— Ну, до морозов не долго ждать осталось — месячишко-другой.
— Вы смеетесь!
— Какой смех, Нина Владимировна? Сейчас тут проехать и думать не думайте!
— Кошмар… — вздыхает мама. — Но может, еще как-то распогодится, просохнет? Все-таки сегодня, смотрите, солнечно…
— Бабье лето, — соглашается Ольга Николаевна.
— А что, Тамара Казимировна давно уехала? — спрашивает папа.
— Тамара? Тамарочка ваша через десять дней после вас ускакала! Упорхнула… Сказала: в Ленинград едет.
Папа сопит носом, достает из кармана пачку «Беломора», вытряхивает из нее папиросу и выходит из комнаты.
— Да, но мы тут с вами сидим и болтаем, — говорит мама, — а время идет. Между прочим, я подозреваю, что все эти болезни из-за проклятой собаки! Какого дьявола она тут вертится? Ольга Николаевна, милая, прошу вас, гоните ее ко всем чертям!
Альма подымает голову и настораживается — чувствует, что это о ней говорят.
— Нет, нельзя ее выгонять! — пугаюсь я. — Она хорошая! Она хочет быть со мной.
— Собака тут ни при чем, — объявляет Ольга Николаевна. — Собака у нас здоровая, чистая. Не знаю, Нина Владимировна, за что вы так уж их не любите, собак…
— Нет, почему же? — удивляется мама. — Смотря каких… Я вам не рассказывала? У меня у самой до Светланиного рождения была собака. Чудесный такой шпиц… Пушок… Весь беленький, удивительно славный… Редкая умница!.. Погиб, правда, ужасной смертью: выскочил на улицу — он такой отважный был, отчаянный, голос звонкий, заливистый, — а там целая стая собак, бешеную гнали. Ну, он, конечно, впереди всех, набросился на нее, укусил, очевидно. Или она его. Как бы там ни было, заразился мой Пушок бешенством. — Мама вздыхает, даже всхлипывает тихонечко. — Пришлось пристрелить. Милиционера позвали — я не стала смотреть, не могла, — привязали его к дереву… Последнее, что помню: хвост белый пушистый по стволу разметался… А я его из такого вот крохотного щеночка вырастила. Павел тогда в «Комсомолке» работал, днями и ночами пропадал в редакции, я все одна да одна дома, вот мне подруга, Лидочка, и посоветовала собачонку взять. Помню, пришла я в тот дом, а их там восемь штук, новорожденных, и все абсолютно одинаковые на вид, я смотрела, смотрела, никак не могла решиться, которого выбрать, хотела уже уходить, засовываю, представьте себе, ногу в калошу — нет, не в калошу, в ботик, — а он там, подумайте, сидит — забился! Комочек беленький… Я его чуть не раздавила. Ну вот, думаю, судьба, значит, — этого и возьму… И так к нему привязалась, такой ласковый был песик…
Мне жалко маминого Пушка — нашего Пушка. Если бы он не заразился бешенством, может, он сейчас бы жил с нами…
— Да, ну что ж?.. — говорит мама. — Надо все-таки двигаться… В аптеку успеть, и ботинки, неизвестно где и как, доставать… Боже мой, что за жизнь такая невыносимая, ни минуты покоя!.. Хорошо хоть вчера догадалась отоспаться немного. Павел — не знаю, откуда у него силы берутся, позавидовать можно! — рвался прямо с поезда сюда к вам ехать. Мы ведь из Бежицы позавчера ночью вернулись, но я буквально мертвая была — после всей этой каторги… Просто как сердце чуяло, что тут уже новые несчастья уготованы…
Альма дремлет. Солнечный квадрат медленно-медленно ползет по полу — в сторону Альминого носа.
— Ну и как же там было, в Бежице? — спрашивает Ольга Николаевна. — Оправдались, по крайней мере, надежды?
— О чем вы говорите!.. Какие надежды… Действительно, дура наивная: думала, вдруг еще что-то наладится?.. Вдруг пробудятся былые чувства, забьется что-то в сердце — если останемся вдвоем, без ребенка, без сумасшедшей старухи…
— Нет, не говорите, — вступается Ольга Николаевна за бабушку, — она, может, и сумасшедшая старуха, а письмишком все же внучку порадовала. А родители дорогие вовсе про нас позабыли: ни словечком не удостоили.
— Да, я понимаю, — вздыхает мама, — но просто никакого настроения не было браться за перо…
— А мы уж думали, от счастья голову потеряли: если про все на свете забыли. И про дочку родную…
— Какое там счастье — о чем вы говорите!.. Пустые мечтания… Засунул меня в эту отвратительную гостиницу — гостиница! — одно название, хуже двора постоялого, а сам тут же исчез. Ни слова не сказав. Каких-то приятелей завел, черт их знает, откуда они берутся, сволочи!..
— Ну, приятели нюхом чуют, что человек с деньгами.
— Да, разумеется. Налетели, как мухи на мед. Один раз, представьте, вообще исчез на три дня. Я чуть с ума не сошла. Затеял роман с женой какого-то инженера…
— Что вы? Так шустро?
— Не знаю, может, не роман, так — флирт… Какая разница? Не в этом дело. Главное, лишь бы мне досадить, поставить в идиотское положение. Чтобы все видели, как я за его штаны цепляюсь.
— Ей-богу, Нина Владимировна, уж лучше бы с нами тут оставались… И ведь предупреждала я вас: не будет вам от этой поездки проку.
— Ах, — говорит мама, — может, вы и правы… Но тут, знаете, тоже радости мало. Нет, что уж там — куда ни кинь, везде клин…
— Ладно, не моего ума дело. — Ольга Николаевна обтирает руки об штаны, будто только что копалась на грядке, приподымается. — Не мне вас учить, как на свете жить… Пойду лучше борщ сварю. Борщом своим угощу путешественников…
— Нет, нет, Ольга Николаевна, милая, какой борщ! Спасибо, надо ехать… Куда это Павел запропастился? Видите, даже тут нашел, куда исчезнуть!..
Я не хочу, не хочу, чтобы папа уезжал! Пускай останется со мной…
— Конечно, останусь, маленький. — Он присаживается на кровать и поглаживает сквозь одеяло мою ногу.
— Что ж, оставайся… — соглашается мама. — Только как же я дотащусь одна до станции?
— Посажу тебя на поезд, Нинусенька, и вернусь.
— А почему вы мне не писали? — спрашиваю я.
— Не писали?.. Не знаю, я два письма отправил. — Папа сопит носом. — Странно, что вы не получили.
— Да тут почта такая! — успокаивает Ольга Николаевна. — Из Москвы-то две недели письмо идет…
Я закрываю глаза. Ничего, что не писали… Зато приехали… Приехали все-таки! Спасибо тебе, солнышко…
— Да, Ольга Николаевна, дорогая, чуть не забыла! — спохватывается мама. — Нужно же рассчитаться с вами за Светланино питание. Скажите, сколько я вам должна.
— Успеете еще, рассчитаетесь, — говорит Ольга Николаевна.
— Нет, зачем же откладывать? И вообще, зачем таскаться туда-сюда с деньгами. Скажите, и все.
— Не знаю, Нина Владимировна, не знаю…
— Ну кто же, кроме вас, может знать? Подумайте и скажите.
— Ну, не знаю… Восемьсот рублей не много будет?
Восемьсот рублей?! Неужели я у них съела на восемьсот рублей? Я ведь почти ничего не ела… Это огромные деньги!.. Хватит почти на три пары босоножек… Маме, наверно, тоже так кажется — что это слишком дорого, но она почему-то молчит: раскрывает свою сумочку и отсчитывает Ольге Николаевне восемьсот рублей.
— Проверьте. Проверьте, Ольга Николаевна, проверьте — деньги счет любят!
А может, если у Авровых будет много денег, они начнут получше кормить Альму?
Мы едем в грузовом такси за своими вещами. Глина просохла, даже в некоторых местах потрескалась. Август был дождливый, а сентябрь оказался теплый и ясный. Только кое-где остались маленькие лужицы. Солнышко сверкает в них, по голубому небу бегут беленькие прозрачные облака.
На мне новые ботинки — черные, блестящие, с железными крючками.
— Ну и ботиночки мать тебе удружила! — радуется Ольга Николаевна. — Мальчуковые, да на три номера велики!
— Ничего: велики не малы, — обижается мама.
— Да, на вырост, на вырост! Прямо кот в сапогах! Не зацепись, гляди.
Не зацеплюсь. Подумаешь, что мальчуковые! Все равно они очень хорошие.
— На следующий год будут как раз, — говорит мама. — Нет, вы подумайте: опять она с этой мерзкой собакой! Что за несчастье такое!
— Альма не мерзкая, — спорю я, — она хорошая. Ты любила своего Пушка, а я люблю Альму.
— Нашла что сравнивать! — хмыкает мама. — Моего Пушка с этой гадостью!
— Извини меня, Нинусенька, но это просто неприлично, — говорит папа.
— Что неприлично? О чем ты?
— Неприлично беспрерывно хаять чужую собаку.
— Боже мой, какие тонкости! Уж не прикажешь ли раскланиваться с ней при встрече? Чтобы засвидетельствовать свое почтение.
Мама покупает у Ольги Николаевны ящик антоновки.
— Боже, один запах чего стоит! Ах!..
Папа с шофером таскают вещи.
— Ольга Николаевна, милая, а где же ваша кошка? — спрашивает мама. — Я помню, кошка у вас была — серая такая.
— Ушла наша кошка! Покинула нас. Из-за котенка… Двух котят летом родила — серого да рыжего. Соседка тут — вы ее не знаете, их дача далеко, на краю поселка, возле леса — захотела взять котеночка, серенького выбрала. Я ей понесла, а кошка следом бежит, мяучит. Так плакала, так рыдала, ну ни за что не пожелала расстаться!
