Приезжаем домой — приходит новый «Континент», и там… бушует Максимов в «Колонке редактора», и так непристойно, про Синявского[40] и про Эткинда[41] — «профессоришко». И что сказать‑то? Кузьминский — лицо безответственное, голенький может появиться на страницах журналов, по Остину ходит в яркой юбке — русский хиппи… С него вроде как спроса‑то нет, он против «истеблишмента». А Максимов‑то мог бы и уняться. Яши нет на него! Тут новая мода: все — агенты покинутого отечества. Я про кого только не слышала, вот теперь прочла, что и Синявский, оказывается, тоже «служит»… Мне только про Яшу еще не говорили, может, от жены скрывают правду, в один прекрасный день узнаю — почему он так за всех заступается?… «Точно работает, Дина!» С другой стороны, может, я сама? «Любит хохотать, любит наряжаться, любит Америку» — подозрительно. Надо сказать, что эта болезненная мания меня и в ленинградские времена раздражала. Уехали и увезли с собой и безжалостность к свободе, и всех агентов. Один автор в «Конти–ненте» даже процент сосчитал, математически обосновал — 6о%, говорит, «не нашего» элемента среди иммигрантов. Будьте бдительны!
Теперь я немного похвастаюсь о своих писательских успехах. С Вашего разрешения я вступила на этот путь, мне Ваши слова помогли. А почему бы и не попробовать на свободе развернуться? И я решила, хоть «труд упорный ему был тошен», и все‑таки сочинила первую книжечку, как я Вам уже писала, называется «Илюшины разговоры». И сейчас я получаю разные отзывы. Есть очень хвалебные от вполне достойных людей. Даже отец Кирилл Фотиев написал, что «книга составлена с умом и изяществом». Я возгордилась. И уж совсем от счастья чуть было не исчезла, когда согласился оформить мой шедевр Игорь Тюльпанов (один из лучших художников мира). Иду на радостях в ланч, встречаю жену одного нашего русского сотрудника и говорю ей: «Инна, лучший художник мира согласился оформить мою книжечку».
— Делать ему нечего, — отвечает Инна.
— А ты книжку‑то читала?
— Да, просматривала, ерунда какая‑то.
Так что вот такие разные мнения. Где‑то в середине февраля уже выйдет, будет зависеть от Игоря. У меня уже все готово. А денежки нужно самим заплатить, так как без роду без имени никто не хочет печатать — спроса нет, и издание будет стоить около $2,5 тысячи. Яша, раскрывай кошелек! Тут печатай все, что хочешь, только денежки плати. Роскошные каталоги Шемякина стоят ему по 150 тысяч долларов… Хорошо, когда есть на что— деньги власть имеют, как я убеждаюсь, тут только и познаем науку о ценностях, хотя Карла Маркса проходили с горшка. В «мире чистогана» погружаешься в зеленую стихию, наполненную звуками: ,Доллар! доллар!», и начинаешь учиться тому, что тутошние люди знают с детства: выписывать чеки, пользоваться кредитными карточками, вкладывать, выкладывать, рассчитывать.
И мир удивительно неузнаваемо–узнаваемый.
Три дня назад Яша уехал в Лос–Анджелес по делам фирмы (так звучит ярко, а на самом деле за картами для работы), и я, как всегда, пописываю на работе письма в его отсутствие и в кино хожу. Посмотрела «Доктора Живаго» в кинотеатре повторных фильмов. Зал был полон — студенты, молодежь, кушают попкорн (воздушную кукурузу), чавкают, но смотрят про Россию, и им нравится, потому как элементы чего‑то человеческого есть — правды и жизни. Многих советских раздражает, что, мол, «клюквы» полно, а меня почему‑то не раздражало. Я как начала реветь с начала… от снега, так и ревела до синих сугробов, холода, стужи, до конца — просто так, от обиды, не по ходу романа, а по ходу сожаления.
Многие американцы про Россию знают исключительно только из этого фильма, поэтому меня не раздражало — пусть смотрят, знания никому не мешают. И фильм мне понравился.
Задумав новую книжку[42], я никак не могу найти нужного тона (это про Америку, как я Вам уже писала.) Хорошо еще, что не пошла плясать, как Барышников, или на дудке играть, как Ростропович. Меня все время тянет на сравнения, на оценки, а я хочу, чтобы было чисто, и пока у меня никак не получается. Уже начиталась у всех про Америку — как‑то не смешно и не интересно. И я не знаю, хватит ли у меня юмора и сил? Я говорю Яше: «Давай я лучше про любовь чего‑нибудь сочиню», а он настаивает, чтобы про Америку, а сам ничего не помогает и списать не у кого. Но я не тороплюсь, хотя и хочется заступиться за новую любовь. Может быть, Вы мне чего‑нибудь присоветуете: откуда списать? Древняя Греция — заменю на «Америку», например.
Я шучу.
И я Вас обнимаю.
