Мы прочитали несколько молитв. Старик вынул десятку и протянул мне.
— Мы денег не берем..
— Я беру… — наш спутник схватил деньги и быстро сунул в карман. — Так, идем сюда. Молитесь здесь.
Он подтащил меня за руку к группе пожилых женщин, ухаживавших за могилой. Видя его нахальство, я отказался:
— Мы больше молиться не будем…
— Ах ты… — хотел выругаться негодяй.
Вместо ругательства он замахнулся на меня кулаком, но ударить не решился.
— Отец, неужели драться с ним будем? — обернулся я к шедшему позади растерявшемуся архимандриту.
— Уходить надо. Этот человек явно не в себе… — ответил отец Пимен.
— Слушай, что ты к нему пристал? Иди своей дорогой, а мы своей… — сказал он этому человеку. Тот рассвирепел окончательно.
— Не выпущу вас живыми! — заорал он. — Ненавижу вас всех!
Он быстро втолкнул нас в ограду какой-то могилы, закрыл на засов калитку и начал выдергивать из земли торчащий прут арматуры. Люди из-за ограды молча наблюдали за происходящим. Несколько женщин заступились за нас:
— Что ты к ним пристал?
— Ненавижу их всех! — орал взбешенный человек. — Я только освободился и видеть их не могу!
Драться было неподобающе. Ситуация складывалась дикая и глупая. Я начал негромко читать псалом «Живый в помощи Вышняго…», положившись на Бога — будь что будет.
Пока этот безумец остервенело пытался вытянуть арматуру из земли, а отец Пимен возился с заклинившимся засовом, к нашей группе быстро подошел здоровяк, по виду грек, вышедший из подъехавшей машины. Две его спутницы стояли поодаль.
— Что тут происходит?
— Хотим уйти, но нас не пускают… — как мог, кратко объяснил я.
— Ну-ка, отстань от них! — прикрикнул наш защитник.
— Да пошел ты… — посыпались отборные ругательства.
В это время архимандрит справился с засовом, и мы вышли из ограды. Следом выскочил разъяренный скандалист, сыпавший ругательствами, и кинулся на пришедшего. Но тот мгновенно огромным кулаком осадил его натиск:
— Я начальник милиции! Я научу тебя уважать людей!
На лице забияки вздулся багровый синяк. В полном неистовстве он завопил:
— Всех вас убью! Я вышел из тюрьмы и ничего не боюсь! Мы вам еще воткнем рога в землю! Скоро наше время придет, тогда покажем вам…
Он быстро удалился, с воплями и угрозами скрывшись за холмом. Меня осторожно тронули за плечо. Пожилой абхаз с большими усами тихо сказал нам:
— Уходите быстрее… Он за ружьем побежал. Я давно за вами из дома наблюдал, но помочь не мог. Это вас Бог спас! А негодяй правда может убить, мы его знаем — известный бандит-мингрел…
Поблагодарив за помощь начальника милиции, мы стояли в раздумье. Он, усмехнувшись, сказал:
— Идите спокойно. Я разберусь. Никто вас не тронет… Впредь будьте осторожны. Я верующий грек, а это моя семья… — он указал на женщин.
— Простите нас, что причинили вам безпокойство! — на прощание ответил я. — Драться нам нельзя, что делать — непонятно…
— Молитесь. Вот ваше дело. А наше дело охранять людей…
Спросив его имя, мы пошли по дороге в город, благодаря Бога и посланного Им на помощь защитника.
— В миру нечего по улицам ходить, — сделал вывод архимандрит. — Сидели бы дома, не попали бы в искушение…
Я согласно кивнул головой. Мне впервые открылась в действии мгновенная помощь Божия. При первых словах молитвы Бог тут же пришел на защиту. «Значит, можно сделать главный вывод, — размышлял я. — Если я сам защищаю себя, то остается надеяться лишь на свои силы и удачу. А если все предать воле Божией, тогда Бог начинает защищать человека!» После этого искушения вера моя сильно окрепла.
От Сухуми осталось еще одно неприятное и тревожное воспоминание. На Пасху, когда мы шли из собора по центру города, обратили внимание на обилие выброшенного на улицы хлеба. В кучах мусора валялись остатки тортов, виднелись пасхальные куличи. Стоя в очереди за горячими лепешками, я увидел следующую сцену. Хлебопек вытащил из печи горячие, пахнущие ароматным дымком лепешки. Стоявшая впереди женщина недовольно откладывала некоторые из них в сторону:
— Эта горелая… И эта… Горелые мне не нужны!
Стоящий рядом старик-абхазец вздохнул:
— Сейчас горелый хлеб не берем, а скоро и такого не будет…
Я поглядел на архимандрита:
— Слушай, он словно пророчество говорит…
— Похоже… — ответил отец Пимен.
