Елена Блаватская - Разоблаченная Изида. Том II

Не верь в догадки, то есть, предположив что-нибудь наудачу в качестве отправной точки, не делай затем выводы из нее — не вычисляй свои два и три и четыре прежде, чем ты установил свое число один.

Не верь только на основании авторитета твоих учителей и наставников, не верь и не применяй на практике лишь потому, что они верят и применяют на практике.

Я [Будда] говорю вам всем, вы сами должны познать, что это плохо, это наказуемо, что порицается мудрыми; одна только вера в это не принесет пользы никому, но причинит горе; и когда вы познаете это — тогда воздержитесь от этого» [649, с. 43—47].

Просто невозможно не сопоставить эти благожелательные и человечные изречения с громоносными угрозами Католического Вселенского Собора и папы, направленными против применения разума и занятия наукой, когда та расходится с откровением. Ужасное благословение папою мусульманского оружия и проклинание русских и болгарских христиан вызвали возмущение в некоторых из наиболее преданных католических общин. Католические чехи Праги в день недавнего полувекового юбилея Пия IX, а также 6-го июля, день, посвященный памяти Яна Гуса, сожженного мученика, чтобы отметить свое негодование ультрамонтанистской политикой в этом отношении, собрались тысячами на соседней горе Жишко и с большой церемонией и обличениями сожгли портрет папы, его Послание и его последнюю речь, направленную против русского царя, говоря, что они добрые католики, но еще лучше славяне. Очевидно, память Яна Гуса для них более священна, чем ватиканские папы.

«Поклонение словам более пагубно, чем поклонение изображениям», — говорит Роберт Дэйл Оуен. — «Грамматолатрия — худший вид идолопоклонства. Мы достигли эпохи, в которой буквализм разрушает веру… Буква убивает» [657, с. 145].

Нет ни одного догмата в церкви, к которому эти слова могли быть лучше применены, чем к доктрине о претворении.[663]

«Кто ест мою плоть и пьет мою кровь имеет жизнь вечную», — эти слова приписаны Христу. «Какие странные слова!» — повторяют его напуганные слушатели. Ответом был ответ посвященного. «Это ли соблазняет вас? Именно Дух животворит; плоть не пользует ни мало. Слова ремата, или выражения, содержащие сокровенное значение, которые я говорю вам, они суть Дух, и они суть Жизнь».

Во время мистерий вино представляло собою Вакха, а хлеб — Цереру.[664] Иерофант-посвятитель преподносил символически перед окончательным откровением вино и хлеб кандидату, который должен был есть и пить их в знак того, что дух должен оживить материю, т. е. божественная мудрость должна войти в его тело при помощи того, что ему будет открываться. Иисус, в своей восточной фразеологии, постоянно приравнивал себя истинному вину [Иоанн, XV, 1]. Кроме того, иерофант, раскрыватель Петромы, назывался «Отцом». Когда Иисус сказал: «Пейте… это моя кровь», то что бы еще не подразумевалось, это было просто метафорическим уподоблением себя виноградной лозе, приносящей виноград, чей сок является ее кровью — вином. Это был намек на то, что как он сам был посвящен «Отцом», так и желал посвятить других. Его «Отец» был виноградарь, он сам был виноградной лозой, а его ученики — ветвями. Его последователи, не будучи знакомыми с терминологией мистерий, удивлялись; они это даже приняли как оскорбление, что совсем неудивительно, принимая во внимание заветы Моисея, касающиеся крови.

В четырех Евангелиях вполне достаточно материала, чтобы показать, в чем заключалась сокровенная и наиболее пламенная надежда Иисуса — надежда, с которою он начал учить и с которою он умер. В своей огромной и самоотверженной любви к человечеству, он считает несправедливым лишение масс результатов знания, приобретенного немногими. Этот результат он и проповедует — единство духовного Бога, чей храм находится внутри каждого из нас, и в ком мы живем, как Он живет в нас — в духе. Это знание находилось в руках еврейских адептов школы Хиллела и каббалистов. Но «книжники» или законники, постепенно впавшие в догматизм мертвой буквы, уже давно отделились от танаимов, истинных духовных учителей; и практикующие каббалисты более или менее преследовались Синагогой. Вот почему мы находим Иисуса восклицающим:

«Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения [гнозиса]: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали» [Лука, XI, 52].

