Уже не видно позади ни городка, ни оазиса — меня окружает только необозримое море песка. Чувствую себя маленькой и беззащитной в этом огромном пустынном пространстве. Я в отчаянии, на глаза наворачиваются слезы, но я быстро беру себя в руки. У меня есть цель, которую я должна достичь любой ценой, в меня кто-то верит, меня кто-то ждет. Не поддамся, во всяком случае не в первый день.
Закаленная длинными переходами при выпасе овец, я вообще не ощущаю пройденных мною километров. Сумерки опускаются очень быстро, однако, несмотря на темноту, мне удается идти очень быстро. Смотрю на небо и отлично ориентируюсь, в каком направлении должна двигаться. Через некоторое время идти дальше уже невозможно. Становится темно, хоть глаз выколи, и я понимаю, что могу попасть в воронку между дюнами или в зыбучие пески. Выкапываю неглубокую ямку на вершине, плотнее закутываюсь в ткань, платком прикрываю голову от ветра, несущего невидимую пыль, сворачиваюсь клубочком и отдыхаю, потихоньку грызя сладкий сухарик. На десерт ем финик, смачиваю губы одним глотком воды и засыпаю, уставшая, но довольная собой. Я нашла автомобильную дорогу, но на ней нет ни единой живой души. Не зная, идти мне влево, в направлении высоких гор, которые меня пугают, или вправо, в бескрайние пески, сижу несколько часов на обочине. Через некоторое время встаю, выпрямляюсь и осматриваюсь вокруг, изо всех сил напрягая зрение. Так провожу практически все утро. Потом двигаюсь вперед, выбирая, однако, мягкий теплый песок, а не прохладные вершины, в которых скрываются джинны. Руководствуюсь страхом, а не рассудком или знаниями.
На четвертый день прихожу к выводу, что если бы отдавала себе отчет в том, на что решаюсь, то добровольно бы осталась в оазисе и рожала Рамадану каждый год по ребенку. Как можно было заблуждаться, веря, что на такой огромной территории я смогу наткнуться на иностранных туристов?! Какая я идиотка! Однако иду вперед, лишь бы не сдаваться. Перед глазами у меня лицо маленькой хорошенькой Марыси и образ Дарьи, которая жадно сосет молоко из моей груди. Сейчас она, должно быть, уже большая девочка, а я намерена забрать дочек и больше никогда с ними не расставаться.
В голове у меня шумит, поскольку вода и еда уже давно закончились. Али дал мне немного витаминов с минералами, я кладу их под язык и тем живу. Отдала бы королевство за каплю жидкости. Давно уже сбросила вонючие арабские одежды, только голову обмотала платком от нещадного солнца. Я поднимаю глаза и далеко перед собой вижу двигающуюся гору песка. Знаю, что это может означать — или вихрь, или транспорт, у которого пыль выбивается из-под колес. Я бегу вперед, чувствуя, что это мои последние силы и последний шанс. Если не сейчас, то никогда. Поскольку песок кружится слишком неровно и не формируется в обычный вихрь, я понимаю, что природа тут ни при чем, это не ее рук дело. Вдруг из-за бежевой пелены прямо на меня выезжают машины. Боже, надеюсь, что это не мираж! Из последних сил делаю еще несколько шагов, размахиваю платком и кричу как сумасшедшая. Одна машина притормаживает, и водитель указывает остальным на что-то в моем направлении. Мир вдруг начал двигаться, словно в замедленной съемке, кадр за кадром, мой голос становится все грубее, а ноги вязнут в мелком песке, как в сметане. В следующее мгновение я проваливаюсь в темноту.
— Женщина, что ты здесь делаешь? — слышу вопрос, заданный на английском, и будто сквозь туман вижу склонившиеся надо мной обеспокоенные лица.
— Воды, пожалуйста, пить… — шепчу я и через мгновение погружаю губы в прохладный сладкий напиток.
— Это поставит тебя на ноги. Послушай, у нас есть водитель туарег и проводник бербер, оба ливийцы. Если не можешь представиться, так и скажи, тогда мы примем тебя в лагерь и спрячем в нашем транспортере, — говорит милый молодой блондин, который внимательно рассматривает меня.
— У меня нет документов, поэтому лучше, чтобы меня не нашли, — тихо отвечаю я, а в глазах моих спасителей появляется недоверие. — Я никого не обидела, никого не убила и ничего не украла, — добавляю поспешно. — Была привезена сюда, закрыта и использована в качестве невольницы, моих детей, двух маленьких девочек, украл муж-ливиец… Не видела их уже два года… два долгих года… — Я начинаю плакать, и у меня перехватывает горло.
— Хорошо, хорошо, остальное, если захочешь, расскажешь позже, — прерывает меня мужчина. — Только скажи, куда ты хочешь добраться, кто может тебе помочь?
