670
Нынешние милленаристы (хилиасты) являются прямыми наследниками подобных течений в раннем христианстве. Сам термин тоже происходит из текста Апокалипсиса. Справедливости ради скажем, что истинные приверженцы этого учения не обязательно ждут конца света к какой-то круглой дате, а просто чают «тысячелетнего царствия Христа», которое наступит после победы над силами зла (Откр. 20:4).
Альберт Швейцер, бывший не только врачом, философом, музыкантом и музыковедом, но и крупным богословом, считал, что Спаситель был проповедником «эсхатологического плана». В дальнейшем эта точка зрения распространения не получила.
Вспомним апокалиптические мотивы в «Белой гвардии» М. Булгакова.
Возможно, подсознательная коррекция этого основополагающего утверждения, все-таки произошедшая под влиянием эллинской философии и отмечаемая, в частности, в тексте 2-й Книги Маккавейской, стала одной из причин того, что труды, содержащие подобные мысли, были исключены из иудейской традиции. Напомним, что мать семи мучеников, заклиная последнего из сыновей принять, подобно братьям, страшную казнь, но не оскверниться отступничеством, говорит: «Посмотри на небо и землю, и, видя все, что на них, познай, что все сотворил Бог из ничего, и что так произошел и род человеческий» (2 Мак. 7:28). Небо и земля, сотворенные «из ничего» — это явный отпечаток греческих воззрений автора книги, как, впрочем, и сотворенный таким же образом человек (в отличие от создания его Богом «по образу Своему»).
Видения невероятных зверей восходят к текстам Книг Даниила и Исзекииля. Также очевидны параллели с книгами Исайи и Иеремии: таким образом выстраивается очевидный «пророческий» ряд.
Такое словоупотребление бытовало среди первых христиан. Например, очевидно, что Римом является «Вавилон» 1-го Послания Апостола Петра: «Приветствует вас избранная, подобно вам, церковь в Вавилоне» (1 Пет. 5:13). К той же фигуре речи прибегает упоминавшаяся 3-я Книга Ездры, удивительнейшее произведение, которое нуждается в отдельном обсуждении. Его автор сообщает следующее: «В тридцатом году по разорении города был я в Вавилоне — и смущался, лежа на постели моей, и помышления всходили на сердце мое… И возмутился дух мой, и я начал со страхом говорить ко Всевышнему…» (3 Езд. 3:1–3). И продолжает: «Неужели лучше живут обитатели Вавилона и за это владеют Сионом?.. Неужели Вавилон поступает лучше, чем Сион?» (3:28; 3:31). Книга эта датируется, как мы уже говорили, концом I — началом II в., речь в ней идет, конечно, о разрушении Иерусалима римлянами. В начало II в. помещают и создание 5-й песни «Книг Сивилл», где под Вавилоном точно понимается Рим: «женственный город, дурной, нечестивый и самый несчастный, самый порочный из всех городов земли Италийской», который поделом рухнет «в безжалостный мрак забытого Богом Аида» (Книги Сивилл. V, 143; V, 159–178). Перекличка последнего фрагмента с Откровением несомненна. Менее очевидна возможность того, что Рим имеется в виду и в 3-й песне «Книг» (Там же. III, 300–313). Вслед за «Вавилоном» она предсказывает беды также другим странам и народам — не исключено, что здесь видны следы Книги Исайи.
Который не раз называл Вавилонию «первым Римом», а Рим «второй Вавилонией» (Блаженный Августин. Указ. соч. Кн. 18. Гл. II) и, более того, совершенно четко высказался в отношении их духовной и геополитической преемственности: «Рим возник как второй Вавилон, как бы дочь первого Вавилона, посредством которой Богу угодно было покорить весь мир» (Там же. Гл. XXII).
Этот зверь (Откр. 13:1–2) совмещает в себе черты всех четырех зверей из Книги Даниила (Дан. 7:3–8).
«Пал, пал Вавилон, и все идолы богов его лежат на земле разбитые» (Ис. 21:9). Налицо аллюзия и на неоднократно цитировавшийся нами пассаж из Книги Иеремии (51:7–8).
Откр. 18:5. Не исключено, что это аллюзия на Вавилонскую башню. Не так важно, хотел ли автор, чтобы у нас возникла подобная ассоциация, важно, что она неизбежно возникает.
