– У меня всегда была склонность к библиотекаршам, – пробормотал он. – Они так ... полезны.
Рассматривая его лицо, волосы, тело, я готова была держать пари, что они у него были.
– Я не библиотекарь, – произнесла я натянуто.
– Ты могла бы притвориться.
Я таращилась на него в течение нескольких секунд. Он пытался пошутить? Трудно было сказать, раз он никогда не демонстрировал улыбку.
Чавес отвернулся и, удивительно, но напряженность исчезла.
– Я пойду пополнить запасы, пока не стемнело.
– Какие запасы?
– Святая вода, гостия...
– Где Вы берете снаряжение, подобное этому? На распродаже в магазине святых принадлежностей?
– В церкви.
– Они выдают это, потому что Вы просите?
– Да, потому что я прошу.
Мой скептицизм, должно быть, отразился на моем лице, поэтому он продолжал.
– Священники верят во зло, Кит. Если бы они не делали этого, они остались бы без работы. Они уже повидали удивительные вещи – великое добро и великое зло.
– А Вы? Вы когда-либо видите какое-нибудь добро?
Его глаза встретились с моими.
– Никогда до последнего времени.
– Что сделала я?
– Ты преследовала меня в переулке. Ты не прекращала расспрашивать меня. Ты не побоялась противостоять сумасшедшему, о котором думала, что он стрелял в твоего знакомого.
– Вы действительно стреляли в моего знакомого.
– Но я не убивал его.
– Это так, – я откинула голову с пробужденным любопытством, – что еще?
– Ты впустила меня в квартиру.
– Под дулом пистолета, – пробормотала я.
– Не всегда. Ты пошла со мной на взлом чужой квартиры. Никто никогда не делал этого прежде.
– Никто?
Он тряхнул головой. Я почувствовала, как внутри меня все плывет и тает.
– Таким образом, Ваша интерпретация добра – это...
Довольно, черт побери, прилично. По сути, я не кричала, не вызывала полицию и не выпинывала его из своего дома. Дайте мне Нобелевскую премию!
– Вы мужественны, неэгоистичны, отваживаетесь на риск, – сказал Чавес.
Это не походило на меня вообще. Это больше походило на то, какой я хотела быть.
– А затем был тот поцелуй.
Я подняла взгляд, и он улыбнулся.
– Хороший? – спросила я.
– Больше, чем просто восхитительный.
Прошло время. Солнце пересекло небосвод и стало спускаться. Я начинала нервничать.
Где Чавес?
Если бы я была демоном, я бы не стала откладывать свою смерть и прямиком отправилась за охотником на демонов. Эта мысль не давала сидеть без движения, поэтому я расхаживала из спальни в гостиную и обратно.
"Я уверена, что Чавес сделает так, чтобы демоны появились раньше него" – сказала я сама себе.
Черт, именно этого он, вероятно, и хотел.
Однако я была близка к отчаянию. Первый мужчина, который думал, что я хорошо целуюсь (или, по крайней мере, первый, кто мне об этом сказал) – мой счастливый шанс, ушел из моей жизни и никогда не вернется.
Я только закончила свой пятьдесят пятый проход в спальню, когда мягкие шаги в гостиной заставили меня похолодеть.
Я закусила губу, затем посмотрела в окно. Солнце еще не зашло, хотя закат был близок. Однако дневной свет был дневным светом, и он пока еще у нас был.
– Чавес? – я поспешила в гостиную и замерла при виде странного молодого человека с огромным горшком нарциссов.
– Как Вы вошли?
– Швейцар. Он думал, что Вы ушли. Я должен поставить это здесь? – он указал на пол.
– Да. Хорошо. Без разницы.
Я хотела от него избавиться. Я бросила быстрый взгляд через плечо в угол зала, услышала негромкий глухой стук горшка, поставленного на ковер, и обернулась.
Паренек был прямо напротив меня.
– Необычайно быстро, – пробормотала я.
Не вполне человеческим способом.
– Вы так прекрасны, – прошептал он.
Его глаза были гипнотически голубыми, волосы – золотыми завитками. Слишком молод, но меня это не беспокоило. Он был прекрасен, и думал то же самое обо мне. Что он мог попросить у девушки?
Душу?
Я сделала шаг, и его рука обвила мою талию. Его чувственные, ласковые губы соприкоснулись с моими.
– Значение души переоценивают, – прошептала я.
– Справедливое замечание.
Его губы спускались по моей шее, руки исследовали тело. Мои колени ослабли. Желание пульсировало у меня в крови боем тысяч древних барабанов. Я не могла размышлять здраво.
