Я молчал и думал, думал и молчал, пока она, глубоко и громко вздохнув, наигранно бодро не произнесла:
– Ну, Алексей, Вам пора. Да и я уже пойду телевизор смотреть. Спасибо Вам за сегодня.
Я кивнул:
– До свиданья, Александра Васильевна.
– Всего хорошего, Алёшенька… Пока…
И она ушла, легонько стукнув железной дверью подъезда.
«Потому что я так хочу…» – сказала она, распахнув настежь ещё одну дверь, которая никогда не закроется.
Убаюкивая, опутывая нежностью и теплом, она манила меня в сон. Та материнская забота, с которой она меня покачивала, приняв на себя тяжесть тела, каждый раз сулила яркие картины других, полных жизни миров. За этим изо дня в день я к ней и приходил, превозмогая усталость, расходуя последние силы. Но по-другому просто не мог: иначе бы уже давно исчез, просто бы растворился в свете дня. В принципе, я и жил-то от встречи до встречи с ней.
Стоило лишь солнцу достигнуть линии заката, я, прощаясь с ней до утра, касался в последний за сегодняшний день раз её полного жизни тела, как бы говоря: «Скоро увидимся, милая, вновь…» И в унынии плёлся домой, ненавидя каждый сделанный шаг: ведь он отдалял меня от неё, приближая сумрак, а за ним – и ночь.
Обычно я как раз переступал порог подъезда, когда солнечные лучи переставали касаться этих земель, лишь с трудом достигая неба. Тогда я скорее спешил подняться в свою квартиру, заперев понадежней дверь. И оставался наедине со страхами пережидать ненавистную ночь.
За щелчком последнего замка следовали отшлифованные каждодневностью действия: включить везде свет; из туалета взять ведро и отнести в мою комнату; добраться до холодильника (за едой и питьём); зажечь тридцать больших свечей… И запереть свою комнату на все замки и засовы. На всё у меня уходит около пяти минут. Но с каждым днём, точнее, с каждой ночью, это время немного уменьшается.
Последним штрихом остаётся включить радио и телевизор погромче, компьютер. Всё… Можно дожидаться темноты.
Когда они придут, угадать невозможно – всегда происходит по-разному. Я уже неоднократно пытался найти хоть какую-нибудь закономерность, но тщетно… Один раз это может быть полночь, другой – под самое утро, ещё – когда им взбредёт в голову. Поэтому сколько продляться мои мучения, предугадать невозможно.
Когда в мою квартиру проникает мрак, в первую очередь, становится очень тихо. Все звуки, за исключением какофонии музыки и речи, доносящейся из динамиков компьютера, телевизора и магнитофона, просто исчезают. Их нет, как будто нет и мира кругом. Словно кто-то ластиком стёр все ноты из тетради Вселенной.
Вслед за тишиной приходит и сам мрак. Сидя за компьютером, я вдруг перестаю слышать мир. А это значит наверняка, что, если обернуться и посмотреть на щель под дверью, из которой, по идее, должен бить яркий свет ламп, там будет темно. И темнота такая, словно и не темнота вовсе, а будто лампочки, до этого усердно извергающие частицы света, вдруг сломавшись, начали светить настоящим, живым мраком.
Чтобы не видеть, как из-под двери пробивается темнота, оставляя на полу чёрную полосу, я заранее забиваю все щели тряпьём. Так легче пережить ночь.
Окон в моей комнате нет. И не будет никогда. Мне они не нужны, зато им нужен я, чтобы добраться до моего оцепеневшего, непослушного и будто чужого тела. А этого я позволить не могу: ведь тогда меня просто не станет… Ведь и так ничего, кроме плоти, называемой людьми физическим телом, у меня не осталось. Они забрали у меня душу, они сожгли мою жизнь, они… Приходят ночью.
Когда комнату заполоняет тишина и наступает абсолютный мрак, когда последний кусок меня самого обращается в камень сжатых судорогой мышц, они победоносно ступают по этой квартире. Там, за дверью моей комнаты, где сейчас господствует темнота, мечется в приступе ярости неистовый зверь. Он крушит всё, что попадается у него на пути, разрушая, терзая, уничтожая… Гром, треск, рык, рев сопровождают его забаву. Кажется, это длиться бесконечно, пока так же неожиданно, как и началось, зверь не затихнет.
Но я-то знаю, что это лишь обман.
Я сижу внутри своего окаменевшего тела и могу лишь ждать, пока не придет хозяин… Хозяин зверя. Он уверенным шагом идёт по разгромленной квартире, разгребая ногами щепки, осколки стекла и бесформенные куски железа. Иногда он останавливается, чтобы приподнять остаток некогда целого предмета, и затем с силой швырнуть его о стену. Когда хозяин, наконец, убеждается в качестве проделанной зверем работы, он вспоминает, ради чего, а точнее, кого, собственно, было необходимо блуждать в принесенной с собой темноте.
