Глава 24. Суды Божий
«Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия?»
Рим. 2:3
В вагоне было набито битком. Ехали крестьяне с мешками, с сундучками. Все они лавиной устремились в Ташкент. Это были те, которые боялись устройства новой жизни — коллективизации, или же кулаки, убегавшие от принудительного выселения. Все они страшно курили, плевались, ругались, рассказывали разные смешные истории, но больше толковали о том, как заживут они в Ташкенте, сытно и привольно.
Несмотря на то, что окна были открыты, воздух был пропитан табаком, махорочным дымом. От него у Левы заболела голова, а от всех разговоров, в которых сытая еда и богатая жизнь занимали первое место, щемило тоскою сердце. Ведь это были люди. Люди, созданные по образу и подобию Божию и совершенно забывшие о Боге. Они не имели Бога ни в сердце, ни в уме, хотя спроси их, и каждый скажет, что он — православный христианин. Но эта была тьма, не имеющая никакого понятия о христианстве. Лева слышал, что они произносили имя Бога лишь как клятву «ей-богу», чтобы убедить собеседника в справедливости своих слов.
Пугливо озираясь кругом, седой старик с пожелтевшими от махорки усами, сердито сверкая глазами, говорил соседу, мужику с длинной серной бородой:
— А сколько v меня лошадей, коров-то было! А хлеба-то в амбаре!.. А теперь вот пролетарием стал…
— Ничего, — отвечал ему мужик с черной бородой. — В Ташкенте, говорят, сарты просты, из них деньгу можно выколотить — заживем.
— А ты, паренек, что в Ташкент едешь? — обратился он к Леве. — аль сын богатея, тоже счастье ищешь?
— Я не сын богатея, мой папа — старый фельдшер, а счастье я уже нашел.
— Не видать, что нашел, — усмехнулся старик с усами. — По одежде да по хлебу с огурцами видно, что нужду терпишь.
— Счастье не в одежде, и не хлебом одним будет жив человек, — сказал Лева.
— А ты, видать, божественный, что ли? — спросил он.
— Нет, я просто человек, только верующий.
— А специальность какая?
— Садовник.
— Это хорошо. В ташкентских землях сады большие, подработать можно хорошо.
— Я не ищу возможности хорошо подработать, — сказал, улыбаясь, Лева.
— Так зачем же ты едешь, как не за длинным рублем, в Ташкент?
Лева видел, что эти люди не поймут его, и то драгоценное, чем он жил, совершенно чуждо им. Он хотел прекратить разговор с ними, но все-таки не выдержал и сказал:
— Я последователь учения Христа, счастье в том, чтобы нести его окружающим. Отдать ближнему, что имеешь, послужить нуждающемуся, — вот хорошо.
Мужики захохотали.
— Ну, так не пойдет, — сказал мужик с длинной черной бородой. — Я вот мельницу построил, а как? Все деньги копил, с другим все больше хотел получить и старался никому ничего не дать, вот и зажил припеваючи, и в уважении был, — сказал он, поглаживая бороду. Всякий кланялся: «Иван Павлыч, Иван Павлыч…» Бывало иду, шапки снимали предо мной, а самогонка рекой лилась…
Лева слушал и думал: «Велики суды Божий. Жили эти люди, с других каждую крошку обирали и теперь еще не поймут, что так жить нельзя».
— Да, — сказал мужик. — Бог-то Бог, а сам-то не будь плох. В Писании сказано одно, а ты изворачивайся. Вот попы-то тоже жили припеваючи.
— Да, и вот пришел суд Божий, — твердо сказал Лева, нахмурившись. — И беда в том, что вы не каетесь, не молитесь Богу. Если не покаетесь — все погибнете.
— Рано тебе учить нас, — резко сказал старик с прокуренными усами. — Молокосос, материнское молоко на губах не обсохло…
Поезд остановился на станции Кзыл-Орда. Сотни пассажиров высыпали из вагонов и смешались с пестрой толпой местных жителей. Шла бойкая торговля дынями, арбузами. Лева ничего не покупал. Ему казалось преступлением купить и съесть арбуз, когда там столько узников несут лишения и часто не имеют даже хлеба. Он смотрел на весь этот люд, слышал их возгласы, крики, перебранки, и ему становилось больно за них: их ждет погибель.
Оно так в основном и получилось. Те тысячи крестьян, которые хлынули в Среднюю Азию в разгаре жаркого лета, в большинстве своем заболели: одни дизентерией, другие малярией, и сколько их легко костями там, — знает Бог да мать — сыра земля.
«Я женился и потому не могу придти».
Лук. 14:20
В Ташкенте Лева увидел братьев. Он не пошел к Крыжановскому — председателю братского союза, но отправился к простым братьям. Некоторых он знал по берегам Волги. И когда он рассказывал о жизни ссыльных, о пыльном знойном Уиле, где умирала Валя Алексеева, многие брали у него адреса, обещая помочь в нужде и горе изгнанникам.
Его пригласил к себе в гости отдохнуть Петр Ананьевич, токарь из Самары. Он давно уже жил в Ташкенте, и домик его был окружен чудесным фруктовым садом,
Рано утром, сидя в тени разросшихся деревьев у тихо текущего арыка, они оживленно беседовали. Петр Ананьевич рассказывал про свою раннюю юность и стремления. Это было прямой, открытый человек, который, уверовав во Христа, бесстрашно исповедовал Его учение во всем. В первые годы революции он со своими юными друзьями открыто, на площадях и улицах, устраивал митинги, посвященные теме спасения души от греха. Лева с восхищением слушал его.
— Ну, а теперь? Теперь как вы трудитесь? — спросил он его.
— Теперь не то, — вздохнул Петр Ананьевич. — Пою в хоре, иногда участвую в слове на собраниях, но все что-то не то. Теперь семья, жена, сын, нужно им уделять внимание. Но, в общем, жду, жду лучшего времени, когда можно будет широко возвещать о Христе. (Лучшего времени он не дождался. В 1937 году был взят органами Ежова, и исчез бесследно. Погиб без вины.)
Петр Ананьевич предлагал Леве пожить у него, отдохнуть, поправиться.
— Ты уж очень похудел в этом Уиле, а впереди у тебя еще более трудная дорога.
Но отдохнуть Лева отказался. Посетив в окрестностях Ташкента ссыльных, он стал собираться в дальнейший путь. Масса репрессированных была в Сибири.
Помолясь Богу какое-то время и при этом соблюдая пост, Лева решил направиться туда по Турксибу через Алма-Ату. Он пошел на станцию узнать насчет билета. Но, увы, билет достать было невозможно. Стояли огромные очереди. Многие, поняв, что климат Ташкента не для них, спешили уехать в Алма-Ату, где, как слышно было, жилось «привольно». Да и не так там жарко. С личными деньгами у Левы также было не совсем хорошо. Нужно было получить какую-нибудь работу. То, что давали верующие, он не считал своим, и все берег для ссыльных и заключенных. И он решил завербоваться.
Вербовали как раз молодежь для сбора урожая в садах Алма-Аты. Лева предъявил свои документы садовника, и его приняли. Вербовщик сам заботился о билетах, об отправке, а Леве вместе с другими завербованными, веселыми ребятами и девчатами, нужно было прийти на вокзал за час до отправления поезда. Багаж Левы немного увеличился. Ему удалось приобрести несколько пачек хорошей бумаги, больших блокнотов, что необходимо было для издания журнала «Вестник изгнанника».
На вокзал его провожал брат Лыщиков. Это был сапожник, с юности уверовавший во Христа. У него была интересная история жизни с полной отдачей себя делу евангелизации Поволжья. Как-то на большом собрании верующих в Самаре приехавший благовестник предлагал каждому пожертвовать то, что у него есть с собой самого дорогого. Между собравшимися проносили тарелку, на которую те клали для дела Божия деньги, золотые кольца, часы и т. д. У Лыщекова ничего с собою не было, ни рубля. Он написал записочку и положил на тарелку: «Жертвую собою целиком на один год для Господа».
Когда называли собранную сумму и вещи, то зачитали его записку и сказали: «И это Господь принимает».
Лыщиков пошел по деревням и селам Волги, он сапожничал и проповедывал о Христе. Он так думал прожить год, но когда уже глубоко увидел тьму народную и жажду слышания Слова Божия, то отдался полностью делу благовестия.
Теперь на вокзале, провожая Леву, он как всегда спокойный, тихий, с радостью смотрел на Леву и говорил, что путь, на который встал Лева, самый лучший, но и самый опасный.
— Почему же вы не решились идти этим путем? — спросил Лева.
— Да вот, женился.
— Но у вас детей-то нет?
— Это так, — сказал задумчиво Лыщиков, но обязанности есть перед женой, она у меня слабая да хворая.
С грустью смотрел Лева на брата. Ему вспомнились слова Павла: «Неженатый заботиться о Господнем, как угодить Господу, а женатый заботится о мирском, как угодить жене».
Но в тоже время пред ним в душе зажглись слова Христа: «Кто оставит ради Меня и Евангелия…»
Прощаясь, Лыщиков протянул что-то Леве:
— Это брат, тебе немного на дорогу, на арбузы. Купи арбузы, они дешевые.
Лева взял деньги, но арбуз не купил. Он все копил для заключенных и ссыльных. Сидя в вагоне, он думал о них.