– Девственница, – он опустил руки пониже спины и соединил их вместе, – это самый лучший момент.
Его слова доносились, словно из тумана.
– Откуда Вы знаете, что я...?
Он прижал нос к моей шее и втянул воздух.
– Ты пахнешь свежестью и чистотой. Нетронутостью. Ты ждала меня.
Я не ждала его. Я ждала настоящей любви. Я знала это.
Конечно, я знала, что не была потаскушкой и, посмотрите, как это вычислялось.
– Вкус девственниц самый лучший.
Он облизывал мою щеку, и я не возражала. Хотя это должно было бы беспокоить меня, поскольку я была почти того же мнения по поводу микробов, что и Ховард Хьюз (Howard Hughes – один из крупнейших американских промышленников-миллиардеров. Страдал ярко выраженным синдромом боязни микробов, разработав "Пособие по процедурам". Люди, которым предстояло иметь с ним дело, должны были подвергнуть себя получасовой "обработке", которая выглядела так: "вымыться четыре отдельных раза, каждый раз используя большое количество пены от нового куска мыла", после чего надеть белые перчатки и завернуть каждый предназначенный для Хьюза предмет в строго определенное количество бумажных платков. По поводу вскрытия новой упаковки платков Хьюз напоминал своим помощникам, что "нужно держать голову под углом 45 к различным предметам, к которым вы прикасаетесь... Во время этой операции важно также не дышать на различные объекты". Прим.переводчика), что было одной из причин того, что я все еще была девственницей. Я боролась с похотливой апатией и сосредоточилась на том, что он говорил, вместо того, что он делал.
– Вкус?
– Секс – моя еда, детка.
Снова "детка". Хотелось бы узнать, желание волновало или подгоняло его там, где это было нужно.
– Только девственницы могут поддерживать мои силы. Итак, Вы хотите "это" у стены, на кровати, на столе, подоконнике или на полу? Я неприхотлив.
В общем-то, я тоже.
Он возился с застежкой-молнией на моих джинсах.
– Я использую тебя без остатка, – шептал он, – и никто не будет знать об этом.
– Я буду.
От звука голоса Чавеса, вожделение, с которым я была неспособна бороться, исчезло. Я сумела отпихнуть цветочного мальчика.
Чавес бросил пузырек бордовой жидкости в лицо юноши. Я вздрогнула, отчасти ожидая, что он завопит, когда его кожа начнет разъедаться. Я должна была знать лучше.
– Освященное вино? – он затрясся в смехе словно пес, вышедший из воды. – Вы, должно быть, пошутили.
– Ave Maria, – затянул Чавес нараспев. – Gratia plena...
– Латинский, – парнишка тряхнул головой, – этот язык столь же мертв, как и я.
– Отче наш, иже еси на небеси...
– А это и вовсе пришло после меня, чувак. Ничто тебе не поможет. Я собираюсь отыметь её. Ты можешь наблюдать, если хочешь.
Чавес ударил паренька в зубы. Хлынула кровь.
– Не прикасайся к ней, не смотри на неё, не приближайся к ней больше!
– Она моя, – его разбухающая губа приглушала голос, – В этом городе не осталось ни одной, подобной ей.
Чавес повернулся в мою сторону, и демон воспользовался этим моментом для бегства. Фуф.
– Почему он не исчез сразу, как только увидел Вас? Он хотел, чтобы ему разбили губы?
– Телепортация – сложная штука. Иногда им необходима подзарядка, прежде чем они смогут сделать это снова.
Это имело смысл, в этом сверхъестественном, новом демоническом мире, в котором я жила.
– Для чего понадобились цветы? – я указала пальцем на горшок.
– Ты позволила ему войти?
– Нет. Он уже был здесь, когда я вышла из спальни. Я понимаю, что это странно, но он сказал, что его впустил швейцар.
– Вероятно, не хотел, чтобы ты закричала и призвала меня раньше, чем он завладел бы твоим сознанием.
– Где Вы были? – мой испуг заставил меня кричать. – Сколько нужно времени, чтобы получить христианские принадлежности в наши дни?
– Не очень много. Я ждал, когда он появится.
– Вы использовали меня как приманку!?
Чавес бросил на меня быстрый, осторожный взгляд.
– Я не позволил бы ему причинить тебе вреда, Кит. Я был прямо снаружи.
Он не отрицал, что использовал меня. Я знала также, что это все же нанесло мне вред.
– Он был здесь, только в облике Малколма. Вы, возможно, не видели его.
– Я видел.
Чавес проследовал к моим книжным шкафам и выудил между двух книг крошечную видеокамеру. Неудивительно, черт возьми, что он был ими настолько заинтересован.
