Въ первоначальной стадии развития планъ, намеченный Василиемъ, заключалъ въ себе почти непреодолимыя трудности. Мы видели, что уже къ 372 году Василий въ ряду своихъ сторонниковъ насчитываетъ 31 епископа, но значение этого факта существенно умерялось отсутствиемъ единства среди примкнувшихъ къ нему участниковъ. Составъ партии по догматическимъ убеждениямъ ея былъ крайне разнообразенъ. Здесь были люди, требовавшие полнаго и решительнаго исповедания никейской веры и въ своемъ крайнемъ направлении приближавшиеся къ савеллианству, другие, напротивъ, ударяли въ противоположную сторону и готовы были при первомъ удобномъ случае примкнуть къ омиямъ. Но больше всего было такихъ, которымъ дороже всего была золотая середина ή μεσότης и которыя, примкнувъ къ никейскому символу, въ учении ο Духе продолжали держаться старыхъ арианскихъ воззрений. Со стороны Василия требовалась самая тщательная осторожность и необыкновенный дипломатический талантъ, чтобы сдержать около себя все эти разнородные элементы, но дать имъ распасться и не погубить всего дела. Затруднения, окружавшия Василия, существенно увеличивались еще оттого, что весь планъ нужно было держать въ секрете; всю переписку, касающуюся его, ивсе связанныя съ нимъ предприятия вести въ глубокой тайне, тгобы не вызвать подозрений въ господствующей партии омиевъ и навлечь на себя гнева императора. Непонятная медлительность и хладнокровие однихъ, даже более заинтересованныхъ въ осуществлении плана (Мелетий), приводили его иногда въ отчаяние, за то пылкая ревность другихъ ставила въ положение крайне для него опасное. 7–го сен–тября 371–го года Василий говорилъ проповедь на мест–номъ празднике въ честь мученика Евпсихия. Собралось много народу, чтобы не только послушать новаго архиепископа, но и проверить его догматическия убеждения. Объ Отце и Сыне онъ говорилъ «превосходно и весьма совершенно», но «въ учении оДухе уклонился отъ прямого пути (т. — е., ограничился описательными выражениями)», прямо не поименовавъ Духа Богомъ. Чрезъ несколько дней былъ пиръ, на которомъ присутствовалъ Григорий Назианский; за столомъ, когда гости истощились въ похвалахъ Василию и Григорию, неожиданно встаетъ одинъ монахъ и, обозвавъ всехъ лжецами и льстецами, напалъ на Василия, обвиняя его въ неправославномъ учении ο Духе. «Откуда у тебя это, пустой человекъ, новый Дафанъ и Авиронъ по высокоумию?» — воскликнулъ Григорий. Монахъ разсказалъ ο происходившемъ на празднике Евпсихия и сколько Григорий не убеждалъ его въ необходимости такой осторожности со стороны Василия, монахъ оставался непреклоннымъ. — Но никто такъ сильно не повредилъ Василию, какъ друзья его молодости, Евстафий севастийский и Аполлинарий лаодикийский. Скандалъ, поднятый Евстафиемъ, темъ более былъ опасенъ, что нравственная личность этого епископа, славившагося аскетическими подвигами, стояла высоко въ общественномъ мнении, и самъ онъ занималъ выдающееся положение въ церкви, благодаря своимъ прежнимъ заслугамъ. Дружба съ нимъ вследствие его крайнихъ ригористическихъ воззрений могла компрометировать, а вражда могла повести къ внутреннему разрыву всей примкнувшей къ Василию партии. И онъ решилъ пожертвовать своимъ старымъ другомъ для сохранения мира съ Мелетиемъ и Феодотомъ никопольскимъ. Разделаться съ обвинениями въ савел–лианстве, поднятыми севастийцами по поводу давней переписки съ Аполлинариемъ было легче, потому что письмо, пущенное ими въ обращение,было несомненно подложно. Но высшее несчастие для Василия состояло въ томъ, что онъ не только долженъ былъ пожертвовать этими друзьями для сохранения мира, но и требовать у Запада анафемат–ствования ихъ. Такъ далеко завела Василия политика его въ области догматики.
