предложенные ему вопросы, но сам никогда не заводил речи. Раз одна подумала: «Отчего это батюшка сам никогда ничего не скажет?» А старец вдруг, отвечая на её мысли говорит: «Вопрошаемый не должен сам говорить, а только отвечать вопросившему!» Один из близких старцу иноков рассказывает, что, в начале своего отношения к нему, он даже роптал на старца за то, что он так скуп на слова, и никогда ничего не говорит без вопроса, а когда придёшь к нему, он скажет только: «Ну что?» и уж самому нужно предлагать вопросы. Отчего, думалось иноку, старец так начитан святоотеческого учения и преисполнен сам мудрости духовной, и мог бы поговорить побольше, а между тем всё нужно понуждать его вопросами? Но впоследствии старец разъяснил ему словами преподобного Петра Дамаскина, который пишет: «Без вопрошения братии, не должно говорить чего-либо для пользы, чтобы доброе было по свободному произволению, как и апостол учит: не яко обладающему причту, но образ бывайте стаду» (1 Петр. 5, 3). И древние отцы без вопрошения не говорили служащего ко спасению, считая это празднословием». Тогда, — говорит инок, — я понял глубокую мудрость старца и перестал его осуждать за это и получал великую пользу от его кратких, но сильных ответов; и приходилось на опыте в этом убеждаться, что иной и много говорит, а слова его не остаются в сердце.
Другому иноку старец сам сказал, вероятно потому, что и он этим же смущался: «На меня недовольны некоторые, что я мало говорю. Но для того, чтобы утешить скорбящую душу, много и не надо говорить, — надо только дать свободно самому выказаться не перебивая, — и когда выскажет все свои скорби, уже этим самым и облегчит свою скорбь. К этому остаётся прибавить только несколько согретых любовью слов и пояснить кое-какие недоумения, и человек после этого видимо укрепляется верою, обновляется душой и снова готов всё терпеть».
И это ощущали на себе все относившиеся к старцу. Его краткие ответы и сжатые наставления были сильные и действительнее самых обстоятельных и продолжительных бесед. Он умел в двух-трёх словах сказать так много, что сразу становилось всё ясным и понятным. Самые убедительные доводы самолюбия и горделивого самооправдания разбивались вдребезг от одного его слова: «Ну, что-ж, надо потерпеть». Своим смирением он смирял самые бурные сердца; от него веяло всегда такой небесной тишиной, что в его присутствии самые неуступчивые, гордые и строптивые совершенно изменялись.
Не лишним будет здесь припомнить, что старец Амвросий говорил иногда: «Вот я пою вас вином с водою, а о. Иосиф будет поить вас вином неразбавленным». Прежде всего, конечно, нужно видеть в этом великое смирение дивного во избранных старца Амвросия; а затем здесь ясно видно указание на то, что о. Иосиф, будучи отражением о. Амвросия и по жизни, и по учению, — по внешней форме своих наставлений отличался от своего учителя. О. Амвросий был человек с образованием, обладал самым всесторонним умственным развитием, по характеру был общителен, и потому речь его была, помимо своей благодатной силы, увлекательна яркостью мысли, образностью выражения, лёгкостью, живостью, умной весёлостью, в которой скрывалась глубокая мудрость как житейская, так и духовная. Отец же Иосиф был весь сосредоточенность, и речь его была сдержанна и дышала лишь одним святоотеческим учением.
Вообще он не любил баловства, уступок, и как истинный монах никогда не был наружно ласковым, хотя был и снисходителен, и мягок. Единственным выражением его внимания и ласки к чадам духовным состояло у него в том, что он в особенных случаях слегка ударял кого-либо из них по голове. С более близкими и преданными ему лицами он был скорее строг и непреклонен; но этим он достигал того, что ему предавались всецело, неотступно, истинно.
Бывали случаи, что некоторые, не сумевшие понять и оценить его, считали его отношение невнимательным и холодным и, по малодушию своему, увлекаясь внешнею ласковостью других и считая это необходимым условием для успокоения внутреннего, оставляли старца Иосифа. Такие отпадения никогда не вызывали у смиренного старца никакого неудовольствия, не возбуждали ни зависти, ни огорчения; и с тою же отеческою любовью, с полным всепрощением и забвением случившегося принимал он снова, когда возвращались назад понявшие свою ошибку и ощутившие лишение.
На исповеди батюшка был всегда серьезен, и замечания его как-то особенно проникали вглубь и будили там сознание своей греховности и безответственности перед Богом. Самый его вид, его лицо, озарённое каким-то внутренним светом, его ангельская улыбка, в которой отражалась чистота его души, его полуопущенные глаза, через которые глядели на кающегося кротость и смирение, — всё это вместе неотразимо действовало на душу. Это был живой свидетель истинности евангельских слов: Бог гордым противится, смиренным же дает благодать, и сила Моя в немощи совершается (Иак. 4, 6).
Безнадёжный грешник, побывав у старца Иосифа, обновлялся духом, изменялся к лучшему. Некто страдал меланхолией и был близок к отчаянию, не видя исправления своей жизни. По совету знакомых, он начал ездить в Оптину, и там, после беседы со старцем, всякий раз получал облегчение. Враг всячески старался отвлечь его от этих поездок, внушая, что бесполезность их доказывается его неисправлением; но он продолжал ездить к старцу. Кончилось тем, что он совершенно примирился со своим тяжёлым положением, и свой внутренний крест — тоску — уже нёс с благодушием, видя в нём как бы эпитимию за своё неисправление.
Один инок, искренно расположенный к старцу, всегда ходил к нему на откровение помыслов. Но враг рода нашего, не хотящий никакого добра и ненавидящий даже и голос того, кто утверждает на пути спасения, восхотел и этому иноку заградить вход к старцу, и навёл на него охлаждение и неверие. Инок перестал ходить к старцу. Но, по милосердию Божию и по молитвам своего наставника, он скоро познал, что поддался вражескому искушению и придя к старцу сказал: «Батюшка, простите меня за откровенность, — я потерял всякую веру в вас». На это старец по-отечески мягким, успокоительным тоном ответил: «Что же, сын мой, удивительного в твоём искушении? Святые апостолы и те усомнились было в вере в Бога и Спасителя; а после своего неверия ещё сильнее укрепились в вере, так что уж ничто не могло их отлучить от любви Христовой». Искусившийся инок тут же почувствовал перемену в душе и совершенно предался в волю старца, исполнившего на себе апостольские слова: вы, духовые, исправляйте духом кротости. Батюшка говорил, что кто относится к старцу, тот хотя и слабо ведёт свою жизнь, но всё-таки крепче стоит живущего без управления.
Одна
