В келье вновь наступила тишина. Я старался как следует усвоить наставления отца Кирилла, а он молчал, перебирая четки.
— Батюшка, а в рассказах Странника есть другой способ молитвы Иисусовой: произносить «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» на каждый удар сердца. Я тоже пробовал в пустыне по пульсу молиться… — признался я.
— Как, как?.. Ну-ка повтори! По пульсу? — старец близко наклонился ко мне.
— Ну да! Прижимал пульс в левом запястье пальцами правой руки и так молился… — почувствовав изучающий взгляд духовника, я покраснел.
— Ни в коем случае, ни в коем случае, иеромонаше… Ведь это все относится к благодатной молитве или, как ее называют кавказские подвижники, — самодвижной… Такая молитва приходит лишь с благодатью и то не ко всем, а кому дано! Иначе только сердце испортишь, не стоит, не советую… Лучше отдай все свое внимание возлюбленному Христу, чтобы возлюбить Его всем сердцем, всею душею, всем разумением своим и всеми помышлениями своими! Так-то, молитвенниче и пустынниче… — улыбнулся старец. — Возрастай-ка лучше в покаянии, в смирении да в послушании… Кто искренно, без хитростей и приемов прилежит к этим добродетелям, тот и стяжает в свое время непрестанную молитву.
— Понятно, отче, благословите!
— Бог тебя благословит! Ну что, Симоне Ионин, любиши ли мя? — спросил, улыбаясь, отец Кирилл.
— Да, батюшка, вы знаете, что я люблю вас… — ответил я со слезами на глазах.
В конце июня поездом мы выехали в Таджикистан. Помню, на перроне старая узбечка поцеловала рукав моего подрясника: «У, русский поп!» В Душанбе радости моих родителей не было границ. Чрезвычайно обрадовалась нашему приезду и мама моего друга. Мы все собрались за столом. Отец принес лично им приготовленное вино из собственного винограда, удивительно густое, сладкое и, как нам показалось, совершенно некрепкое. Он с видимым удовольствием нахваливал свой напиток: «Собирал виноградина к виноградине, без воды и сахара, делал его по старинному рецепту!» Мы выпили по две небольшие рюмки и хотели, было, повести беседу, но заметили, что языки уже нам не повинуются. Вино действительно оказалось отменным. Назвав его «сказочным», мы отправились отдыхать на топчане в саду, под тенистой яблоней. Родители терпеливо дождались нашего пробуждения, после чего засыпали нас вопросами, но более всего нашего друга-преподавателя, который на каждый вопрос давал обстоятельный ответ.
В дорогу мама приготовила нам нечерствеющие лепешки, придуманные ею. Она смешала с поджаренной мукой измельченные высушенные фрукты — инжир, кишмиш, яблоки, персики и груши, и сделала овощной хлеб, смешав с мукой тертую вареную морковь и свеклу. Эти овощные и фруктовые лепешки мама высушила на жарком таджикском солнце. Они не черствели, в пути давали много сил и можно было весь день, с утра до вечера, идти по горам, не останавливаясь на обеденный привал. Оставалось еще посетить нашего доброго батюшку из Никольского храма. Он радушно угощал нас, и его хлопотливая матушка безпрестанно подносила кушанья и приправы. Мы объелись так, что еле вышли из-за стола. Мудрые рассуждения нашего друга-богослова вызвали почтительное восхищение у отца Стефана и его матушки, которая на прощанье восторженно произнесла:
— Тень вашего богоподобия исцелила нас, немощных, вашей чудотворной благодатью!
Добрый и сердечный друг наш, отец Стефан, дай Бог тебе сил и крепости, если ты жив, а если нет, то милости тебе Божией в Царстве Небесном! Но себе тогда я строго сказал, что так переедать больше не буду, даже если мой отказ от угощения вызовет недовольство гостеприимных хозяев.
Рано утром было тяжело подниматься из-за вчерашней обильной еды, но доверху груженые рюкзаки звали в дорогу. На троллейбусе мы приехали на остановку, которая тогда называлась ДОК — «ловить» попутные машины на Памир. Нам удалось договориться с водителем микроавтобуса, который совершенно не знал этой дороги. Он только спросил:
— А там асфальт есть?
— Конечно! — ответил я, надеясь, что небольшой отрезок грунтовой дороги, которым заканчивался наш автомобильный маршрут, не вызовет проблем. И мы радостно покатили в наш чудесный край — Оби-Хингоу.
Поздним вечером наша группа добралась до Памирской развилки. Вправо, в ущелье, уходил Памирский тракт на перевал Хабуробад. Совершенно усталые, мы выгрузились из машины.
— Знал бы, что так далеко, никогда бы не поехал… — недовольно бурчал водитель.
Но эконом «утешил» его дополнительной денежной компенсацией и шофер уехал довольный. Под пение июньских соловьев и мерцание огромных бархатистых звезд мы заночевали на траве рядом с развилкой. До следующего поворота, где в Оби-Хингоу впадал ее приток, мы добрались в кузове попутного грузовика с семьей таджиков, переезжавших на свои старые места из хлопковых жарких долин. Это было уже новое веяние, сильно меня насторожившее. Раньше таджикам запрещалось покидать хлопководческие колхозы и совхозы. Они довезли нас до своего нового строящегося дома на берегу Оби-Хингоу, где когда-то давно стояла их старая кибитка. Поодаль, во вновь построенных домах, жили несколько других семей бывших переселенцев. Похоже, жизнь возвращалась на прежние места. Мы разговорились с подошедшими молодыми таджиками. За день до нашего приезда перед нами прошла на ледник группа москвичей, нанявших здесь проводников с ишаками. Нам показалось, что неплохо последовать примеру предыдущей группы, что мы и сделали, заключив договор с этими парнями на переход до ледника и обратно. Увы, мы еще не поняли, что ввязались в авантюру, стоившую нам и денег, и нервов…
Вспоминается, как однажды нам с архитектором, еще до монастыря, пришлось «голосовать» на пустынной дороге у безконечной реки Оби-Хингоу. За весь день лишь к вечеру показалась одна машина и мы, пройдя с утра по жаркой дороге сколько хватило сил, усталые, решили остановить этот грузовик во что бы то ни стало. Машина остановилась, водитель и двое пассажиров и руками, и выражением лиц показывали, что места в грузовике нет и, в то же самое время, выражали сочувствие и желание нам помочь. Мы заглянули в кузов — он был битком набит пузатыми большерогими коровами, которых перевозили на летние пастбища. Но мы решительно полезли к коровам, несмотря на уговоры водителя и хозяев этих животных, что находиться в кузове опасно.
Пол в грузовике был густо унавожен, поэтому стоять с тяжелыми рюкзаками среди коров оказалось невозможно. Пришлось протиснуться между рогами и копытами бедных животных и ухватиться за передний борт кузова машины. Мы медленно тронулись дальше. Тряская дорога принялась усиленно «трамбовать» нас коровами. На поворотах грузные животные сильно сдавливали нас боками, тяжелые рюкзаки на спинах превратились в орудия пыток, так как балансировать с ними на скользком полу было невероятно трудно. Но тяжелее, чем опасность быть насаженными на крутые коровьи рога, для нас стали усилия уберечь ноги от копыт этих тяжелых измученных животных. Но что нам оставалось делать, если этим рогатым «путешественникам» даже держаться было не за что? Они наступали нам на ноги, и от боли мы шипели, как змеи, которым наступили на хвост. Когда мы вылезли из машины, измазанные навозом и облитые коровьей мочой, водитель даже не взял с нас денег, а просто махнул рукой и уехал.
Если эта поездка с коровами выглядела более смешной, чем печальной, то нынешнее путешествие с ишаками оставило грустный осадок в наших душах. Ранним утром, погрузив тяжелые рюкзаки на маленьких тщедушных ишаков, мы отправились в путь. У одного из этих жалких осликов от тяжелой работы были полностью стерты копыта, и он начал хромать уже в начале пути. Места становились все просторнее и суровее, а мощная река — все стремительнее и грознее. Лес исчез, и только по лощинам дымчатым бежевым цветом радовали глаза цветущие тамариски. Высокие стебли ферулы увенчивали вершины ближайших холмов. Запах полыни смешивался с дыханием ледников. Вскоре холод с высоких заоблачных вершин заставил нас поёжиться из-за своего ледяного прикосновения. Теперь нам по ночам уже приходилось ставить палатку, потому что под открытым небом ночевать стало невозможно — настолько пронзительный и холодный ветер дул с верховий реки.
Наконец мы приблизились к повороту реки, с ревом вырывавшейся из узкого ущелья. Она представляла собой грозное зрелище: посреди реки вздымался чудовищный гребень из стремительно летящего ревущего потока. Слышно было как громыхали огромные валуны, перекатываемые водой. У берегов течение реки несколько замедлялось, а посредине водяные массы с ревом проносились мимо, образуя чудовищный гребень из пены и брызг. На том берегу царило полное безлюдье. Высоко вверху вонзалась в черно-синее небо гигантская вершина — куполообразный пик- шеститысячник «Москва», весь в застругах снега и льда. Еще выше, вторым ярусом, стоял гигантский купол темно-фиолетового стратосферного облака, переходящего в ярко-красную радугу закатного зарева. От грохота реки закладывало уши и приходилось кричать во время переговоров с проводниками.