— В Триполи, в посольство. — Уже полностью опомнившись, я села, готовая к дальнейшим действиям. — У меня в столице много знакомых, я несколько лет там жила.
— А какое посольство? У нас есть один итальянец-консул, — говорит кто-то из все увеличивающейся группы, что собирается вокруг меня. — Джузеппе, иди сюда. Есть для тебя работа, видишь, не удалось тебе выбраться из бюро. — Все разражаются смехом.
— Нет, нет, спасибо. Я должна обратиться в свое представительство. Я полька…
— Правда? — отозвался по-польски красивый блондин, который вернул меня к жизни, дав попить. — Я Лукаш, а ты?..
— Меня зовут Дорота…
— Эй, Дорота! — Чувствую, как кто-то касается моих волос, и поднимаю голову. Через маленькое окошко между местом водителя и багажным отделением свешивается Лукаш с телефоном в вытянутой руке. — У нас уже есть план действий, до Триполи неполных сто километров…
— Но я ничего не слышу, как мне разговаривать? — Я растерянно развожу руками.
— Спокойно, — добродушно смеется он. — Сейчас задержимся на парковке возле кафе, поскольку все уже проголодались. Ты свяжись с кем-нибудь, чтобы забрали тебя в каком-то месте. Можем тебя подвезти куда нужно, — говорит заботливо он, а у меня слезы наворачиваются на глаза. — Эй, такая отважная девушка, половину Сахары прошла, а теперь раскисла… Подожди, иду к тебе.
Через минуту грузовик съезжает на обочину и с визгом тормозит. Лукаш протискивается ко мне между машинами, перескакивает через сумки и большие металлические холодильники и в конце концов проскальзывает в мягкое, выстланное пледами и покрывалами гнездышко. Кто-то закрывает большие двери, и наступает полумрак.
— Эй, а тут не так и плохо, в общем, как в моих укрытиях, в которых я играл, когда был мальчишкой.
Я подогнула ноги, обхватив колени руками, и украдкой вытираю слезы.
— Если никто не ответит, Джузеппе обещал взять тебя на некоторое время к себе. У него такая большая резиденция, что можно потеряться, так что никто тебя не найдет, — утешает он меня, несмело похлопывая по руке.
— Когда вы вылетаете в Ливию? — спрашиваю в отчаянии от перспективы остаться снова в одиночестве, отдавшись на волю случая.
— Большинство сегодня ночью, итальянец и его девушка, очевидно, остаются, а я планирую задержаться на неделю, потому что хочу еще посмотреть Лептис-Магна, Сабрат и Триполи.
— Знаю те места, там стоит побывать, — прерываю его. — Но в столице мало достопримечательностей, разве что можно посмотреть Зеленую площадь и старый город с турецким рынком.
— Если хочешь, останусь подольше, чтобы тебе помочь. Виза у меня еще действительна, — предлагает он, и это звучит совсем естественно.
— Спасибо не хотела бы…
— Никаких хлопот, у меня нет больше важной работы. — Авто притормаживает, и Лукаш выбирается из укрытия. — Принесу поесть, и поедим вместе… чтобы тебе не было грустно. — Он улыбается и заботливо гладит меня по голове. Потом открывает двери и выскакивает наружу.
Я остаюсь с телефоном в руке и набираю номер, который никогда не сотрется из моей памяти.
— Бася, это ты? — спрашиваю шепотом.
— Да-а-а…
— Как дела, как здоровье? Что нового у Хассана? Как дети, все так же балуются? — Для приветствия задаю серию традиционных арабских вопросов. — Какое счастье, что ты не сменила номер телефона, Басечка… — От переполняющих меня чувств я начинаю плакать.
— Дот, это ты?.. — Ее голос переходит на визг. — Ты жива?! Как, где ты? Девушка, я словно сплю! Хассан, Дотка звонит, Хассан!
Я слышу, как она кричит мужу, а у меня в ушах стучат барабаны.
— Жива, только сейчас оглохну, — смеюсь я сквозь слезы.
— В Триполи прошел слух, что ты попала в автокатастрофу, что нашли труп, а вся твоя ливийская семья растаяла в тумане. Все мы тебя оплакивали, а для нас, ливийских полек, я организовала небольшую вечеринку в твою честь. Все напились… — Она шмыгает носом.
— Это значит только одно: буду жить долго, — говорю я, счастливая, что кто-то все-таки обо мне помнил.
— Спроси у нее наконец, где она сейчас, я туда приеду, — слышу взволнованный голос Хассана.
— Не представляю, где нахожусь, но обо мне хорошо заботятся, люди отличные, международная группа. Еду в Триполи, говорят, что осталось каких-то сто километров.
— Как нам тебя найти? — спрашивает Хассан, вырывая у Баси трубку.
