отказаться не может от того, что непреклонная требует Сила,
Ее глаза не сходят с ее цели могучей;
Ни крик, ни мольба ее с пути не свернут.
Она пустила стрелу из лука Бога".
Его слова были словами тех, кто живет, не принуждаемый горевать
И помогать покоем колесам жизни качающимся
И долгому отсутствию отдыха существ преходящих,
И тревоге, и страсти неспокойного мира.
Будто ее собственная грудь была пронзена, мать увидала,
Как древний приговор человеку поразил ее дочь,
Ее сладость, что иной судьбы заслуживала,
Лишь большую меру давала для слез.
Стремящийся к природе богов
Разум, крепкой броней укрепленный в мыслях могучих,
Совершенная воля, лежавшая за щитом мудрости,
Хотя к тихим небесам знания она была поднята,
Хотя спокойна, мудра, королева, Ашвапати супруга,
Она, все же, была человеком, и открылись ее двери для горя;
Каменноглазую несправедливость она обвинила
Мраморного божества непреклонного Закона;
Не нашла она силу, которую крайняя приносит нужда
Жизням, что стоит прямо перед Мировой Силой:
Ее сердце жаловалось на судью беспристрастного,
Имперсонального Одного обвиняло в порочности.
Свой спокойный дух она не позвала на помощь,
А как простой человек, что под своим бременем
Становится слабым и в невежественных словах выплескивает боль,
Так ныне она обвинила волю бесстрастную мира:
Что за скрытый рок переполз ей дорогу,
Возникнув из угрюмого сердца темного леса,
Что за зло стоит на пути, улыбаясь,
И несет на себе красоту сына Шалвы?
Возможно, из ее прошлого пришел он врагом,
Вооруженный спрятанной силой несправедливостей древних,
Сам неведая, схватил ее, неведающую.
Из любви и из ненависти здесь ужасный клубок
Нас встречает, слепых скитальцев среди опасностей Времени.
Наши дни — звенья гибельной цепи,
Неизбежность мстит случайным шагам;
Неузнанными возвращаются жестокости старые,
Боги используют забытые наши дела.
Горький закон все сделал тщетным.
Наши собственные умы есть роковые судьи.
Ибо ничему не научились мы, а лишь повторяем
Наше обращение с собой и с душами других совершенно неправильное.
Здесь есть алхимии человеческого сердца ужасные,
И падшая из своего элемента эфирного
Любовь темнеет, превращаясь в духа низших богов.
Ангел ужасный и злой в своих радостях,
Ранящая сладко, она отказаться не может,
Безжалостен к душе ее взгляд обезоруживающий,
Она посещает со своей собственной болью жертву трепещущую,
Заставляя нас приникать к ее хватке влюблено,
Словно в любви к агонии собственной.
Одно мучительное страдание в мире,
И горе имеет другие арканы для нашей жизни.
Наши симпатии становятся мучителями нашими.
Имею я силу свое собственное наказание нести,
Точно я это знаю, но на этой земле, сбитой с толку,
Казнимая в горе бичуемых, беззащитных существ,
Часто она слабеет, глаза других встречая страдающие.
Мы — не боги, что горя не знают
И смотрят бесстрастно на страдающий мир,
Спокойные, они смотрят вниз на маленькую человеческую сцену
И краткоживущие страсти смертных сердец.
Древняя повесть о горе нас до сих пор может трогать,
Мы храним боль о сердцах, что больше не бьются,
Нас потрясает вид человеческой боли
И мы разделяем страдания, что ощущают другие.
У нас нет глаз бесстрастных, что не могут состариться.
Слишком тяжело для нас небес равнодушие:
Наших собственных трагедий для нас недостаточно,
Весь пафос и все страдания мы делаем собственными;
Мы горюем об ушедшем величии
И чувствуем в смертных существах касание слез.
Даже незнакомца мука разрывает мне сердце,
А это, о Нарада, — мое дорогое дитя.
Не прячь от нас наш рок, если рок этот — наш.
Самое худшее — Судьбы лик неизвестный,
Ужас зловещий, безмолвный, ощущается больше, чем зримый
За нашем сидением днем, за нашим ложем ночью,
Судьба, что таится в тени наших сердец,
Мука невидимого, что ждет, чтоб ударить.
Знать лучше, как бы ни тяжела была ноша".
Тогда крикнул мудрец, пронзая материнское сердце,
Заставляя закалиться волю Савитри,
Пружину космической Судьбы его слова высвободили.
Великие Боги используют боль сердец человеческих
Как острый топор, чтобы прорубить свой космический путь:
Они щедро льют кровь и слезы людские
Для сиюминутных целей в своей судьбоносной работе.
Этой космической Природы баланс — не наш,
Не наша — ее нужды или пользы мерка мистическая.
Одно слово может высвободить огромных агентов;
Случайное действие определить мировую судьбу.
Так высвободил ныне судьбу он в тот час.
"Ты требуешь правды — я дам тебе правду.
Чудо встречи земли и небес,
Тот, кто был избран Савитри.
Его фигура — авангард марша Природы,
Одно его существо превосходит труды Времени.
Сапфир, вырезанный из небесного сна,
Восхитительна душа Сатьявана,
Из восторженной бесконечности луч,
Молчание, будящее к гимну радости.
Божественность и царственность лежат на его лике;
Его глаза хранят память из мира блаженства.
Ясный, как одинокий месяц на небе,
Мягкий, как сладкий бутон, что раскрыться желает,
Как поток, чистый, что целует берега молчаливые,
Со светлым удивлением он захватывает душу и чувство.
Узы живые Парадиза златого,
Голубую Огромность он склоняет к миру желающему,
Радость времен, заимствованная у вечности,
Звезда великолепия и роза блаженства.
В нем душа и Природа, Присутствия равные,
Сплав и баланс в обширной гармонии.
Даже Счастливые в своем ярком эфире не имеют сердец
Более сладких и верных, чем это, рожденное смертным,
Что всю радость берет, как прирожденный дар мира,
И дарит всем радость, как мира право естественное.
Его речь несет свет внутренней правды,
Широкоглазое общение с Силой
В обычных вещах сняло покров с его разума,
Провидец в земных формах божества беспорочного.
Спокойная ширь безветренного, тихого неба,
Наблюдающего мир, как ум неизмеренной мысли,
Молчаливое размышляющее пространство светящееся,
Которое утро раскрыло к восторгу,
Зеленая чаща деревьев на счастливом холме,
Превращенном южными ветрами в гнездо шелестящее,
Здесь его образы и параллели,
Его род — в красоте и в глубине его корни.
Желание подняться восторг жить возвышает,
Небес высокий товарищ очарования земной красоты,
К воздуху бессмертных стремление,
У смертного экстаза на коленях лежащее.
Его сладость и радость все сердца привлекают
Жить с его близкими в доме довольном,
Его сила подобна башне, построенной, чтобы достичь неба,
Божественно высеченной из камней жизни.
О утрата, если на части,
Из которых его грациозная оболочка построена,
Смерть разобьет эту вазу прежде, чем та испьет свою сладость;
Словно земля не может слишком долго от неба хранить
Сокровище столь уникальное, богами ссуженное,
Создание столь редкое, столь божественным сделанное!
Через один краткий год, когда этот светлый час назад прилетит,
И на ветвь Времени беззаботно усядется,
Эта суверенная слава закончится, данная взаймы земле небом,
Это великолепие из неба смертных исчезнет:
Величие
