— Ты почему развёл партизанщину?! — сходу начал он. — Приехал и давай звонить!
— Без доклада вам? — усмехнулся я. — Думал, у вас и своих забот хватает. А позвонить нетрудно…
— А медведь-то здоровый? — несколько смягчился участковый инспектор.
— Центнеров пять, а может и более. Пока обдирали — надорвались ворочить, — подзадорил я его.
— И теперь что? — спросил он.
— Да вот жду вертолёт. Просили, чтобы никуда из посёлка я пока не уезжал.
— Вместо тебя полечу я, — отрезал участковый.
— Но нужны прокурору не вы, а я. Я ведь свидетель и непосредственный участник событий.
— Я тебе сказал, гнида, значит, слушай, — зло посмотрел на меня Клешнёв, выходя в сенки.
«Похоже, эвенк рассказал о нём правду, — проводил я инспектора взглядом. — Что ж, буду ждать вертолёт, а там посмотрим», — закрыл я за ним дверь.
Ми-2 закружился над посёлком через сутки. У меня всё к его прилёту было готово. Я накинул на плечи рюкзак, взял на поводок Стрелку и побежал навстречу садящемуся вертолёту. Когда я подошёл к вертолётной площадке, то увидел готового к полёту участкового. Он стоял в сапогах, с ружьём, здоровенным рюкзаком и с двумя полиэтиленовыми мешками в руках. Инспектор собрался нагрузиться дармовым мясом. Когда открылась дверца вертолёта, то пилоты показали, что могут взять всего одного человека, не более. Больше мест не было.
— Кто охотовед? — спросил кто-то. — Кто нам звонил?
Но Клешнёв, не слыша вопросов, опрометью бросился к ступеням вертолёта, пытаясь скорее залезть. И тогда, не помня себя от возмущения, я подошёл к нему и, схватив за шиворот, вышвырнул из вертолёта. Не обращая внимания на вытаращенные от злобы глаза милиционера, я заскочил в аппарат и, представившись, сел на свободное место. Рядом со мною примостилась Стрелка. Взяв меня, борт тут же пошёл в гору. И через несколько минут под вертолётом закачался зелёный океан тайги.
Услышав звук вертушки, эвенки у своего стана разожгли сигнальный костёр. Когда мы сели, приезжие из прокуратуры и администрации района своими глазами увидели случившееся, ко мне подошёл Виктор Алексеевич Девятое — прокурор Верхнекетского района.
— У меня просьба к вам, Георгий Алексеевич, — сказал он. — Нам придётся забрать труп погибшего. К сожалению, больше в вертолёте мест нет. Хорошо, что хоть собак покойного вы забрали. Поэтому придётся вам добираться до посёлка как-то самим. Но вы не беспокойтесь. Из Белого Яра я лично позвоню вашему участковому и попрошу его приехать за вами на лодке… Для страховки ему позвонит начальник районной милиции.
— Да я и не собирался назад с вами, — улыбнулся я прокурору, — По тому и собаку взял. А Клешнёв за мной принципиально не приедет я же его в шею из вертолёта вытолкал.
— Это он за мясом собрался? — просто спросил прокурор.
— За мясом! — засмеялся я.
— А вы молодец, участкового не боитесь! Чуть что — сразу ко мне — протянул он свою крепкую руку.
Как я и предполагал, участковый за мной не приехал. После обряда отпущения духа медведя-людоеда и сжигания его плоти, эвенки дали мне напрокат один из своих обласков, на нём я и вернулся в посёлок. Улетел я в вершину реки осенью. Вернулся почти зимой. Последние километры облас шёл по сплошной шуге. Своих ног в резиновых сапогах я почти не чувствовал. Свежая медвежья шкура, которой я пытался их укрыть, плохо грела. Но холод и биваки у костров меня не угнетали. Из головы не выходило странное исчезновение и трагическая смерть Юрия Петровича. То, что в этом скрыта какая-то закономерность, я не сомневался.
«Но какая? И куда бегали ночью на озере Якынр наши собаки? На кого они лаяли? И почему эвенк так не хотел, чтобы я пошёл по следу собак? Вопросы, сплошные вопросы! Как найти на них ответы? Вся надежда на бабушку-шаманку. Интересно, что она мне расскажет? В среде эвенков я стал почти своим. Но, может, это мне просто кажется?» — про себя рассуждал я.
