Разумеется, прогресс представляет собой не какое-то изолированное улучшение, а непрерывный поток улучшений. Но трансцендентальные заповеди постоянны. Внимательность, ум, разумность и ответственность должны осуществляться не только по отношению к существующей ситуации, но и по отношению к последующей, изменившейся ситуации. Прогресс выявляет меру отдачи или неадекватности предыдущего начинания, чтобы улучшить его хорошие стороны и исправить ущербные. В более общем смысле, сам факт изменения себя благоприятствует возникновению новых и более вероятному осуществлению старых возможностей. Так изменение порождает дальнейшее изменение, а последовательное соблюдение трансцендентальных заповедей превращает эти накапливающиеся изменения в момент прогресса.
Но заповеди могут быть нарушены. Оценка может оказаться пристрастной в силу эгоистического невнимания к другим, верности лишь собственной группе в сочетании с враждебностью к другим группам, в силу сосредоточенности на сиюминутных выгодах и пренебрежения долгосрочными затратами[29]. Более того, подобные аберрации легко возникают, но их трудно исправить. Эгоист не превращается в альтруиста за одну ночь. Враждующие группы нелегко забывают взаимные обиды, отбрасывают взаимные претензии, преодолевают взаимные опасения и подозрения. Обычный здравый смысл обычно чувствует себя всезнающим в практических делах, обычно слеп к отдаленным последствиям политики и практики, обычно не осознает примешивания обычной бессмыслицы к своим самым дорогим убеждениям и девизам.
Мера подобных аберраций может, естественно, варьироваться. Но чем она больше, тем быстрее нарушит процесс кумулятивного изменения и породит массу социальных и культурных проблем. Эгоизм находится в конфликтных отношениях с благоустроением, вплоть до того, что ему противостоят посредством закона, полиции, судебной системы, тюрем. Но существует некий предельный показатель доли населения, которую можно держать в тюрьмах, и, если эгоизм превышает этот уровень, представитель закона и, в конечном счете, сам закон вынуждены быть терпимее и снисходительнее. В результате благоустроение несет ущерб. Оно не только становится менее эффективным, но и возникают трудности в отправлении беспристрастного правосудия, в определении тех правонарушений, на которые следует закрывать глаза. На практике этот вопрос может обернуться вопросом о том, чьи социальные проступки можно простить, а чьи подлежат наказанию. Но это подорвет закон, он перестанет быть тождественным справедливости. По всей вероятности, он в большей или меньшей степени превратится в орудие определенного класса.
В самом деле, за эгоизмом индивида стоит эгоизм группы. Если индивид вынужден мириться с публичным осуждением его образа действий, то групповой эгоизм не просто направляет развитие в сторону своего возвеличения, но и создает рынок мнений, учений, теорий, который будет оправдывать его образ действий и в то же время выставлять на свет несчастье других групп, объясняя его их порочностью. Разумеется, пока удачливая группа продолжает быть удачливой, пока на каждый новый вызов у нее находится творческий ответ, она чувствует себя баловнем судьбы и вызывает не столько озлобление и противостояние, сколько восхищение и желание состязаться с ней. Но развитие, направляемое групповым эгоизмом, имеет тенденцию быть односторонним. Оно не только разделяет социальное тело на имущих и неимущих, но и выставляет первых творцами культурного расцвета своей эпохи, а вторых – пережитками прошлого. Наконец, в той мере, в какой группа вдохновляет и принимает определенную идеологию, которая служит рационализацией ее собственного поведения, – в той же самой мере она будет слепа к реальной ситуации и обескуражена возникновением противоположной идеологии, пробуждающей противоположный групповой эгоизм.
Упадок представляет собой еще более низкий уровень. Он не только извращает и искажает прогресс. Дело не сводится к тому, что невнимательность, глупость, безрассудность и безответственность объективно порождают ситуации абсурда. Дело не только в том, что идеологии разлагают умы; дело еще и в том, что извращение и искажение дискредитируют прогресс. Объективно абсурдные ситуации не поддаются исцелению. Подверженные разложению умы склонны хвататься за ошибочное решение и настаивать на том, что именно оно и является умным, разумным и правильным. Из сферы грубого материального успеха и власти разложение незаметно распространяется на средства массовой информации, на модные журналы, литературные течения, образовательный процесс, господствующие философские направления. Идущая к упадку цивилизация с неослабным рвением роет самой себе могилу. Ее нельзя убедить свернуть с пути саморазрушения: ведь аргументация предполагает теоретическую бо́льшую посылку, от теоретических посылок требуется соответствовать фактическому положению дел, а факты в ситуации упадка все чаще оказываются абсурдом, который порождается невнимательностью, глупостью, безрассудством и безответственностью.