Деловито, целеустремленно он направляется к двери, разделяющей нас. Медленно, будто боясь разбудить меня, поворачивает ручку, желая зайти. Притворщик! Он делает вид, что не знает о семи замках, не позволяющих двери предать меня, впустив темноту в комнату.
Как будто осознав, что им (ему и зверю) так просто не добраться до меня, хозяин начинает неистово дергать ручку, словно это откупорит замки.
– Открой!!! Слышишь, открой!!! – доносился из-за двери рвущий перепонки голос.
Когда и это не помогает, они начинают ломать дверь.
Раз!!! – содрогается она под натиском чудищ. Два!!! – она вот-вот сорвётся с держащих её петель. ТРИ!!! – ударяя последний раз, с такой силой, что кажется, будто весь дом сейчас развалится, но… Ничего не происходит, и они сдаются.
«Три-три-три…» – проносится у меня в голове.
– Три… – шепчу я себе тихо-тихо.
Ведь «три» значит, что они сейчас исчезнут до следующей ночи, постепенно вернутся другие звуки. И страх, державший меня в своих тисках всё это время, отступит. И расслабленные мышцы позволят упасть на пол, извергая пережитое в заранее приготовленное ведро.
А когда наступит утро, станет и вовсе легко. Я выключу ТиВи и компьютер, оставив для фона лишь болтовню радио диджея. Захвачу грязное ведро, открою замки и выйду в квартиру. Всё окажется лежать именно там, где я и оставлял: ни осколков битых зеркал, ни расщепленной мебели, ни покореженного железа – ничего, что могло бы хоть чем-то напомнить о ночном господстве зверя. Лишь плещущаяся на дне ведра масса говорит мне, что эта ночь была на самом деле.
Останется лишь сонливость и желание поскорее увидеть ЕЁ, чтобы отдать, как целительнице, своё измученное бездушное тело.
Я умоюсь холодной водой, остудив чувства. Может быть, приму душ. Схожу в ближайший магазин, чтобы купить всё необходимое на день и ночь: какую-нибудь провизию, вероятнее всего полуфабрикаты (главное, чтоб не надо было готовить); пачку сигарет; несколько банок пива и ещё что-нибудь по необходимости. Принесу купленное домой, переложу, что надо в холодильник, а что – по полкам. Чуток снеди, пиво и сигареты закину в сумку, где уже валяется недочитанная книга. Повешу сумку на плечо и наконец-таки отправлюсь к ней.
Идти совсем недолго, минут пятнадцать-двадцать, в зависимости от ширины шага. Я и так живу на самой окраине города, останется только добраться до небольшой рощи, пройдя мимо нескольких последних домов.
Когда я увижу ЕЁ в дали, подумаю, в очередной раз, насколько же она прекрасна в своем несовершенстве. Среди других она выглядит уродцем, сгорбившимся, сдавшимся под властью тяжелого бремени, недостойным жизни выродком. Но я-то знаю, что это только внешность. И кто будет её судить, не сможет понять смысл, не сможет понять, проникнуться тем стремлением к жизни, каким наполнено её изуродованное тело… Кто будет корить её за внешность, жалкую и нелепую в сравнении с высокими, статными красавицами и красавцами, соседствующими с ней, не узнает, что она единственная дает мне силу жить.
Искорёженный ствол, как старушечий горб, сразу же бросающийся в глаза, и плотная, полная зелёных листьев крона – это всё моя береза. Я прихожу к ней каждый день, кладу сумку у её корней, а сам забираюсь на ствол, настолько удобный, словно за все эти годы моя береза привыкла ко мне, и теперь чувствует мое тело, считая его неотъемлемой частью себя, подстраивается под его усталость.
Я ложусь на ствол моего дерева, как на самую мягкую кровать, закрываю глаза и… Засыпаю. Листья и ветви укрывают меня от слепящего солнца, создавая прохладу. Дерево, чувствуя меня, покачивается под ритм ветра. Я сплю… Под надежной защитой, в тишине и спокойствии. Всё это время дерево отдает мне часть себя, зная, что произошло ночью. Покачиваясь, моя берёза успокаивает забывшие свободу мышцы, расслабляя их.
Шум листьев отдирает от меня, будто прилипших пиявок, последние комочки страха. Я не чувствую боли, потому что сплю, потому что я в других, созданных под её защитой, мирах. Я сплю, набираясь сил, чтобы пережить ещё одну ночь.
Только что проснувшись, я перекусил крабовым мясом, чипсами и плавленым сырком, все это запив пивом. Теперь осталось, распластавшись на стволе моего дерева, наслаждаться полным желудком, легким опьянением и первой сигаретой, ловить ощущения собственной силы полного энергии тела и наблюдать сквозь редкие плеши листвы за плывущими по небу облаками, такими белыми и пухлыми, словно они только что из японских мультиков. Только в аниме встречаются такие вот, вмещающие в себя детскость, талант и мечту облака-перины.
