Стало ясно, что о переправе не может быть и речи. Мы решили подождать до утра, но даже в палатке особенно помолиться не удалось, как, впрочем, и выспаться. Пронизывающий ледяной ветер не утихал ни на мгновение. Палатка ходила ходуном, трепыхаясь полотнищами и хлопая ими, подобно ружейным выстрелам. В лужах, отражающих закат, стыл молодой ледок.
Утро тоже не обещало ничего хорошего. В верховьях, где клубились темные тучи, прошли недавно грозовые ливни. Хотя река к нашему приходу немного присмирела, все попытки переправиться через нее не принесли успеха. Валуны, с тяжелым грохотом катящиеся по дну бешеного потока, подтверждали наше поражение. Понимая, что нам не пройти дальше, и с большим облегчением выяснив, что переправа невозможна, мы повернули обратно. Ниже по течению, на другой стороне реки, стоял пригнанный снизу гусеничный трактор, около которого толпилось много людей. А другие бродили вдоль притоков реки, внимательно осматривая перекаты. Наши таджики разузнали в чем дело: за день до нашего появления группа москвичей пыталась перейти реку на связке. Их сбило с ног, и погибли двое туристов, тела которых теперь разыскивали.
Наши несчастные ослики не выдержали обратного перехода. Сильно хромавшее животное не стали вьючить, а просто погнали домой. Остальные ишаки, ощутив, что вес их груза увеличился, забастовали. Они ложились на землю и не хотели вставать. Владельцы этих горемык прибегали к побоям, но наше единодушное возмущение остановило издевательства погонщиков. Сообща мы разделили между собой наш груз, меньшую часть оставив ишакам, и наш вызывающий жалость караван, замыкаемый хромающим осликом, двинулся дальше вниз по течению. Но даже с малым грузом бедные животные изнемогали и ложились отдыхать, тяжело дыша мокрыми боками.
Этот поход, несмотря на изумительные виды и наличие безлюдных мест, не принес нам ни утешения, ни молитвы. Жизнь в высокогорье требовала усилий на выживание. В безлесных пространствах холодных долин трудно было укрыться. Убедившись в том, что верховья Оби-Хингоу не подходят для создания скита, мы утвердились в решении, что лесистое среднегорье — это то, что нам нужно. Вдобавок, во время последнего ночлега разгорелась перепалка с местными таджиками на тему — чья вера лучше. Подавленные аргументами лаврского богослова, наши спорщики впали в агрессивное состояние и взгляды их не предвещали ничего хорошего. Наконец, толковый ответ отца Анастасия разрядил обстановку:
— Знаете что? Молитесь так, как вам нравится, а мы будем молиться так, как учит нас наша вера!
В полной темноте и очень недовольные результатом спора, кишлачные ревнители отошли от нашего костра. Это говорило о многом: времена изменились и изменилось отношение горных таджиков к русским… Тем не менее, все еще полные надежд на остальную часть маршрута, мы сошли с попутной машины у подвесного хлипкого моста, устроенного из подгнивших дощечек и еле державшегося на тонких тросах над стремниной Оби-Хингоу. Помолясь и перекрестясь, мы перебрались на противоположный берег. Затем, сопровождаемые басистым лаем кишлачных собак, углубились в лес, тянувшийся вверх по тихо журчащему притоку. Живописные берега густо покрывало летнее разнотравье: пижма, шалфей и зверобой, вперемешку с золотистыми свечами эремурусов. Неожиданно хлынул такой проливной ливень, что, пока мы спешно ставили палатку, на нас не осталось ни одной сухой нитки.
На рассвете нас разбудил оглушительный пересвист дроздов. Кукушка куковала где-то высоко в горах. В палатке, проникая через ее тонкий полог, разливался зеленый свет от лучей восходящего солнца. Подсохнув и воспрянув духом, наш небольшой отряд с любопытством первопроходцев устремился по тропе, теряющейся в зарослях папоротника, к встающему впереди перевалу. К вечеру мы вышли на обширную предперевальную поляну с темно-зелеными шатрами старых тутовых деревьев. На многих из них уже чернели первые сладкие и сочные ягоды. Поэтому после утреннего монашеского правила все мы уже сидели на толстых корявых ветвях, угощаясь вкусным лесным завтраком, который к тому же был очень сытным.
За утренним чаем мы с экономом вспомнили драматический случай, произшедший на этом самом месте в один из наших прежних походов. Наша небольшая группа шла с южной стороны на этот самый перевал, который возвышался над нашей палаткой. Перед нами стоял выбор: пройти его прямо в лоб или обойти по узкому каньону с водопадами и выйти на нижнюю тропу. Из-за сильной усталости ни у кого не было желания лезть на перевал, и мы единодушно устремились в каньон, надеясь пройти его сходу. Но, войдя в круто низпадающее ущелье с бурной рекой, мы поняли, что будь этот путь легче, то тропа, несомненно, шла бы через ущелье. К сожалению, она уходила вверх, теряясь в густом арчовнике не слишком высокого перевала, от которого мы так самонадеянно отказались.
