Я был сбит с толку. Информация в материалах была похожа на фантастику, но я был готов принять ее как имеющий вероятность к существованию вариант. Если бы на практике эта теория оказалась правдивой, то я бы, несмотря на свое желание отказаться от нее, не стал бы этого делать. На прошлом процессинге я испытал невероятные переживания, где вспомнил свои прошлые воплощения на других планетах и те преступления, что я совершил. Меня беспокоило еще кое-что. В моральном кодексе процессора в первом же пункте говорилось: «Никогда не высказывай свои мысли и окончательные убеждения клиенту. Он должен дойти до этого сам. Его реальность создана и вызвана его собственными переживаниями». Навязывание чьей-либо точки зрения клиенту считалось оценочным суждением и приравнивалось к нравственному преступлению. Почему же вместо того, чтобы позволить мне пройти через переживания имплантирования самому, меня подвергали оценочному суждению? Говорит ли это о том, что у всех людей абсолютно одинаковые переживания? Мог ли кто-нибудь избежать имплантирования?
— Прочитал материал? — стоя с каменным лицом возле меня, спросил Питер Кроули.
— Да. У меня есть несколько вопросов по этому поводу.
— Прибереги их для сессии. Дежурный отведет тебя в комнату для процессинга.
Я почувствовал себя лучше, когда сел напротив Дэвида Данлопа. Он был способен понимать других людей. Он внимательно слушал меня, однако его ответные реакции вгоняли меня в пустоту.
— Я пониманию, что ты пытаешься сказать. Давай приступим к сессии. Хорошо?
— Нет, не хорошо, ты не ответил на мои вопросы. Моральный кодекс процессора был нарушен. Лон Хибнер принял суждение за меня.
— Я пониманию, но дождись окончания процессов и сформируй свое собственное суждение. — В его словах чувствовалась нота смирения. Очевидно, я уже был не первым, кто высказал такие замечания.
— Я постараюсь это сделать.
— Закрой глаза и мысленно отправляйся в прошлое на семьдесят пять миллионов лет назад.
Я с гигантской скоростью полетел назад в прошлое. Та временная линия, что направляла меня в прошлое, выглядела как затуманенная тропа, разделенная на части, похожие на колебания горячего воздуха на летней дороге. Удаляясь в прошлое с огромной скоростью, я слышал какие-то звуки электронной музыки. Я почувствовал тот момент, когда оказался в прошлом, семьдесят пять миллионов лет назад, но там ничего не было.
— Дай мне знать, когда окажешься там!
— Я там.
— Скажи мне, что ты видишь.
Я мешкал с ответом какое-то время. У меня было предчувствие, что ничем хорошим это не закончится, но выбора не было.
— На траке времени все чисто. Никакого заряда или импланта, Дэвид. Тогда получается, что я был не в этой вселенной.
— Я понимаю. И где ты тогда был?
Все, что я испытывал, так это волнение, водоворот, состояние, в котором не ощущались ни взлеты, ни падения, ни пространство, ни время или трак времени. Это было чистое сознание, сознание о сознании. Я осознавал, что был бессодержательным сознанием, звуком, слышащим самого себя. И ничего больше. Трудно сказать, сколь долго длилось такое состояние. На самом деле было глупо говорить о времени, так как его не было. Мгновение приравнивалось к триллионам эонов. На долю секунды меня выбило из этого состояния, и я переместился из сознания о сознании в сознание о пространстве. В это время э-метр что-то засек, так как я расслышал голос Дэвида:
— Вот! Вот! Что это была за мысль?
— Я переместился в какой-то мир.
— Очень хорошо, скажи, что ты видишь?
Водоворот медленно раскручивался, и появлялись какие-то очертания. Я больше ощущал, нежели чувствовал вещи.
— Я переместился в эту вселенную. На какую-то белую планету. — Я везде видел свет, он проходил сквозь меня. В поле зрения попало какое-то прозрачное существо, похожее на крыло стрекозы, оно медленно передвигалось и без какого-либо желания, решения и цели парило в воздухе. Там были и другие существа, почти такой же формы и уровня сознания. Они не только проникали в мои появляющиеся мысли, но и полностью осознавали свое взаимное сходство. В центре всего события находилось первое замеченное мной существо, его простые процессы, протекающие одновременно внутри и снаружи, были яснее и понятнее, чем процессы остальных существ. У меня подергивалось горло и сжималась грудь, всю мою сущность пронизывала мысль о том, что это белое существо было источником красоты, первым родившимся ребенком света.
— Скажи, что сейчас происходит там, — донесся издалека голос Дэвида.
Мне что-то сковывало грудь, мой голос дрожал:
— Ничего, там ничего, там ничего не могло произойти. Это мой настоящий дом, планета счастья. Мне не нужно было ничего предпринимать, чтобы просто быть счастливым. Все было так, и никак иначе. — Я открыл глаза и посмотрел на Дэвида, но и теперь я испытывал такие же чувства, как и тогда.
— Очень хорошо, — сказал Дэвид. — Как себя чувствуешь?