Откр. 16:17–18. Окончание этого фрагмента в СП выглядит не идеально, хотя и лучше некоторых современных английских переводов, которые (в отличие от французских) или сглаживают или даже (Jerusalem Bible, причем в английском, а не во французском издании) выпускают это пояснение автора: «τηλικουτός, σεισμός, ούτο μέγας». Дословно: «такой мощи (силы) землетрясение, такое большое» (по-русски, наверно, лучше сказать: «вот какое большое!» или: «вот какое сильное!»). Возможно, здесь дело в склонности «улучшать» древний текст, присущей некоторым научным работникам. А не надо ничего улучшать (за исключением очевидных ошибок переписчиков и проч.), надо доносить мысль автора и не грешить при этом нормами родного языка. В недавнем французском переводе (La Bible. Nouvelle Traduction. P., 2001) написано: «pareil tremblement de terre, oui, un aussi violent» — и все понятно. В защиту англичан скажем, что старый и наиболее во многих смыслах замечательный перевод, известный как King James Bible, тоже обходится без особых эмендаций: «So mighty an earthquake, and so great».
То, что в тексте Апокалипсиса нет ни одной «римской» цитаты, стало особенно удобно, когда в Риме разместился престол католической Церкви. «Вавилон» позволял избежать ненужной путаницы. Буде вместо него упомянут Рим, то у необразованных людей могли бы по прочтении священного текста возникать кое-какие вопросы. Пришлось бы на них отвечать, т. е. давать любопытствующим образование. А от образования до вольнодумства — один шаг. В любом случае, на протяжении многих веков противники папской власти — и любой власти, близкой к абсолютной — часто использовали апокалиптические образы.
Вспомним содержащееся в 11-й гл. Апокалипсиса пророчество о двух «свидетелях» Господних, которые будут убиты «зверем», после чего их трупы останутся лежать «на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят» (Откр. 11:3–8).
Как упоминалось, скорее всего, являющимися наиболее древними «антивавилонскими» текстами Писания.
Достаточно точно совпадающий с продуктами, импортировавшимися в Рим из покоренных провинций (Koester С. R. Op. cit. P. 165–166).
Не в этом ли разгадка того, что Церковь никогда не заказывала изображения Вавилонской башни великим художникам для ее главнейших и величайших соборов в отличие от многих других ветхозаветных сюжетов? Не был ли ей, пусть совершенно подсознательно, этот образ как-либо неприятен? (сравнение католической церковной роскоши с «вавилонской», присутствующее в «Потерянном Рае» протестанта Мильтона, — лишь частное проявление вполне очевидной тенденции).
«Не прибавляйте к тому, что я заповедую вам, и не убавляйте от того» (Втор. 4:2, см. также. Втор. 12:32). Это в чистом виде определение канонического — неизменяемого — текста.
Напомним, что «канон» — термин древнемесопотамский, восходящий к аккадскому quami и даже шумерскому gin. Исходно им обозначался тростниковый шест — измерительный инструмент строителя (правило, линейка). Только со временем он получил те значения, в которых это слово употребляется ныне: 1) масштаб, критерий, 2) образец, 3) норма, 4) список, перечень (подробно см.: Ассман Я. Культурная память. С. 110-138).
Мы склонны полагать, что она, в том или ином виде содержалась в Откровении почти с самого начала существования текста — и поэтому скептически относимся к попыткам приписать различные его части разным авторам, творившим на протяжении нескольких десятилетий.
Есть точка зрения, что эпилог: гл. 21–22 — был создан отдельно от основного корпуса книги и другим автором.
Интересно, что в восточнохристианской традиции сохранилось предание, возводящее к Вавилону место «вечного обиталища царственности». Из этого следует, что эта древнейшая традиция на Ближнем Востоке так и не прервалась. В литературе позднесредневековои Руси она трансформировалось в цикл сказаний о Вавилонском царстве времен Навуходоносора, завершающихся тем, что царские регалии вавилонских владык волшебным образом оказываются в руках владык византийских, а от них и русских (подр. см.: Памятники литературы Древней Руси. Вып. 5. М., 1982. С. 182–187, 596–597). Возможно, что эта идея тоже восходит к Августину, считавшего Рим геополитической «дочерью» Вавилона (см. выше).