По пути через каньон нам пришлось вдобавок обходить водопады, поднимаясь на обрывистые скалы. Это отнимало последние силы. К нашей усталости постепенно стало примешиваться непонятное чувство ужаса, причину которого никто определить не мог. Эти волны ужаса ощущал каждый из нас, что заставляло каждого человека с тревогой осматриваться по сторонам. Спеша и спотыкаясь, мы спешили побыстрее выбраться из этого жуткого места. Ко всему прочему на дне этого мрачного ущелья я обнаружил многочисленные следы лап здоровенного медведя.
Выйдя с большим вздохом облегчения на поляну, мы остановились, совершенно потрясенные открывшимся зрелищем: по всему лугу валялись истерзанные трупы овец. Что здесь произошло, и, похоже, совсем недавно, мы не могли даже представить. Не задерживаясь на поляне, с разбросанными по ней тушами животных, мы быстро ушли из этого мрачного места, забыв о страшной усталости и боли в ногах. Километра через три навстречу попался старик с винтовкой, едущий на ишаке:
— Откуда идете? — спросил он с большим удивлением, поприветствовав нас.
— С перевала, — ответил я.
— А видели там убитых овец?
— Видели.
— Значит вам сильно повезло, раз вы остались живы!
И старик рассказал, что на днях пастух пас в этих местах овец. Из ущелья вышел огромный медведь и убил одну овцу. Пастух, пытаясь отомстить хищнику, изо всех сил ударил его мотыгой по голове, но только нанес ему сильную рану. Разъяренный медведь ударом лапы сбил пастуха с ног и содрал когтями скальп с его головы. В ярости зверь убил всех овец, которых смог поймать, и скрылся в непроходимом ущелье. Происшедшее видели издалека подростки из ближайшего кишлака, собиравшие в это время в лесу дрова. Они со всех ног помчались домой и рассказали людям, что произошло. По рации вызвали вертолет и на нем увезли тяжело раненого пастуха. А теперь все взрослые мужчины из окрестных селений охотятся на этого медведя, который скрывается где-то в каньоне. Тогда нам стал понятен тот безотчетный ужас, который холодил наши сердца. Это был ужас от присутствия свирепого хищника, прятавшегося рядом в ущелье. Взволнованные воспоминаниями, мы засиделись за поздним чаем, не заметив, что подошло время вечерних молитв.
Мои друзья в этот вечер предпочли молиться в палатке, а я, истосковавшись по молитве, долго молился у догорающего костра до тех пор, пока Млечный Путь не оказался у меня за спиной.
От больших радостей — к большим скорбям, так движется суетный мир. Если мы выходим из радостей мира сего, то мы заодно выходим и из больших скорбей, ибо они взаимосвязаны, как свет и тень. И так же, как мы входим в свет духовной жизни, невещественной и неразрушимой, мы можем войти и в радость нетленную, не зависящую от каких-либо перемен, в радость и мир во Святом Духе.
Устремляя взор в тварный мир и удивляясь его чудесам, человек забывает о самом удивительном творении во вселенной — живой душе своей, умирающей в нем, забытой и заброшенной, лишенной силы и благодатного разумения. Одна трагедия порождает другую, ибо вслед за гибелью души гибнет и внешний мир. Но когда внимание человека, побуждаемое скорбями, заметит эту неумирающую красоту души внутри себя, так как душа умереть не может, тогда весь человек преображается дивным преображением, сотворенным благодатью Духа Святого. Вслед за этим душевным изменением изменяется и весь тварный мир, уподобляясь преображенному человеку. Чтобы воспринять новое, сердце человеческое должно отрешиться от старого в полной решимости и готовности к грядущему духовному опыту.
По стенам легкой палатки прыгали солнечные зайчики, обещая безоблачный жаркий день. Утром мы начали подъем на перевал, который мы ни разу не проходили с северной стороны. Множество мелких тропинок, оставшихся от прошедших этим путем овечьих отар, сбивало нас с толку. Тропы разбегались в разные стороны по кустарникам и зарослям арчи. То и дело теряя в лесу направление, мы двинулись вверх к седловине. Стояла середина лета, и в горах установилась жаркая и сухая погода. От тропинок и высохшего мха на деревьях и кустах поднималась едкая пыль, от которой першило в горле. Из-за сухости и пыли приходилось часто пить. Вода в наших фляжках быстро убывала. Отец Пимен и я знали, что за перевалом внизу нас ждет чистая холодная река, огибающая перевал по узкому каньону справа, по которому можно было спуститься, но подъем исключался полностью.
