Однако пленение Иисуса в Гефсимании еще не доказывало, что он потерпел провал. Пока он оставался в живых, у его сторонников могла сохраняться надежда. Возможно, Бог совершит какое-нибудь великое чудо, чтоб освободить его и все-таки уничтожить римлян. Известие о взятии Иисуса в плен должно было возбудить в иерусалимской толпе страх и тревогу, но ни в коем случае не погрузить ее в отчаяние.
Вера Иисуса, его доверчивая самонадеянность — вот что предало его в руки римлян. Он был убежден, что великое чудо случится в эту самую ночь. Почему же он был так уверен? Захария сказал, что чудо произойдет в течение праздника Суккот, но этот праздник продолжался восемь дней. Который же из этих восьми дней должен был стать днем избавления? Очевидным ответом было бы: седьмой день. Вo времена Иисуса он был известен как «день Осанны» (а теперь он именуется у евреев «Великой Осанной», Гошана Раба).
В этот день молитвы о спасении достигали своего апогея в процессии священников, семь раз обходивших алтарь, держа ивовые ветви и взывая о спасении. Ночь ожидаемого чуда должна была приходиться на ночь перед седьмым днем, так как евреи считали сутки от вечера до вечера. Иисус должен был ожидать, что эта ночь и следующий день уйдут на то, чтобы одолеть римлян, а следующий вечер, который открывал последний день праздника, станет началом дня победного ликования. Восьмой день всегда рассматривался как отдельный праздник и символизировал осуществление спасения. На этот раз, думал Иисус, символика превратится в реальность и Шмини ацерет — Восьмой день — будет праздноваться как первый день мессианского века. (Иисус думал, что дело спасения займет и ночь и день по пророчеству Иоиля, согласно которому в «долине решения» затмятся и солнце, и луна.)
Восьмой день Суккота, однако, стал первым днем плена Иисуса. Сам он, вероятно, более ни на что не надеялся. Он так твердо полагался на ожидаемое чудо на Масличной горe, что теперь весь его апокалиптический план спасения был разрушен до основания. Описания его молчания и пассивности на допросе, содержащиеся в Евангелиях, вполне могут быть верными; но причиной тому было не то, что он примирился со смертью и стал желать распятия, а просто отчаяние, разочарование и вызванное им уныние. Душераздирающий вопль, вырвавшийся у него на кресте: «Или, Или! Лама савахфани?» — «Боже мой, Боже мой! Зачем Ты меня оставил?» (Мф., 27:46) (совершенно непонятный в свете позднейшей христианской теории о добровольном самопожертвовании Иисуса), отражает подлинную трагедию его положения.
Воинский контингент, арестовавший Иисуса, состоял из одной когорты римских солдат, включавшей от 300 до 600 человек. Вдобавок здесь присутствовало несколько еврейских офицеров первосвященника. Этим еврейским полицейским офицерам римский военный трибунал и передал теперь Иисуса для допроса у первосвященника. Римляне держали за правило оставлять предварительное рассмотрение дел подозреваемых на долю коллаборационистских еврейских властей, ибо последние были их платными экспертами по еврейским делам и могли решить, есть ли основания для возбуждения обвинения.
Далее во всех Евангелиях следует рассказ о допросе Иисуса первосвященником и его подчиненными. Синоптики (Марк, Матфей и Лука) добавляют, что к первосвященнику присоединились на этом допросе «старейшины народа». В этом случае суд был бы не чем иным, как синедрионом, главной судебной и религиозной палатой евреев, а в ней было сильно представительство фарисеев. При этом предварительный допрос Иисуса тремя из евангелистов изображается как суд, на котором Иисус был судим за кощунство и приговорен.
Но верный отчет дает четвертый из евангелистов, Иоанн: Иисус никогда не был судим синедрионом за кощунство[98]. Заседания синедриона не могли происходить вне специального зала, а именно Зала Тесаного Камня в Храме; однако же, согласно синоптикам, суд состоялся в доме первосвященника, куда «старейшины» были вызваны посреди ночи. Между тем имелось специальное правило синедриона о том, что его заседания не могли проводиться ночью. Другое правило гласило, что заседания не могли проводиться во время праздников. Что до сведений, будто члены синедриона плевали на Иисуса и били его, то это столь же невероятно для процедуры этого в высшей степени почтенного собрания, как если бы нечто подобное было написано о заседаниях Верховных судов Англии или США[99].