Термин «отчуждение» используется во множестве различных значений, но в нашем анализе базовой формой отчуждения является пренебрежение со стороны человека трансцендентальными заповедями: будь внимательным, будь умным, будь разумным, будь ответственным. А базовой формой идеологии будет опять-таки учение, оправдывающее такое отчуждение. Из этих базовых форм отчуждения могут быть выведены все остальные, ибо именно базовые формы разлагают социальное благо. Как самотрансцендирование способствует прогрессу, так отказ от самотрансцендирования превращает прогресс в кумулятивный процесс упадка.
Наконец, можно заметить, что религия, содействующая самотрансцендированию вплоть до не просто справедливости, но жертвенной любви, постольку способна играть искупительную роль в человеческом обществе, поскольку такая любовь в силах исправить нанесенный упадком вред и восстановить кумулятивный процесс продвижения вперед[30].
Смысл воплощается, или осуществляется, в человеческой интерсубъективности, в искусстве, в символах, в языке, в жизни и поступках людей. Его можно прояснить через сведение к его составным элементам. В человеческой жизни смысл выполняет различные функции, служит ключом к самым разным областям. Его техническое осуществление варьируется на последовательных стадиях исторического развития человека. Проговорив каждую из этих тем, мы не только подготовим переход к анализу таких специфических функций, как интерпретация, история, систематика и коммуникации, но и сможем бросить взгляд на разнообразие выражений религиозного опыта.
Прежде того «мы», которое оказывается следствием взаимной любви «я» и «ты», существует более изначальное «мы», предшествующее различию субъектов и способное пережить их забвение. Это изначальное «мы» витально и функционально. Так же спонтанно, как человек вскидывает руку, чтобы отвести удар от своей головы, он протягивает руку другому, чтобы удержать его от падения. Восприятие, чувствование, телесное движения участвуют в этом, но помощь, оказанная другому, не есть результат обдумывания: она спонтанна. Человек замечает ее не до того, как ее оказать, но лишь тогда, когда уже ее оказывает. Как если бы до того, как отличаться друг от друга, «мы» были членами друг друга.
Интерсубъективность проявляется не только в спонтанной взаимопомощи, но и в некоторых других формах, в которых совершается общение чувств. Обратимся к Максу Шелеру, который различал общность чувства, чувство товарищества, психическое заражение и эмоциональную идентификацию[31].
Общность чувства и чувство товарищества равно представляют собой интенциональные ответы. Они предполагают схватывание объектов, которыми порождается чувство. В общности чувства два или более человек сходным образом отвечают на один и тот же объект. В чувстве товарищества первый человек отвечает на некоторый объект, а второй отвечает на явленное чувство первого. Так, примером общности чувства может служить скорбь обоих родителей по умершему ребенку, а чувство товарищества будет испытывает третий человек, тронутый их скорбью. Другой пример: в общинном богослужении общность чувства имеет место постольку, поскольку поклоняющиеся Богу сходным образом затронуты Им; а чувство товарищества имеет место постольку, поскольку некто побуждается к поклонению Богу молитвенным настроем других людей.
В противоположность этому, психическое заражение и эмоциональная идентификация имеют не столько интенциональную, сколько витальную основу. Психическое заражение означает, что мы разделяем эмоцию другого, не отдавая себе отчета в объекте эмоции. Человек ухмыляется, когда смеются другие, даже если не знает, чему они так веселятся. Человек становится угрюмым, когда другие рыдают, даже если не знает причины их горя. Наблюдающему за больным передается чувство острой боли, выраженное на лице страдальца. Видимо, именно такое заражение служит механизмом массового возбуждения во время паник, революций, бунтов, демонстраций, забастовок: во всех тех случаях, когда исчезает личная ответственность, порыв берет верх над здравомыслием, снижается уровень интеллектуального мышления и преобладает готовность подчиняться лидеру. Нет нужды говорить, что подобное заражение может провоцироваться преднамеренно, подготавливаться, эксплуатироваться политическими активистами, предпринимателями, религиозными и особенно псевдорелигиозными лидерами.