Несмотря на все эти препятствия, планъ понемногу сталъ осуществляться. Сначала Василий возлагалъ некоторыя надежды на помощь своихъ знакомыхъ единоверцевъ при дворе, но оттуда дали понять, что хлопоты ο возвращении сосланныхъ епископовъ не только не приведутъ къ желательной цели, но скорее повлекутъ за собой еще более худшее для всей церкви. Оставался одинъ путь, указанный уже предшествующей историей— просить помощи Рима. Но будучи совсемъ неизвестенъ на Западе, Василий самъ на первыхъ порахъ, не решился начать съ нимъ переговоры. Ему казалось, что есть другой человекъ, более авторитетный, хорошо известный Западу и прекрасно знающий дела Востока, которому сама история какъ бы назначила роль посредника между Востокомъ и Западомъ—Афанасий александрийский, къ которому онъ прежде всего и обратился. Въ письмахъ сво–ихъ къ Афанасию,отправленныхъ съ Дорофеемъ, диакономъ антиохийскимъ, вероятно, весной 371 года, онъ горько жалуется на современное смятение церквей и умоляетъ Афанасия придти къ нимъ на помощь. «Какъ большая часть скорбей касается собственно твоего совершенства, такъ думаю и большая часть попечения ο церквахъ должна лежать на твоемъ благоразумии. И самъ я при скудномъ своемъ разумении давно знаю, что къ пособию нашихъ церквей одно средство—единодушие съ нами западныхъ епископовъ. Потому что, если бы ту же ревность, какую они употребили по делу одного или двухъ уличенныхъ въ зловерии на Западе, захотели оказать и въ пользу нашей ревности, то, можетъ быть, произошла бы общая польза для церкви; потому это и державствующие уважаютъ, что признано достовернымъ многими, и народъ везде следуетъ за нимъ безпрекословно, Но кто способнее выполнитъ это дело кроме твоего благоразумия? кто искуснее приведетъ въ действие, что полезно ? кто на всемъ Западе уважаетея более твоей почтенной седины? Оставь миру какой–нибудь памятникъ, достойный твоей жизни, досто–почтенный отецъ!» Далее Василий открываетъ ему свои намерения: Афанасий долженъ избрать изъ своей церкви мужей сильныхъ въ здравомъ учении и послать ихъ къ западнымъ епископамъ, чтобы они известили ихъ ο постигшихъ ихъ бедствияхъ и, по указанию Афанасия, выработали совместно способы, какъ подать помощь. Антиохийская схизма также обращаетъ на себя внимание Василия; но здесь не нужно каикихъ–либо стороннихъ помощниковъ, тутъ все зависитъ отъ усмотрения самого Афанасия. Весь Востокъ желаетъ Мелетия, и всемъ, соединеннымъ съ нимъ, желательно видеть его правителемъ церкви, потому что онъ въ вере неукоризненъ и по жизни не имеетъ никакого сравнения съ другими и, такъ сказать, самъ собой владычествуетъ надъ целымъ теломъ церкви, а все прочее не более какъ отсеки частей. Но какъ бы предчувствуя, что многое въ предлагаемомъ имъ плане не понравится Афанасию, онъ настаиваетъ лишь на одномъ: пусть Афанасий пришлетъ всемъ восточнымъ одно письмо, которое заключало бы въ себе советъ, что имъ делать.«А если—продолжаетъ Василий, — по воспоминанию ο прошедшемъ они кажутся тебе подозрительными, то… письмо къ епископамъ перешли ко мне; я, взявъ его, не прежде отдамъ, какъ получивъ отъ нихъ ответъ. Впрочемъ, заключаетъ Василий, если ты ни подъ какимъ видомъ не согласишься и на это, то по крайней мере обвиняй меня, приступившаго къ этому ходатайству безъ коварства и хитрости, а лишь изъ желания мира и взаимнаго единения». Но старыя воспоминания были живы въ душе поседевшаго въ борьбе архиепископа. Принять на себя всю обязанность по успокоению Востока было слишкомъ тяжкимъ бременемъ для него, находившагося накануне своей смерти, да и надежды на успехъ ходатайства предъ Западомъ, настроение котораго ему более, чемъ кому–нибудь другому, было известно, не виделось. Что касается до Мелетия, объ общении съ которымъ несомненно говоритъ Василий, то въ памяти старца жива была попытка, когда онъ въ бытность свою въ Антиохии при восшествии на царство Иовиана, склоненъ былъ вступить въ общение съ Мелетиемъ, но последний уклонился огъ этого. «Онъ былъ огорченъ», — замечаетъ по этому поводу Василий. Темъ не менее вместе съ Дорофеемъ онъ отправилъ на Востокъ своего диакона Петра, и хотя Василий изъ любезности хвалитъ его деятельность, но общность самой фразы Василия показываетъ, что достигнуть чего–либо прочнаго ему не удалось.
Теперь Василий взялъ все дело въ свои руки. Вероятно осенью того же года онъ задумалъ отправить самостоятельное посольство въ Римъ въ лице все того–же диакона Дорофея, этого страстнаго любителя путешествий; на пути въ Александрию онъ долженъ былъ зайти къ Мелетию съ особымъ письмомъ, въ которомъ Василий просилъ его написать письма къ западнымъ епископамъ и снабдить Дорофея запиской, съ кемъ и ο чемъ надобно было ему поговорить. Еще разъ и, кажется, въ последний Василий делаетъ попытку привлечь сочувствие Афанасия къ своему предприятию. Въ письме, отправленномъ съ Дорофеемъ, онъ, благодаря Афанасия за присылку диакона Петра, проситъ его своею опытностью помочь посланцу, напутствовать письмами и еще лучше присоединить къ нему несколькихъ своихъ достойныхъ людей. На посольство онъ возлагалъ большия надежды: оно должно было убедить римскаго епископа избрать людей, которые были бы способны перенести труды путешествия, а кротостью и постоянствомъ нрава могли привести въ разумъ совратившихся у насъ, употребляли слово кстати и осмотрительно и имели при себе все, что постановлено после ариминскаго собора къ уничтожению сделаннаго тамъ по принуждению. Необходимо также и то, чтобы они отвергли Маркеллову ересь, какъ несносную, зловредную и чуждую здравой вере, и надобно постараться, чтобы приложено было попечение ο церкви антиохийской. Среди писемъ Василия сохранилось одно письмо безъ определеннаго адреса, которое, по общему мнению ученыхъ, подтверждаемому и его содержаниемъ, представлявтъ собой послание его къ папе. Съ глубокимъ чувствомъ онъ описываетъ здесь, что весь Востокъ отъ Иллирии до Египта объятъ великой бурей и волнениемъ. Ересь готовится возобладать и надъ всей церковью; предстоятели праваго учения по клеветамъ насильственно удалены со своихъ кафедръ, и управление делами передано уловляющимъ души людей простосердечныхъ. И мы ожидали, что единственнымъ избавлениемъ отъ этого будетъ посещение вашего сердоболия, но надежда на это не исполнилась. Василий проситъ отъ лица восточныхъ епископовъ прислать кого–либо изъ единодушныхъ съ ними, и они должны будутъ сблизить ставшихъ между собою далекими и яснее показать западнымъ виновниковъ неустройства, чтобы знать, съ кемъ нужно иметь общение. Василий напоминаетъ Дамасу, что онъ ходатайствуетъ не ο чемъ–либо новомъ. Блаженной памяти епископъ Дионисий, отличавшийся правотой веры и другими добродетелями, посещалъ своими письмами кесарийскую церковь, утешалъ посланиями и присылалъ нарочныхъ людей выкушиъ изъ плена братство. «А теперь церковныя дела Востока въ гораздо худшемъ положении; и если вы, — заключаетъ послание Василий, — не подвигнетесь теперь на помощь, то чрезъ несколько времени не найдете, кому подать руку: все будутъ покорены ересью».Вопреки общимъ ожиданиямъ на Востоке, посольство не оправдало всехъ техъ надеждъ, какия на него возлагали. Въ Риме были обижены уже темъ, что на Востоке не нашли более почетнаго лица для посольства, кроме какого–то неизвестнаго пресвитера. Объ особой миссии на Востоке въ лице нарочито избранныхъ епископовъ не могло быть, поэтому, и речи, но и оставить посла совсемъ безъ ответа было невыгодно: просьба восточныхъ расширяла поле деятельности римскаго епископа и открывала ему возможность дальнейшаго влияния на восточныя дела. Папа ограничился темъ, что послалъ на Востокъ диакона Сабина съ посланиемъ римскаго собора къ иллирийскимъ епиекопамъ, адресовавъ ихъ не Василию, а Афанасию. Послание это сохранилось до нашего времени. Къ ближайшимъ деламъ Востока оно не имеетъ никакого отношения и его содержание представляетъ собой краткое уведомление объ осуждении Авксентия на недавно состоявшемся римскомъ соборе, осложненное увещаниями и на–зиданиями. Выражая надежду на то, что епископы Иллирии свято блюдутъ веру, послание бросаетъ небольшой ретроспективный взглядъ на прошлую историю. Уже въ Никее наши отцы въ числе 318 отцовъ, воздвигли твердыню въ защиту отъ диавольскаго учения, т. — е. положили вероровать, что въ Отце и Сыне одна сущность, одно Божество, одна сила, одно могущество, одна форма figuram) и что Духъ Св. имеетъ одну и ту же сущность и ипо–стась(subsistentiam) съ Отцомъ и Сыномъ. Послание упоминаетъ объ ариминскомъ соборе, на которомъ пытались исправять никейское постановление епископы, обманутые какими–то сторонними соображениями, и вовсе не думая противиться мнению, принятому никейскими отцами. Совершенно несправедливо на основании большей многочисленности этого собора (600—318) приписывать ему больший авторитетъ, потому что ни римский епископъ, мнение котораго надлежало принять прежде всехъ, ни другие не согласились съ этимъ определениемъ. Итакъ, нужно держать одну ту веру, которая основана въ Никее на авто–ритете апостоловъ и которою хвалятся и восточные, если признаютъ себя христианами кафолической церкви.
