную смерть без профессиональной медицинской помощи. Хотя я знаю, как много зла сделал Али, как много в жизни натворил, он не заслуживает этого.
— Дедушка, Али задыхается. У меня предписание, что нужно давать кислород, — говорю я холодным тоном старику, который вылеживается в блаженном удовольствии на матрасе в тени оливкового дерева.