Совершенно очевидно, что составители Евангелий вообще ничего не знали ни о синедрионе, ни о еврейских законах, касавшихся кощунства. Притязания Иисуса на то, что он Мессия, Христос или «Сын Божий», не являлись по еврейскому закону кощунством. Даже если бы Иисус стал заявлять, будто он ангел, как намекают некоторые описания, то и это не было бы кощунством. Если бы он заявил, что он сам Бог Всемогущий, это действительно было бы проступком, за который можно было бы возбудить обвинение — однако не в кощунстве, а в идолопоклонстве. Но приписать Иисусу столько высокую претензию не решаются даже синоптики[100].
Если бы синедрион был созван после ареста Иисуса, фарисеи, которым там принадлежало большинство, были бы чрезвычайно благожелательны к Иисусу. Всякое обвинение в кощунстве, выдвинутое против него, они бы немедленно отвергли. Что до обвинений в призыве к бунту против первосвященника и Рима, то они увидели бы в них свидетельство патриотизма и преданности вере. Поэтому первосвященник ни за что не стал бы созывать синедрион. Он постарался бы любой ценой удержать фарисеев в стороне от разбирательства этого дела. Будучи представителем Рима, обладавшим собственными офицерами и собственным полицейским судом, он был вправе разбирать сам любое судебное дело, связанное с обвинением в мятеже, вовсе не советуясь с фарисеями. Суд над Петром, описанный в «Деяниях», показывает, что, когда какой-либо первосвященник пытался заручиться поддержкой фарисеев против назареев, большинство голосов оказывалось против него, первосвященника, а заключенного освобождали.
Евангелие от Иоанна прямо и откровенно говорит, что Иисуса допрашивали вовсе не «старейшины народа», а один первосвященник Кайафа, после предварительного допроса Анной, тестем Кайафы. Hи о каком обвинении в кощунстве Иоанн не упоминает. Он говорит всего лишь: «первосвященник же спросил Иисусa об учениках его и об учении его». Когда Иисус отказался компрометировать себя, Кайафа решил передать его римскому губернатору, Пилату.
Автор Евангелия от Иоанна (очевидно, он был мудрей синоптиков) подметил также некоторое затруднение. Если еврейские власти были убеждены в том, что Иисус — богохульник, то почему же они не казнили его сами, вместо того чтобы передавать его Пилату по подтасованному обвинению в мятеже? Иоанн выпутывается из этого затруднения хитроумным способом, влагая в уста евреев фразу: «Нам не позволено предавать смерти никого» (Ин., 18:31).
Однако фактически в этот исторический момент у евреев было право предавать смертной казни за религиозные преступления. Единственное, что требовалось в этом случае, это утверждение смертного приговора римским прокуратором. Но такое утверждение производилось автоматически[101]. Если бы Иисус был действительно признан виновным в кощунстве или идолопоклонстве, еврейским властям не пришлось бы передавать его в руки Пилата по ложному обвинению в мятеже: они могли казнить его сами.
Описание суда на Петром в «Деяниях» показывает, что синедрион обладал правом приговаривать к смерти за религиозные преступления[102]. Это опять же демонстрирует, что Иисус никогда не был судим евреями по религиозному обвинению. Обвинение в мятеже, сделанное первосвященником, когда он передал Иисуса Пилату, и было действительным первоначальным обвинением, основанным на жизни и деятельности Иисуса. Ибо Иисус был виновен в мятеже: он был патриотом, который вел борьбу против господства римлян над его родной страной.
Иисус был передан первосвященником Пилату в соответствии с обычной практикой, по которой обвиняемые в политических преступлениях передавались римлянам, тогда как обвиняемые в преступлениях религиозных оставались в юрисдикции самих евреев. Подлинную жалобу, высказанную первосвященником, сохранил Лука: «Мы нашли, что он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя себя Христом, царем». Каждый пункт этого обвинения был правдой. Иисус «возмущал народ» в том смысле, что побуждал его отказаться от верности Риму. Он действительно «запрещал давать подать кесарю». Он действительно говорил, что он «Христос, царь». Обвинение состояло в подрывной деятельности и мятеже, а не в кощунстве.
И вот, совершив долгий путь, мы вернулись к эпизоду с Вараввой, тому самому, с которого начали эту книгу. Иисус заключен в тюрьму Пилата, здесь же томится и Варавва. Он тоже вождь повстанческого движения, чей мятеж разразился в одно время с мятежом Иисуса, и ему грозит та же казнь, что и Иисусу. По совпадению, причинившему некоторые затруднения ранним христианским писателям, таким, как Ориген, Варавву тоже звали Иисусом. Ориген пришел к заключению, что это несомненная ошибка. Варавва, по мнению Оригена, не мог обладать таким священным именем — особенно в свете того, что христиане к тому времени усмотрели символическое значение в том, что имя «Иисус» происходит от еврейского корня «йиша», имеющего значение «спасать».
