Той ночью дворец сверкал всеми огнями — в каждом окне горел свет. Младший Претендент на радостях закатил грандиозный бал, разбудив былые призраки в дворцовых переходах. Такого блеска и веселья Холируд не помнил с тех пор, как юная Мария, королева Шотландская, устраивала маскарады при свечах. Старый дворец вновь оказался в самой гуще событий, и казалось, будто он с недоверием и опаской взирает на суету молодежи. Его призраки уже столько всего повидали. Однако в тот вечер, когда шотландская знать в фамильных тартанах чествовала принца Чарльза, никто не думал о неудачах и поражениях.
После победы под Престонпэнсом принц около пяти недель жил со своим двором в Холируде. Он устраивал публичные обеды с вождями горцев, лечил наложением рук золотуху, проводил смотр войскам, а по вечерам, обрядившись в придворный костюм французского или итальянского образца, слонялся по эдинбургским гостиным. Несмотря на всеобщее обожание, он вел себя «исключительно целомудренно». Когда ему попеняли за пренебрежение к прекрасному полу, принц кивнул в сторону своей стражи — лохматых, угрюмых горцев, и сказал: «Вот они, мои красотки!» Известный богослов Александр Карлайл вспоминает, как его в детстве возили в Холируд посмотреть на принца Чарли:
Мы дважды ездили в Эбби-Корт, — пишет Карлайл, — в надежде увидеть, как принц выйдет из дворца, сядет на коня и отправится на Артурово Кресло к своим войскам. Оба раза нам повезло, а однажды я оказался совсем близко от принца и сумел его хорошенько разглядеть. Чарльз оказался интересным мужчиной примерно пяти футов и десяти дюймов роста, черноглазым, с темно-рыжими волосами. У него было продолговатое лицо с правильными чертами — сильно загорелое и с россыпью веснушек. Выражение лица задумчивое и немного меланхоличное. На моих глазах принц вскочил в седло, пересек Эннс-Ярд и по Герцогской аллее направился к своей армии.
Увы, пять недель пролетели быстро. Период кратковременной славы принца Чарльза миновал, и Холируд снова погрузился в вековую спячку. Он спал, подобно заколдованному замку Спящей Красавицы — до тех пор, пока не появился Волшебник Севера. Взмахнув своей удивительной волшебной палочкой, этот кудесник подарил Холируду проникновенный дружеский поцелуй. Старый усталый дворец вновь проснулся и с головой окунулся в ганноверский бал-маскарад. Тогда, в 1822 году, именно сумасшедшая популярность Вальтера Скотта обеспечила безусловный успех визита Георга IV в Эдинбург. В это трудно было поверить! Старые призраки, которые в 1745 году печально смежили веки и погрузились в многолетний сон, вдруг снова встрепенулись и заулыбались в 1822-м! С тех самых пор, когда бедный Джеймс неожиданно превратился в короля Англии (пусть и без штанов), у древнего Холируда находилось мало поводов для радости. Гэльский дух, гэльская гордость, казалось, навсегда были растоптаны сапогами ганноверских драгун и похоронены безжалостными актами английского парламента. И вот поди ты! Стоило Скотту взмахнуть своей тартанной волшебной палочкой, и гэльская слава вдруг воскресла и бросилась с гордостью себя демонстрировать все той же Ганноверской династии. По свидетельству Герберта Максвелла, на первом же приеме, устроенном Георгом IV, стало ясно, каковы результаты процесса «кельтизации», которую задумал и осуществил сэр Вальтер Скотт. «Его величество щеголял в костюме старых гэлов — так, как его интерпретировали портные девятнадцатого века. Весь он с головы до ног, за исключением голых коленок, был облачен в тартану королевской династии Стюартов». И не он один! Соревнуясь с его величеством в стати и росте, рядом выступал лондонский олдермен — и тоже в килте. Байрон увековечил эту ситуацию в своих бессмертных стихах:
Сэр Уильям Кертис в килте выступал,
А горские вожди, толпясь вокруг,
Беседовали с лондонцем сам-друг.
Действительно, отмечено, что на протяжении всего вечера король не мог удержаться от улыбки при взгляде на сэра Уильяма Кертиса. «Вероятно, — пишет автор (и это «вероятно» здесь более чем уместно), — причина крылась в оригинальности их костюма. Оба они на тот вечер стали членами «Тартановой лиги»».
Я обнаружил (и с интересом прочитал) пространный и чрезвычайно подробный отчет об этом приеме в книге Дэвида Битти под названием «Шотландия». Отчет был написан по горячим следам и уже в силу одного этого обстоятельства начисто исключал какую-либо иронию по отношению к описываемым событиям. К сожалению, из описания я не вполне уяснил, как отнеслась женская половина Эдинбурга к сенсационному появлению английского монарха. Пали шотландские дамы жертвой его ганноверского очарования или же, верные своим якобитским пристрастиям, остались холодны? Ниже привожу соответствующий отрывок из Дэвида Битти:
По свидетельству современника, поведение шотландских дам, когда они приближались к королевским покоям, было весьма характерным: внешне они старались держаться с достоинством, однако их взгляд — неподвижный, но очень напряженный — выдавал робость, обусловленную природной скромностью натуры… Никогда еще тартановый плед и соболиный плюмаж не имели такого успеха. В сопровождении своих отцов, братьев и мужей дамы продвигались вперед, демонстрируя деликатную, но не лишенную гордости готовность запечатлеть знак королевской признательности на своих пылающих щеках[14]. Юные девушки нередко робели от близости государя, и требовалось призвать на помощь решимость старших членов семьи, дабы вернуть их в круг. Однако когда этот важный шаг был наконец сделан — все положенные поцелуи получены и все ответные реверансы возвращены, — с каким удовольствием смотрели местные леди на тот серьезный Рубикон, который они перешли!
Забавно, что их бабушки, присутствуя в той же комнате семьдесят лет назад, вели себя куда свободнее!
Интересно, что происходило на душе у Скотта в тот вечер, как перенес он нескончаемый поток лести и низкопоклонства? Наверняка ирония происходящего наложила свой отпечаток на его воспоминания! Визит английского монарха, несомненно, послужил делу укрепления дружеских отношений между двумя нациями, однако я бы не стал воздавать воинские почести его организаторам. Позволю себе еще раз процитировать Битти:
«Торжественное шествие старых кельтских вождей — в пледах и юбках шотландских горцев, в развевающихся тартанах, каждая из которых служила безошибочным символом клана (ибо шотландцы на протяжении веков различают друг друга по одежде) — было исполнено военного блеска и воодушевления. Горский меч с гардой-корзиной — старинной работы Андреа Феррары, семейное достояние, передававшееся от отца к сыну — воскрешал в памяти времена клановых войн и патриотических сражений, во время которых он нередко становился последним безжалостным арбитром. Богато инкрустированные пистолеты (как правило, дунского производства) и кинжал дамасской стали, прицепленные на поясе, делали своего владельца больше похожим на корсара, нежели на придворного в присутствии королевской особы. Однако женская красота, которую это ряженое воинство призвано было сопровождать, отбрасывала священный отблеск на всю сцену и узурпировала право наносить раны и сокрушать сердца.
Изобилие военных и прочих орденов, поблескивавших на ярко-красных и клетчатых мундирах, свидетельствовало о доблестной службе в самых опасных местах. Здесь демонстрировались фамильные символы, долгие годы хранившиеся в семейных сундуках. Всю эту бижутерию, которую в последний раз доставали для приветствия первого Джеймса, отряхнули от пыли и заново отполировали для приема Георга IV. Многие из тех горцев, что сейчас выставляли напоказ свои награды перед законным повелителем, с горечью вспоминали несчастного принца, который в этом самом дворце принимал клятву верности от их клана и который вовлек в орбиту своего фатального краха защитников его идей».
Странно осознавать, что Георг IV, о котором идет речь, гораздо дальше отстоял от современной эпохи, чем от знаменательных событий Куллодена. Тем более трудно объяснить, как люди, ставшие свидетелями последней романтической авантюры, могли играть в шарады с ее погубителем. Должно быть, в этом присутствовало какое-то злое колдовство, иначе не объяснить происходящее! Как бы то ни было, это оказалось блестящей идеей — и все отлично провели время!
На этой счастливой ноте мы можем покинуть Холирудский дворец, предоставив ему вновь погрузиться в свои мрачные воспоминания.
3
Утро выдалось солнечным и тихим, и мне показалось хорошей идеей покинуть Шотландию и на время переместиться в Нова-Скотию. Здесь я присел на ограду и стал дожидаться десяти часов — времени, когда открывается для посещения Эдинбургский замок. В силу любопытного парадокса, которым часто грешат старые страны, Эспланада — просторная открытая площадка перед замковыми воротами — официально должна бы находиться по ту сторону Атлантики. Дело в том, что еще во времена правления Карла I эта территория высочайшим королевским распоряжением была отдана канадской провинции Новая Шотландия. Сделано это было для того, чтобы новоявленные канадские баронеты могли на законных основаниях захватывать себе земли на американском континенте! Принятый декрет так и не был аннулирован, и сегодня любой эдинбургский юрист подтвердит, что в глазах закона этот кусочек Шотландии является канадской собственностью. Судя по всему, мое появление в Новой Шотландии не прошло незамеченным. Пока я сидел на ограде и задумчиво рассматривал печные трубы Грассмаркета, на меня обратила внимание многочисленная местная детвора. Прежде ребятишки сновали вокруг, занятые своими делами. До меня доносились их пронзительные голоса, раз за разом декламирующие один и тот же нехитрый стишок:
