Михаил Строганов - Матрона Московская

Никому из живущих ныне, никому из живших до нас и никому из тех, кто будет жить после, не дано было увидеть, каким был промысел и как мир был сотворен в начале. Человеческие фантазии, догадки и доктрины призваны не столько успокоить пытливый ум, сколько его запутать, загнав мысли о вселенной, окружающем мире и самом человеке в приемлемый для сознания лабиринт, выхода из которого нет и быть не может. Так разум человека превращают, или же он сам охотно становится частью системы, одним из множества взаимосвязанных зависимых элементов, которые, цепляясь, противоборствуя или даже уничтожая друг друга, льют воду на одну мельницу.

Год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием искушённое новыми знаниями, развращенное опытом, с искореженными эмоциями и вывернутыми наизнанку чувствами человечество возводит одну и ту же нежизнеспособную Вавилонскую башню.

Покорствуя или бунтуя, защищая или ниспровергая догмы, жертвуя всем ради придуманного будущего или всеми силами цепляясь за идеализированное прошлое, каждый человек в этой системе координат по прежнему остаётся бессловесным заложником и покорным слугой зла, который даже своим бездействием работает не покладая рук над Вавилонскими вратами, основанием которых служит тьма над бездною и дорога в ад…

Невероятно страшен и беспросветен путь человеческий до Рождества Христова, в котором человек был не зверем, а существом худшим зверя, потому что был движем не вкусившими крови инстинктами, а пристрастившимся ко злу рассудком.

Древний мир, с его беспощадными идолами и разнузданными вакханалиями, с одержимым преклонением перед силой, похотью и смертью, с его помпезными царствами, где правит рациональная безжалостность, так формулирует идею человеческого счастья: «Лучшая доля — на свет не родиться, если ж родился — скорей умереть…»

Человек до Христа был не только в рабстве внешнем, по принуждению своих владык и хозяев: он и в душе, и в мыслях был прокажен рабством.

Как бактерии лепры проникая в кровь поражают иммунитет, разрастаются в гранулемы до тех пор, пока человек не сгниёт заживо, так и чревоугодие, похоть, алчность, печаль, гнев, уныние, тщеславие, гордость пожирают существо изнутри, производя физическую несвободу и духовную смерть.

Среди безнадежности и отчаянья, в мире, где зло и ложь почитаются за добро и благо, где человек рождается на свет только для того, чтобы его употребили на пользу или потеху себе сильные мира сего, вдруг раздаётся негромкий голос бывших галилейских рыбаков, а ныне апостолов Иисуса Христа:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…

Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились…»

Минуло две тысячи лет, а евангельские слова по–прежнему проникают и переворачивают души, без прикрас показывая каждому его нутро. Не спрятаться от них ни за циничным рассудком, ни за сожженной совестью, потому что Слово, которое было в начале и будет в конце, настигнет в свой черед каждого, исчислит, взвесит и поступит по Своему усмотрению. И по прежнему звучат всё те же вопросы, что две тысячи лет назад задавали люди бесхитростным галилейским рыбакам, ставшим святыми апостолами:

— Мир станет лучше?

Нет, он будет хуже, чем прежде, потому что идет князь мира сего, который со Спасителем не имеет ничего общего.

— Быть может с воскресением Христовым род человеческий отвернется от зла?

Нет, люди станут куда изобретательнее во лжи, искуснее в пороках и ожесточеннее в делах.

— Возможно, в кругу семьи обретёт человек своё счастье?

Нет, потому что настают времена великого разделения, когда брат предаст брата на смерть, когда отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей; и восстанут дети на родителей, и умертвят их.

— В чем жизнь и надежда наша?

Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле. Ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей. И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем, как Он.

— Кто же мы, уверовавшие и во Христа крестившиеся?

Вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованы… Мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть.

Начало 1881 года было наполнено зловещими предзнаменованиями. В феврале неожиданно умирает русский писатель Федор Достоевский. Вместе с ним не только заканчивается великая «пушкинская» эпоха в литературе: Россия лишается своего культурно–исторического пророка, который мог докричаться и вразумить «думающих людей» из самых разных слоёв: от разночинного интеллигента до рафинированного философа.

Через месяц, в марте, на набережной Екатерининского канала от взрыва бомбы погибает император Александр Второй, прозванный в народе «Освободитель». По злой иронии судьбы террорист–убийца сам именуется «народовольцем». Ни тогда, ни много после в этом не увидели зловещего предзнаменования, что отныне всё зло, неустройство, социальный разлад, страдания и ненависть людей друг к другу будут приходить «во имя народа», под маркой борьбы за его счастье.

Отныне любая толпа, демонстрация, митинг «защитников народа и вершителей прогресса» превращается в разомкнутую пасть преисподней. Вошедшие в свиное стадо и поглощенные морской бездной бесы вырвались на свободу и отправились искать себе новые души и тела.

В России расцветал ниспровергающий мораль нигилизм вместе с мировоззренческим позитивизмом, которые в массах порождали пренебрежение к своим духовным истокам вкупе с наивной верой о наступлении эры всемирного прогресса, всеобщего процветания и братства народов.

Необыкновенно модной и популярной становится идея «разрушить прежний мир до основанья», а пока разрушение еще не произошло, подготовиться к пришествию нового дивного мира, заранее вытравив из себя всё, из чего складывалась прежняя жизнь. В особенности её средоточие — веру в Бога. Пророчество Достоевского становилось повседневной реальностью:

«Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой–то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве… Появились какие–то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина… Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой–то бессмысленной злобе… В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое–где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что–нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что–нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».