Значение здесь ясно. Они забрали ключи, и даже сами не смогли ими воспользоваться, так как Мазора (традиция) стала для них самих запечатанной книгой, как и для других.

Кажется, что ни Ренан, ни Штраус, ни более современный виконт Эмберли не имели даже отдаленнейшего подозрения о действительном значении многих притч Иисуса, или даже о характере великого Галилейского философа. Как мы уже видели, Ренан представляет его нам, как раввина на галльский лад, «le plus charmant de tous», но все же раввина; и, кроме того, такого, который даже не вышел из школы Хиллела или из какой-либо другой школы, хотя неоднократно называет его «очаровательным доктором» [530, с. 219]. Он обрисовывает его, как сентиментального молодого энтузиаста, происшедшего из плебейских классов Галилеи, который представляет себе идеальных царей своих притч, как существ, облаченных в пурпур и драгоценности, о которых можно почитать в детских сказках [530, с. 221].

С другой стороны, Иисус лорда Эмберли является «иконоборцем идеалистом», намного ниже по тонкости и логике своих критиков. Ренан смотрит на Иисуса с односторонностью семитоманиака; виконт Эмберли смотрит на него сверху, с точки зрения английского лорда. Кстати, в отношении притчи о свадебном пире, которую он считает воплощением «любопытной теории общественных отношений», виконт говорит:

«Никто не может возразить, если отдельные милосердные лица приглашают на приемы в своих домах бедных или немощных людей, не имеющих общественного положения… Но мы не можем допустить, чтобы такого рода деятельность вменялась в обязанность… очень желательно, чтобы мы совершали как раз то, что Христос запретил бы нам делать, а именно — приглашали бы наших соседей и в свою очередь получали бы приглашения от них, смотря по обстоятельствам… Страх перед тем, что нам могут отплатить тем же за обеды, даваемые нами, несомненно несостоятелен… В сущности, Иисус совершенно упускает из виду более интеллектуальную часть общества» [655, т. I, с. 467].

Все это бесспорно показывает, что «Сын Божий» не был знатоком общественного этикета и не годился «для общества»; но это также является прекрасным примером господствующего неправильного понимания даже самых его многозначительных притч.

Теория Анкетиля ди Перона, что «Бхагавадгита» является самостоятельным произведением, поскольку ее нет в некоторых рукописях «Махабхараты», может настолько же послужить основанием претензии на еще большую древность, насколько наоборот. Это произведение чисто метафизическое и этическое; и в некотором смысле оно даже является анти-ведийским, по крайней мере настолько, что оно противоречит многим позднейшим толкованиям Вед брахманами. Как же тогда случилось, что вместо уничтожения этого произведения или, по меньшей мере, объявления его неканоническим — прием, к которому христианская церковь не преминула бы прибегнуть, — брахманы оказывают ему величайшее почитание? Будучи совершенно унитаристским по своим целям, оно противоречит популярному идолопоклонству. Все же, единственной предосторожностью, примененной брахманами для того, чтобы доктрины этого произведения не стали слишком широко известными, является то, что они сохраняют его в большей тайне, чем какую-либо другую религиозную книгу, от любой касты, за исключением жреческой, и налагают даже на эту касту, во многих случаях, определенные ограничения. Величайшие тайны брахманистской религии заключены в этой величественной поэме; и даже буддисты признают ее, объясняя по-своему некоторые догматические трудности.

«Будь бескорыстен, обуздай свои чувства и страсти, которые омрачают рассудок и ведут к заблуждению», — говорит Кришна своему ученику Арджуне, провозглашая таким образом чисто буддийский принцип. — «Низкие люди следуют примерам, великие люди дают их… Душе следует освободиться от оков действия, и действовать в абсолютной согласованности со своим божественным источником. Есть только один Бог; все другие дэваты ниже и представляют собою только формы (энергии) Брахмы или меня. Поклонение делами выше, чем поклонение созерцанием».[665]

Это учение совершенно совпадает с учением самого Иисуса [Матфей, VII, 21]. Только одна вера, несопровожденная «делами», приравнивается в «Бхагавадгите» нулю. Что касается «Атхарваведы», то она сохранялась и сохраняется брахманами в такой тайне, что сомнительно, обладают ли востоковеды полным ее экземпляром. Тот, кому приходилось читать, что говорит аббат Дюбуа, может по праву сомневаться в этом факте.