Дина
P. S. Моя американская приятельница подала на визу на рождественские каникулы в Москву, может быть, ей разрешат, и она зайдет к Вам в гости. У нее советский муж невыпускаемый, так что все сложно.
Д
.
Февраль 1981
Дорогая Дина,
давно не получал от Вас вестей и был рад (письму). Вообразил в красках, как Вы отводили душу с Юзом, выплескивали все, что накопилось, а накапливаться есть чему — это видно и из Вашего письма, и из предыдущих. Не соскучишься. Про роман Лимонова слышал, но, к счастью, не читал и вообще вести об этой литкутерьме доходят скудные. Но об этом тоже не слишком убиваюсь. Все пройдет, все минует, вода времен все унесет… а что останется — покажет время. Недавно тут читал приятную повесть об Огареве. Как много сходного в ситуациях, и также многое унесла вода. Но все же люди были чуть–чуть поблагородней (повторяю: «чуть–чуть», чтобы объективно было).
С книгой Вас поздравляю, хоть и не знаю, когда придется ее прочесть. Надеюсь, она выйдет красивая. И устами младенца в ней будет говорить истина. А другую, наверно, будет трудно писать. Я имею в виду — рядом со многими аналогичными по теме. Главное — найти ключ. То есть, одну–две главные мысли, которые хочется выразить, а уж на нее, как на ствол, все нанижется. Трудно еще потому, что основы страны возникли на двух китах, от нас далеких: евангелическом христианстве и пионерстве (не иммиграции). Евангелизм, растеряв многие важные вещи, возродил и сохранил некоторые фундаментальные христианские векторы. Но об этом так много сказано… Когда‑то Вл. Соловьев говорил, что всемирно–историческая ценность (или миссия провиденциальная) каждой культуры измеряется тем, что она дала другим. Велики, говорил он, те писатели, которых ценят не только на родине. А историк, недавно умерший, А. Тойнби, считал, что «успех цивилизации связан с тем, насколько верен ее ответ на вызов Божий». Впрочем, это так, к слову.
Из своей лесной заснеженной пустыни шлю Вам приветы друзей и Божие благословение.
С любовью.
Ваш о. Александр Мень
20 марта 1981 г.
Хьюстон.
Дорогой отец Александр!
Ваше письмо получила. Мы всегда радуемся вместе с Яшей Вашим письмам. А получили ли Вы красивый календарь, который я послала к Новому году? Я купила 20 штук — все с природой, никакой пропаганды, и никто еще не откликнулся ни из Ленинграда, ни из Москвы, что увидел их. Грабят прямо на подступах — пережитки капиталистического общества.
А в капиталистическом обществе города Хьюстона — весна. Цветут диковинные цветы магнолии, лиловые, с неизвестным названием, и другие, тоже неизвестные, у которых цветы распускаются раньше листвы и тоже очень красивые, снаружи пурпурно–красные, а внутри белые.
Советский человек уже завоевал основные посты в городе — дома купили все, и даже те, кто ни на каком языке не разговаривает. Тут мощная еврейская братия из города Бобруйска, не говорящая ни на одном нормальном языке, но умеющая работать руками — красить, белить, разбирать и собирать машины… на работе уже все и уже все в своих домах. Вот и говори после этого, что тут дискриминация и что нет ходу и работы… С бобруйчанами уже американцы говорят по–русски, обучаются, если хотят отдавать им в ремонт свои машины. Однако ребята из Бобруйска недовольны, что американцы тупые, не так быстро осваивают русский язык, работать не любят и работать не хотят, и вообще кругозор «у наших — шырше!» Говорят, что в Лос–Анджелесе бобруйчане далеко расширили свой кругозор по части не только ремонта, но и поломок машин, стукнут друг друга «бамперами» по договоренности, а потом денюжку со страховых компаний получают и чинят, и красят, и все в обороте. У наших широкий кругозор.
Жизненная сила «наших людей» поразительна, в оркестрах играют, в «Эксоне», в «Шевроне», «Амоко»… работают. Есть компании, которые русских берут прямо с улицы, без образования, чтобы они чертили и программировали. Бедные американцы уже не только потеснились, но считают за честь сделать предложение, принять русско–советского–еврейского человека, истосковавшегося бедняжечку по работе, по деньгам, по домам, по шмоткам. И все удивляюсь, как они без «нас» обходились? Загнивали…
Меня, например, два дня назад повысили — теперь Диночка «Эксон» спасает. Я не помню, писала я Вам или нет, что меня перевели в отдел геофизики, где я не только по–английски, но и по–русски ничего не понимаю. Однако я ухитрилась так хорошо преподнести свои первые результаты изучения прохождения, отклонения и отражения звуковых волн в разных средах, что получила премию и взошла на первую ступеньку повышения. От удивления и старания даже похудела, взад и вперед бегаю по всем нашим русским сотрудникам — собираю знания. У меня есть незримый институт.