— Ужасно. Меня не должно быть здесь. Я не отсюда, я лишь гость на этой планете. Я скорблю по своему духовному дому. Я умру, Дэвид, я пропаду здесь.
— Я понимаю. Какое имя у этой планеты?
Мне казалось, что те же чувства пробудились и в нем, что он эмоционально шел за мной издалека.
— Я не знаю. Я, правда, не знаю. Что бы я ни сказал, это будет звучать выдумкой.
— Я понимаю. Просто скажи мне, ты сейчас думаешь о том, что ты все это выдумываешь?
— Я не уверен... Шона, или что-то похожее на это.
— Хорошо, и как ты себя чувствуешь?
— Отлично. Больше нет этого ужасного давления.
— Хорошо. Покажи мне рукой, где находится эта планета?
Эта просьба показалась мне самой странной из всех.
— Откуда я знаю, Дэвид?
Он понимающе кивнул головой, выражая полное доверие.
— Я понимаю, это тяжело. Все же, покажи мне рукой, где находится эта планета.
Сила воли оставила меня, я был опустошен, я, как зомби, выполнял скрытую от меня программу. Правая рука начала подниматься сама по себе, отчего я удивился еще больше. Вытянутый указательный палец медленно скользил по воздуху и, остановившись на долю секунды на голове Дэвида, поднялся чуть выше и проскользил вправо. Рука перестала двигаться, и от страдания не осталось и следа. Я понимал, что там все еще был мой дом, ни миллиметром вправо, ни миллиметром влево, а именно там, и что я когда-нибудь вернусь туда.
— Хорошо. Как себя чувствуешь? Что случилось с твоей печалью?
— Она пропала. Совсем пропала.
Я был поражен. Из материалов Лона я узнал, что ориентирование во времени и пространстве отключает негативные эмоции, но такое переживание я испытывал впервые. Столько боли исчезло за одно мгновение?! Несомненно, капитан примешал к процессам научную фантастику, однако он определенно знал, как решить некоторые из проблем. На мгновение я вспомнил белградских психологов и психиатров, играющих в бесконечные игры: Эдипов комплекс, оральные и анальные фазы и похожие вещи. В каком же неведении они живут?! Они даже и не мечтают о технологии Лона Хибнера. Я подумал, что передать им эти знания послужило бы важной цели. И я сразу же расстался с этой идеей. Они сожгли бы меня на костре, как какого-нибудь колдуна. Никто не бывает так упрям и неподвижен, как человек, окружающий свою жизнь иллюзией.
— Хорошо, — довольно улыбнулся Дэвид, — мы подошли к концу сессии.
– 10 –
Столовая, в которой питалось более сорока человек, представляла собой большой каменный зал с необработанным деревянным полом, от которого пахло соснами. Люди ходили принимать пищу в две группы, я был во второй. Огромного потолочного вентилятора было недостаточно для того, чтобы остудить группу потных тел. На окнах висели зеленые хлопковые занавески. Они частично защищали от попадания в помещение солнечных лучей, но вместе с тем перекрывали циркуляцию воздуха. Пот стекал с висков, добирался до ушей и сползал вниз по спине. Я уже пытался однажды вынести поднос с едой на улицу, но дежурный велел мне сесть на место. Если единственной целью станет дисциплина, то скудоумие выйдет на первое место. Пот тек по моему телу, и я начинал нервничать.
В противоположной стороне зала сидели «игнорируемые». Эту категорию составляли люди, которые либо нарушили дисциплину, либо не справились с поставленными задачами. Отличительной чертой такого незавидного статуса было обязательное ношение грязной тряпки, повязанной на правой руке. Мужчины ходили небритыми, мокрыми от пота и грязи. Имея статус игнорируемого, человеку не разрешалось ни мыться, ни бриться. Я продолжал на них смотреть. Если унижение становится формой жертвоприношения для великих дел, то можно до бесконечности унижать людей. Когда кто-то из них ловил мой взгляд, который был направлен ниже глаз, то он задерживался на нем на секунду-другую, после чего переводил глаза на пол. На лавке у стены, с желтым лицом и растрепанными от пота волосами, сидел Джон Макаллистер. Он не ел. Уставившись в тарелку, он водил ложкой по еде. Он был первым Катаром в истории человечества. Я вспомнил его напечатанные заявления в «Космическом Путешественнике», сциоларгическом журнале высших уровней сознания, который я почитывал перед тем, как попал в лондонскую ОРГ. «Вся моя жизнь была приготовлением к этому тренингу, — писал он. — Благодарю всех существ, что помогали мне на этом пути. Самую большую благодарность выражаю Лону Хибнеру, этому невероятному Катару, прочистившему путь для всех нас. Тысячу раз спасибо тебе, Лон, спасибо тебе от лица всего человечества». Что же такого натворил первый Катар в истории человечества, что теперь он сидит в отдельной группе с тряпками на руках и с грязным небритым лицом? Несмотря на то, что это был интересный вопрос, я не осмеливался никому его задавать. Даже если бы я и спросил, не нашлось бы никого, у кого хватило бы мужества ответить на него.
