Английские лучники заработали мистическую репутацию из-за побед явных аутсайдеров в битвах при Азенкуре или Креси. Это национальная особенность — только англичане и валлийцы способны перенять дисциплину, плебейскую ненависть и изощренную ругань, необходимые для стрельбы. Армии других стран не желали принимать в этом участия и предпочитали превращаться в ежиков. Они полагались на генуэзских лучников — своеобразных польских сантехников Средневековья[64]. Даже воинственные шотландцы и ирландцы не хлопотали с луками, несмотря на то что достаточное количество тренированных лучников в течение трехсот лет решало исход битвы.
Медленно, но верно луки заменили порохом. Любой испуганный пастушок мог прицелиться и нажать на курок, но, чтобы правильно натянуть тетиву тисового лука и попасть стрелой с острым наконечником через 200 ярдов, броню и кожу в чью-то глотку, требовались годы тренировок. Большой лук был самым эффективным оружием на полях битв Европы до изобретения пулемета Гатлинга.
Лучники вышли вперед и выпустили так называемую «бурю стрел». Английский лучник мог выстреливать от пятнадцати до двадцати стрел в минуту, и именно поэтому первые минуты битв были столь ужасны. Туча стрел взвилась в морозный воздух, но именно в этом Эдварду и всему дому Йорков несказанно повезло. Снег летел в лицо Ланкастерам, не позволяя им целиться и оценивать дистанцию. Ветер мешал их стрелам, но проносил стрелы Йорков дальше вглубь ланкастерского войска. Господь тем утром кричал и выл в поддержку Эдварда, обмораживая глаза и щеки Ланкастеров.
Металлоискатели обнаружили целую траншею, полную наконечников стрел, показывающую, где началась стрельба. Опустошив свои колчаны, лучники принялись использовать стрелы противника. Вполне возможно, что за 10 минут было запущено около полумиллиона стрел — крупнейшая перестрелка из луков в истории.
Под дождем стрел у солдат есть три варианта: принять надвигающуюся истерию, ужас, свист гусиных перьев, звуки ударов, крики, мольбы, запах дерьма, рвоты и разорванных кишок и стоять в ожидании конца. Они могут отступить и сбежать — разрушить строй, забыть о своей цели и удрать куда подальше. Или могут атаковать — пойти вперед и вырезать беззащитных крестьян-лучников, на которых и доспехов-то нет. Ланкастеры выбрали последнее.
Склонив головы, они заскользили по замерзшей грязи, пересекли узкую долину и перебрались на другую сторону. Все это время поток стрел не иссякал. Мрачная средневековая статистика заключается в том, что армия, двинувшаяся с места первой, обычно проигрывает. А Ланкастеры по численности превосходили противника и к тому же были на своей земле.
Они приближались, и Эдвард крикнул, стараясь заглушить ветер, что не будет пощады и плена для толстых графов и меркантильных рыцарей. Этой битвы ждали долго — ей предшествовали оскорбления и унижения, предательства, казни и убийства, долги, которые можно было смыть лишь кровью и слезами. Пока войско пересекало долину, слышались залпы первых огнестрельных орудий. Бургундские наемники Йорков взрывали свои изобретения. Первую пулю, выпущенную в истории человечества, нашли именно в этой долине.
Обе армии, выкрикивая оскорбления или просто завывая, как бешеные собаки, слились в одну, и началось одно из самых ужасающих действ в истории человечества — средневековая бойня в снегу.
На передовой нет места для хулиганских выходок или изящного маневрирования. Здесь бьют и колют. Солдаты выбирают кинжалы и булавы, пристегивают шлемы-салады к шее сзади, чтобы противник не мог ударить в спину. Сквозь прорези для глаз они смотрят на противников, от которых их отделяет лишь несколько дюймов, и бьются со всей силой.
В 1461 году доспехи пользовались популярностью. У большинства мужчин была какая-нибудь защита для головы и кусочки брони, но самой распространенной защитой была рубаха, сшитая из нескольких слоев льна, смягчающая удары и защищающая от удара кинжалом и летящих осколков. Но главным было не убить, а уронить оппонента. Его затоптали бы в считаные секунды.
Самые распространенные ранения были в области головы и шеи. Умирали, скорее всего, от удушья — те, кто напирал сзади, давили впереди идущих. Толчки и давление доставались от армии, что даже не начала еще биться и толкать.
