— Ага. Не по крови, ничего такого — фу, прикинь? Господи. Много лет назад мамина сестра была его секретаршей, когда он был главным менеджером фирмы — они коврами торговали. Мак в нее влюбился, и они поженились. Она была ему не совсем ровня, но родители Мака считали ее очаровашкой. Ну еще бы. Тетя Сара — тот еще типаж. Брала уроки красноречия, занималась балетом и всегда ходила с клевыми прическами и маникюром. Она знала, что у нее один способ стать богатой и избалованной — выйти замуж за главного менеджера. Ну и вышла. Но моя мама была, можно сказать, полной противоположностью. Хипушка из арт-колледжа, наркоманка и начинала спиваться. По выходным заявлялась в загородный дом Мака и Сары на «спонтанные» ночевки, притаскивала с собой очередного обсоса, с которым гуляла на той неделе. Когда она забеременела мной, они этого не одобрили — она была не замужем, плюс на дворе 1974 год, — так что надолго перестали с ней общаться… Короче, изрядно перемотаю вперед… и вот она я — мне, типа, двадцать один, я только что защитила диплом, у меня нет работы и негде жить. Мама по-прежнему бухает, и мы обе живем в Тейнмуте — это недалеко отсюда, вообще-то, — но я ужасно хочу перебраться в Лондон и там осесть. Если честно, я была вроде как неудачница, но у меня была хорошая компания друзей по универу, и мы хотели основать свою собственную компанию, делать видеоигры. Мамка такая: «Ты почему не звонишь дяде Стиву? Он же теперь исполнительный директор „Попс“. Он тебе найдет работу по видеоиграм». А я такая: «Кому охота работать на этот корпоративный мешок с дерьмом?» Но я, лицемерка, ему все же позвонила и попросила денег на компанию, которую мы хотели основать. Денег он не дал, но предложил мне работу. Сказал, что я могу работать в Лондоне, в Баттерси, и он придумал для меня некую совершенно особую роль.
— Ну и ты, очевидно, согласилась? — говорю я.
— Да. А что было делать? Сперва у меня были планы использовать заработки на развитие арт-проектов, но сама знаешь, как оно бывает. Друзья отдалились, работа меня засосала. Нынче я по большей части живу в онлайне.
Я думаю про Киерана и его виртуальные миры.
— В онлайне? — повторяю я.
— Ага. Знаешь, можно крепко увязнуть в ньюсгруппах, конференциях, «Ультиме» и «ЭверКвесте». У меня есть несколько хороших онлайновых друзей. И врагов…
— Эстер? — вдруг осеняет меня. — А кем ты работаешь?
— Моя работа. Ах. — Она сглатывает. — Если я тебе скажу, ты меня возненавидишь. Я даже чуть ли не надеюсь на это…
— Не понимаю.
Она глубоко вздыхает.
— Я делаю веб-сайты.
— В смысле, работаешь над сайтом «Попс»?
— Нет-нет. Я делаю веб-сайты. Я придумываю персонажа, типа… ох… На одном сайте я — девушка из Лондона, меня зовут Эйприл, и я делаю ее домашнюю страницу. Идея в том, что я веду дневник, вроде блога, выступая в роли Эйприл, и составляю списки того, что мне нравится, а что нет, а время от времени — не так часто, чтобы это было очевидно, но достаточно, чтобы имело эффект, — становлюсь «одержима» каким-нибудь товаром «Попс», обычно от «К», или «Приятелями Полосатика». В общем, сегодня я, допустим, Эйприл, пишу в блоге про нового, только что выпущенного Полосатика, без которого просто не смогу жить. На другой день я Табита, которая сражается с анорексией — на «фотках» я одета в одежду от «К», вся такая сексуально-тощая. А могу стать парой друзей, создавших «неофициальный» фан-клуб «Приятелей Полосатика». В них я обычно превращаюсь по выходным. Также мне полагается упоминать товары «Попс» в «Ультиме», «ЭверКвесте» и всяких чатах. Это называется «партизанский маркетинг». Такая у меня работа. Вот почему в прошлую субботу Мак попросил меня задержаться после всех. Он договорился насчет ноутбука, чтобы я могла отсюда поддерживать сайты.
— И Хиро тоже, — медленно говорю я.
Она смотрит в пол.
— Да. И Хиро тоже.
— То же самое? Изображает парней-тинейджеров?
— Он не создает персонажей как таковых. Мальчикам не так важно видеть персонажей в онлайне. Хиро делает все сайты фанов видеоигр. Ну, не все. По-моему, «Попс» человек двадцать усадила за эту работу. Мы друг друга не знаем. Ну, нам не положено, но с Хиро я уже какое-то время знакома.
— А как вы встретились? — спрашиваю я.
— Что? Ну, случайно, в онлайне.
Уверена: она врет, хотя не знаю, зачем.
— По крайней мере теперь я вижу, почему это секрет, — говорю я.
— Да уж. Никто не хочет, чтобы кто-то пронюхал про эту работу, даже сослуживцы. Наверное, она кажется нечестной.
— Она и есть нечестная, — говорю я. Пожимаю плечами, но добавить нечего.
— Но, Алиса, это все нечестно, — говорит Эстер. — От начала до конца.
Она права. Дизайн, фокус-группы, производство, продажа. От начала до конца — сплошное вранье.
Следующие три года бабушке все никак не удается доказать гипотезу Римана (хотя она пишет несколько интересных статей по смежным вопросам), дедушке — прочитать «Манускрипт Войнича» (но он публикует еще два сборника «Мозговых Мясорубок»), а мне — взломать код кулона.