Глава 20. Костюм шамана Квельжбат-Гула
Незаметно пролетел октябрь, за ним ноябрь. На работе я исправно исполнял свои обязанности. Всё, что требовала от меня контора и даже более. Но удовлетворения от службы я не испытывал. Видел, как государство в лице промхоза обдирает охотников, как наживаются на их нелёгком труде местные чиновники из района. Как левые сотни соболиных щкурок по давно отработанным каналам утекают в Москву. А оттуда, наверняка, и за границу. Меня угнетало, что я волею случая оказался встроенным в эту порочную систему и другого выхода, кроме как всё бросить и уехать, не находил. Удивляло то, что всей этой пушной мафией заправлял обычный промхозовский заготовитель. Человек с четырьмя классами образования, но хорошо умеющий делать деньги. Как он вышел на московских клиентов, оставалось загадкой. Но через этого человека пушнина уходила не только из района, но и из России. Именно у него останавливались те самые любители золота, которые распяли дедушку моего друга эвенка. Скорее всего, это были не новосибирцы. Сибирякам, какие бы они ни были злые и жадные, не придет в голову обратиться к библейской казни.
«Они бы его ещё распилили, как некогда сделал святой царь Давид с амонитянами! — думал я, перебирая в памяти услышанное от эвенка. Скорее всего, это москвичи. Почерк не сибирский. Немыслимо не по- русски жестокие. Уж не с сектантской ли какой московской организацией связан наш уважаемый начальник Орловского участка и заготовитель? — закралась у меня мысль. — Если так, то многое, само собой, становилось понятным. Например, почему ни с того ни с сего покончила жизнь самоубийством его дочь? Девушка узнала про отца что-то такое, чего не смогла пережить… Почему заготовителя побаивается руководство промхоза? Практически КЗПХ руководит он, а не директор…»
Это я понял с первых дней своей работы. И мне оставалось в основном стать наблюдателем. Ни в какие сомнительные дела не вмешиваться, как можно больше видеть и, по возможности, стараться меньше о себе говорить. Разобравшись, что происходит в районе, я сделал Для себя установку: понять трагедию Юрия Петровича, а потом рассчитаться и уехать. И вот, наконец, в середине декабря начало сбываться то, ради чего в таёжном посёлке я жил и работал.
Поздно вечером ко мне пришла сестрёнка Коли, ученица восьмого класса — Лиля. Она жила у своего дяди по матери и старалась окончить школу не в интернате, а рядом с родными. Девочка сообщила мне, что только что в Центральный на оленях приехала её бабушка. И что она, старая шаманка, желает меня видеть. Но так, чтобы никто не знал о нашей с ней встрече.
— Где бабушке Нюше удобнее, туда я и приду, — сказал я Лиле.
— Ходить не надо, — улыбнулась девочка. — Лучше чай поставь. Часа через два, когда посёлок уснёт, мы с ней придём.
Я обрадованно кивнул.
Через два часа, как и говорила Лиля, в дверь тихо постучали.
— Да, да, входите! — сказал я, идя навстречу гостям.
Первой в открытую дверь вошла Лиля, за ней её бабушка. Когда я взглянул на старую шаманку, то обомлел: на ней был зимний праздничный национальный костюм. Орнаментированный женский нагрудник переливался бисером! Аккуратно сшитая оленья кырняжка и капор были украшены белыми и чёрными костяными и роговыми украшениями. Высокие новые, сшитые из голубого оленьего камуса чеколмы на подошве красовались ещё не вытертой оленьей щеткой! Сама старушка оказалась ниже своей внучки почти на голову. Маленькая и щупленькая, но полная какого-то особенного национального достоинства. Её цепкие карие глаза скользнули по моей фигуре и упёрлись в точку чуть выше моих бровей. Секунду старушка молчала, потом, ответив на приветствие, начала снимать с себя верхнюю одежду. Я помог гостям раздеться и пригласил их к столу. На нём были все, какие я только смог отыскать у себя яства: свежий хлеб, жаренные с яйцами макароны, нарезанный на ломтики кусок отварной лосятины. К чаю я поставил заветную банку мёда и тарелку с налитой в неё сгущёнкой. Когда гости уселись за стол, бабушка Нюра сказала:
— Я не кушать к тебе пришла, лючи — друг моего народа. А рассказать тебе великую тайну этой вот земли. Наверное, здесь на Кети и Сыме только я знаю её… Этим, — показала она на свою внучку, — уже ничего не надо. Только курить да пить! Да ещё на себя тряпки разные вешать, как в телевизоре. Давай, бери бумагу и запиши, что я скажу тебе.
— Но меня интересует исчезновение и смерть…
— Твоего друга? — перебила меня эвенкийка. — О том сам догадаешься, когда меня выслушаешь. Поэтому не перебивай, а запоминай. Может, когда-нибудь тебе это всё понадобится. И меня добром помянешь.
Я принёс чистую тетрадь, карандаш и, раскрыв её, стал слушать.
— Тунгусы народ древний, — начала своё повествование сказительница. — Когда-то нас было много, как звёзд на небе. Но то, о чём я говорю, было давно. Очень давно. Ещё до великого горя.