Перевес оказался на стороне Ланкастеров, и линия фронта сместилась в долину, которая сейчас носит название Кровавые луга. Большинство средневековых битв длились не так уж долго. Возможно, потому, что армии были огромны, или потому, что солдаты сражались не впервые, сражение в Таутоне длилось дольше, чем обычно. Бойцы, невзирая на усталость и раны, продолжали биться. После полудня Эдвард с отчаяньем наблюдал за тем, как его армия отступает шаг за шагом. Но тут на холме B1217 взвился стяг Норфолка — белый кабан: это подошла остававшаяся армия Йорков. Сложно представить, какое облегчение испытал Эдвард. Войска с ходу ударили во фланг ланкастерской армии. Это был переломный момент — линия наступавших поколебалась и остановилась. А затем Ланкастеры начали отступать, спотыкаясь о трупы своих же соратников. И вот уже нет никакой линии — просто разбегающаяся толпа. Порой армия способна моментально превратиться в кучу суетящихся кроликов, и кролики бросились восвояси.
Однако пришло время обеда.
Мы сидим в маленькой комнатке в «Кривом полене», скрытые от посторонних глаз. Некоторые члены Таутонского сообщества одеты в бордовое и голубое — цвета Йорков, но с эмблемой не в виде розы, а в виде солнца в зените. Остальные одеты в не менее смешную спортивную одежду марки Argos. На обед у нас ростбиф, жесткий и безвкусный, как перчатки лучника, и йоркширский пудинг размером с нагрудник. Как ни странно, остальные посетители паба нас почти не замечают. Мне рассказывают об этих местах, о битве и запутанной политике эпохи войны Алой и Белой розы. Над реконструкторами так просто смеяться — они наряжаются и ведут себя как провидцы. Нас учили, что история хранится в книгах, не в полях, а исторический анализ напоминает судебное разбирательство с фактами, датами и свидетельствами очевидцев. В истории нет места эмоциям, все должно быть рационально и разумно. Но сегодня все не так.
Здесь совсем другая история. История передается из поколения в поколение до тех пор, пока она не станет гладкой и художественной. Это история принадлежности, связывающая нас с ландшафтом и в свою очередь связывающая ландшафт со страной. Это гобелен нашей истории, а эти люди — те, кто болезненно реагирует на искаженные представления о Ричарде III. Возможно, они слегка не в своем уме, но то, что они делают, столь же важно и правомерно, как работа университетской библиотеки.
После обеда мы отправляемся по маршруту стремительного Таунтонского отступления. Начинается сильный ветер. За нами Феррибридж и электростанция Дракс. Впереди — Йоркский собор, который во время битвы при Таутоне еще не был достроен. Мы пробираемся сквозь кукурузу, шелестящую и цепляющуюся за ноги. Настоящая бойня началась в момент отступления. Именно тогда число жертв Таутона превысило количество убитых при Сомме.
Ланкастеры бежали. Армия Йорков, свежее пополнение Норфолка и вооруженные всадники гнали их с той яростью и облегчением, что приходят за страхом. Именно тогда они захватили свою добычу — монеты, кольца и чётки, медальоны и спрятанные кошельки, которыми позже платили за ферму, корову и жену. Они спустились к реке Кок, где тысячи утонули: льняные куртки впитали в себя ледяную воду и утянули хозяев вниз.
Мы идем по старой лондонской дороге. До появления А1 эта изрезанная колеями, заросшая дорога была основной транспортной артерией страны. Обходя камни и бревна, мы спускаемся к реке, которая теперь превратилась в ручеек. Неподалеку находился Трупный мост — плотина, построенная из тел Ланкастеров. Пенящаяся вода была алой от крови, и это был последний кошмар Таутонской битвы. Мы молча и внимательно смотрим в темные воды.
«Знаете, я не могу представить этот момент, — говорит типограф. — Как чувствовали себя те, кого гнали, как зверей, за сотни миль от дома. Каково было им пережить этот день, раненым, отчаявшимся?» И мы вновь замолкаем.
Чуть позже он говорит, что его сын собирается в армию и натаскан на службу, как легавая. Стоя посреди этого огромного тайного морга, он говорит, что гордится сыном, но ужасно беспокоится. Его пугает сама мысль о том, что его мальчик станет солдатом. В этих словах и этой тишине мы чувствуем легкое дыхание истории. Момент, когда прошлое сталкивается с настоящим. Время сворачивается и складывается. История прошлого перестает быть холодной и застывшей — ты воспринимаешь ее, как теплое дыхание секундной давности.
В то Пальмовое воскресенье шел снег. Снег заглушал предсмертные всхлипы и карканье воронья. Шокированные обессиленные солдаты, оцепеневшие и полные отвращения, отказывались преследовать отступающих. Извозчики и слуги, проститутки и крестьяне спустились в долину, чтобы похоронить павших, развели костры, чтобы подогреть вино и сварить кашу. Дыхание победителей в морозном воздухе звучало тихими благодарными молитвами.