Приходит время получать аттестат о среднем образовании; по английскому мы должны написать эссе о книге, которую выбираем сами. Я пишу о «Женщине на обрыве времени», трогательном и душераздирающем романе, читанном мною в последний раз лет в двенадцать — тогда я его толком не поняла. Я фокусируюсь на темах подавления и сопротивления, и эссе выходит далеко за рамки учебной программы. За него и по остальным предметам я получаю А. После шахматного турнира Дебил надолго ушел в отпуск по болезни. Появилась новая учительница, мисс Райдер, и я в аккурат к экзаменам перебралась в первое подмножество. И хорошо, что постаралась — ребята из подмножеств 2 и 3 были допущены только к «промежуточной» аттестации, где выше тройки никак не получить.
Рэйчел добивается таких же результатов, как я, и мы обсуждаем, где нам стоит сдавать экзамены на повышенном уровне. Разумеется, возвращаться в Гроувзвуд мне не улыбается — там меня точно ждут еще несколько сотен дней пытки. А Рэйчел надоело пропадать у черта на куличках в компании, как она выражается, «юных богатеньких аноректиков». За последние несколько лет в ее школе все поменялось. Стать «своей» там не менее трудно, чем в Гроувзвуде, но вдобавок тебя не отпускают домой. Все должно быть правильно: как ты принимаешь душ, какой у тебя дезодорант, кассеты, которые ты слушаешь на своем «Уокмене», записи, которые приносишь в школу, мальчики, с которыми дружишь, письма, которые получаешь. Пока Рэйчел училась в пятом, я порой посылала ей письма якобы от парня по имени Руперт, что вроде в каком-то смысле помогло. В школе от нечего делать она начала курить. Теперь я тоже учусь. Мы пообещали друг другу, что бросим, когда нам стукнет двадцать (еще вечность ждать), но нам обеим нравится реклама: пурпурное шелковое полотнище, всяко-разно рассекаемое на части. Сигаретным компаниям скоро запретят использовать прямую рекламу, а эта фирма свою уже по-умному шифрует. В то лето, когда нам исполняется шестнадцать, мы с Рэйчел ходим в город, смотрим на эти огромные глянцевые рекламные щиты и, даже не обсуждая, понимаем, что эти картинки изображают наше будущее. Это то, чего нет у нашей деревни. Это Лондон, блеск, секс и взрослые дела. Это арт-кинематограф, поцелуи и собственная тачка.
Нас обеих допускают к экзаменам на повышенном уровне в местном шестилетнем колледже. Все лето мы часами просиживаем в кофейне рядом с рыночной площадью, пугая/завораживая друг друга байками: мол, все ребята в этом колледже играют в рок-группах, или красят волосы, или ширяются, или они чудаковатые неудачники и аутсайдеры. Мы боимся быть такими, но в то же время хотим. Мы обе хотим идентификации поинтереснее, чем просто «деревенские паиньки-девственницы, которые как следует расчесывают волосы перед сном».
Мы сидим в этой кофейне, пьем эспрессо, хотя ни ей, ни мне он не нравится, и курим сигареты из пурпурно-белых пачек. Говорим друг другу что-нибудь типа «мне позарез нужна сигарета», пока это не перестает быть неправдой. Мы подзуживаем друг дружку войти в темную, прокуренную лавку грамзаписи и смешаться с толпой тощих парней в черном. Мы желаем, надеемся, молимся, что в один распрекрасный день двое молодых людей спросят, нельзя ли присесть к нам за столик: парочка в длинных черных плащах и «док-мартенсах», все в значках и с коллекциями пластинок в собственных квартирах. Этого так и не происходит.
Мы копим деньги (обе подрабатываем приходящими нянями) и покупаем драные «501»-е[107] и черные джемперы-«поло». Сидим на диете. Берем в местном видеомагазине в прокат фильмы о постаревших балетных танцорах, отпускных романах и ребятишках из маленьких городков, где вечеринки запрещены законом. Берем французские арт-фильмы, в которых девчонки не старше нас смолят как угорелые и страстно (судя по виду) занимаются сексом. Планируем, «как оно будет у нас в первый раз». Покупаем открытки, где голые негры держат на руках белых карапузов, стилизованные изображения стоптанных розовых пуантов, и тот знаменитый громадный постер, на котором теннисистка показывает задницу. Вырезаем из воскресных приложений любимую рекламу сигарет и приклеиваем дома над столами клеем «Блу-Так». Решаем, что музыка из чартов — для «плебса» (словечко Рэйчел), и что мы будем увлекаться так называемым «инди»-роком. С этой целью мы раздобываем большие мятые музыкальные газеты и скупаем решительно все, про что там сказано «четко». Все вечера просиживаем, слушая музыку и тщательно обтрепывая свои джинсы. Пришиваем заплаты: на одно колено — американский флаг, на другое — логотип «Фольксвагена», а не то пестрые хиповые лоскутья и знаки инь и ян. Поговариваем о том, чтобы стырить настоящие знаки «Фольксвагена» — их носят по-другому, это новая мода, о которой мы прочитали. Еще мы прочитали, как «трендово» носить с нашими «501»-ми кроссовки от модных брендов, и тоже стали так делать. Подумываем махнуть в Америку. Изучаем тексты песен в поисках тайных смыслов. На короткое время увлекаемся Мэрилин Монро. Густо подводим глаза черной тушью и мажем губы розовой матовой помадой. Уж мы своему колледжу зададим жару.