В Лавре нас ожидали накопившиеся дела и та же безконечная череда послушаний. Прежде всего мы рассказали батюшке о поездке в Абхазию. Передали ему поклоны и приветствия от пустынников, от дьякона и его матушки. Старец слушал, кивая головой. Когда наш сбивчивый рассказ перешел к поездке на Псху, отец Кирилл радостно оживился:
— Вот-вот, Псху! Именно Псху! Это ваше место. Расскажите подробно, что видели! Перемежая свое повествование восторженными восклицаниями, мы старались не упустить ни одной подробности и детали.
— Батюшка, благословите вечером вам показать фотографии! — предложил отец Пимен.
— Конечно, конечно… — согласился старец.
Рассматривая слайды, отец Кирилл недоуменно спросил:
— А почему на всех фотографиях только отец Симон?
— Простите, батюшка! Я не умею фотографировать, поэтому отец Пимен везде просил меня встать, для масштаба…
— Ну, если для масштаба, тогда ладно… — усмехнулся отец Кирилл. Смотря слайды, он заметил:
— А что, церкви у пустынников нет? Жаль…
После просмотра фотографий духовник подвел итог:
— В общем, ясно. Ваше место — на Псху…
— А когда это будет, батюшка?
— Посмотрим, посмотрим… — задумчиво промолвил старец.
Наши беженцы, мама отца Пимена и мой отец, обитали в разных половинах дома, получали пенсию и были довольны новой жизнью, особенно близостью со стенами златоглавой Лавры. Папа обрел в ней много хороших знакомых и частенько засиживался после церковной службы в различных отделах экономской службы. Иногда он печально вздыхал: «Эх, жалко, Лида не успела переехать…» На женской половине часто стояла молитвенная тишина. Мама архимандрита полюбила четки и подолгу сидела в кресле перед иконами в неторопливой молитве. В общем, они неплохо ладили между собой и, бывало, вместе пили послеобеденный чай.
В Лавре меня навестил Анатолий из Душанбе. Квартира у него пропала, и он ездил на поездах из города в город, питаясь подаянием.
— Анатолий, оставайся в Лавре, мы с отцом Пименом поможем тебе устроиться!
Наш душанбинский друг помолчал, задумавшись.
— Спаси Господь, Симон, но, когда я в пути, молитва лучше к сердцу прививается. Хотя искушения тоже бывают: как-то в поезде проводник мне кулаком ребра сломал, когда узнал, что у меня нет денег. Ничего, потихоньку оклемался… — засмеялся Анатолий. — Нет, мне странствовать как-то лучше, все равно квартиры нет.
— Так ты уже совсем странник! Возможно, это твой путь, Анатолий?
— А ты меня благослови, отец Симон, на странничество!
— Бог тебя благословит и сохранит, дорогой, храни тебя Господь!
— Надеюсь, увидимся еще, батюшка, раз меня к тебе Бог привел. Хочу еще отца твоего навестить…
Он прожил три дня на Соловьевской улице и вновь исчез на долгое время.
В один из дней в своей комнате я с удивлением обнаружил стоящий на столе старый проигрыватель и пластинки. По-видимому, отец, перебирая старые вещи, обнаружил их, и теперь все это ненужное находилось передо мной.
— Папа, зачем ты сюда привез такое барахло? Это же рухлядь…
Я вопросительно посмотрел на отца, заглянувшего ко мне в комнату.
— Как же, сын, а если придут твои друзья? Пусть послушают музыку!
— Им такая музыка ни к чему! — отрезал я.
— А что же они слушают?
— Духовные песнопения, папа… Если позволишь, я выкину все это…
— Ну, делай как знаешь… Я хотел как лучше… — добродушно согласился он и затворил дверь.
Я смотрел на разложенные на столе старые вещи: как неумолимо уходит от нас все, подобно старым ненужным пластинкам. Когда-то они были частью моей жизни, а теперь сама жизнь стала частью неведомого для меня бытия, с которым она хотела соединиться навечно без всяких искусственных подпорок.
К весне состояние моего здоровья вновь стало сильно ухудшаться. Третий месяц меня сотрясал сильный кашель, от которого я начал изнемогать. Меня снова отвезли на рентген, но ничего подозрительного флюорография не выявила. Я дышал в трубочки с пихтовым маслом, пил различные капли и настойки, предписанные врачами, но никакого улучшения не наступало. Видя безуспешность всякого лечения, я принялся пить антибиотики, но вместо выздоровления сильно себе ими повредил.
Слава Богу, нашелся один здравомыслящий доктор. Эта женщина, лаврский врач, сразу же сказала мне:
