– Что же поделать, когда Богу угодно только нам восьмерым поручить эту келлию, – услышал я простодушные слова старца иеросхимонаха отца Агафангела. – Вот и трудимся, грешные… Только Господь и помогает. А без Его помощи не справились бы.
Осмотрев храм Евфимиевской келлии и побеседовав с радушными хозяевами за предложенным мне по восточному обычаю вареньем с прекрасной ключевой водой, стали мы спускаться к келлии Св. Николая чудотворца, расположенной в широкой долине и окруженной высокими горами и холмами. Опять вокруг меня был настоящий рай с живописными видами на окрестности и далекое море, а сама келлия утопала в густой зелени. И опять меня радовала задушевная и полная глубокого содержания беседа с настоятелем, иеромонахом отцом Георгием, радушно усадившем меня на старенькой терраске над крутым склоном, с которого я мог снова любоваться Божьей красотой.
Эта скромная обитель Св. Николая чудотворца находится в 15–20 минутах ходьбы от греческого Филофеевского монастыря. По древнему преданию, основана эта келлия в начале XIV века несколькими выходцами из господствующего греческого монастыря, искавшими пустыннической жизни. А в 1860 году она перешла в русское владение. Настоятель иеромонах отец Георгий, несмотря на скудные средства, много потрудился для благоустроения обители и самостоятельно разработал новый участок земли.
В довоенное время братии было 10–12 человек, а осталось только двое, и старец мужественно борется с нуждой, стараясь сохранить эту древнюю обитель. Непосильно работая по хозяйству и невзирая на свой преклонный возраст, отец Георгий поддерживал строгий порядок богослужений, отличаясь редкой культурностью. На Афоне его очень почитали, а знали далеко за пределами Святой Горы, так как он поддерживал постоянную письменную связь со многими друзьями и благодетелями. Я хорошо знавал отца Георгия, искренне ценил его мудрую беседу и всегда стремился к свиданию с ним, зная его благорасположение и радушие.
Конечно, и здесь не обошлось без трогательного угощения. После чего отец Георгий с иеродиаконом Вениамином решили меня проводить до монастыря Каракал, предложив мне также их единственного мула. Я с радостью воспользовался этим предложением, принимая во внимание усталость своей мулашки, уже достаточно послужившей мне за время предыдущих переходов по горам и долинам Афона.
В беседе с провожавшими друзьями время пролетело быстро, и вскоре уже показался греческий монастырь Каракал, находящийся всего в четверти часа от морского берега.
Цветущие берега живописной Греции… Море покачивает вас на зеленоватых волнах. По тем же волнам тысячелетиями двигались ладьи человека. И они избороздили эти сине-зеленые воды во всех направлениях, не зная иного простора. Десятки веков сложили грандиозные ступени, от первобытной стадии человеческого существования до позднейшей культуры бесконечной вереницы племен и народов. Произошла знаменательная смена великих религий, политических форм, философских школ и разнообразных принципов и идеалов.
Но все это прожито. Пройден далекий путь…
Когда взгляд окинет бесконечную морскую ширь, охватившую нас отовсюду, возбужденной фантазии кажутся доступными все отдаленные уголки этого поэтического царства: вот далеко впереди вправо, за синей чертой небосклона, скрыты от глаз очертания высокой пустынной горы – мы идем к ней, к Афону; а влево, далеко в глубине, за сотни километров – колыбель народов, библейская родина человечества. Первый шаг первого дикаря запечатлел девственную почву Азии, переступил в Африку, достиг Европы и, пройдя путь многих веков, окреп на огромном пространстве.
На пути к Афону я почти не сходил с палубы, любуясь все новыми и новыми картинами, с каждым часом становившимися все прекраснее. Недаром Байрон называл острова архипелага драгоценным ожерельем вечно-прекрасного моря. Восхищались ими и суровые, закаленные в битвах крестоносцы, сравнивавшие архипелаг с разбросанным по воде цветником. И этот гигантский цветник не прерывался нигде во время плавания по Цикладам: не успевал скрыться из поля зрения один остров, как на смену ему вставал другой, еще более красочный.
И синими, слишком синими казались в этом благословенном краю волны архипелага, доводящего в то же время изумительную прозрачность своих вод до эффекта незнакомого ни одной стране, ни одному морскому простору. Так и чудилось, что, кроме яркого солнца, сиявшего над головой, где-то внизу, под волнами горит и блещет второе такое же светило, дающее возможность простому человеческому глазу постигать все тайны неизмеримо глубоких волн.
Чем дальше наш путь, тем скалистее берега, вдоль которых движется бегущее к заветной цели наше судно. В одних местах отроги этих берегов круто спускались в море, производя грозное впечатление; в иных – им на смену внезапно приходила мирная тишина обширных зеленых лугов или полоска золотистого песчаного берега, залитого лучами непобедимого солнца… Пароход теперь держал путь еще определеннее в сторону Афона. На голубом просторе всплывали цветущие берега, как прихотливые корзины цветов. Они казались плавающими на этих волнах, отражающих и яркую зелень, и красноватые скалы, и караваны опаловых облаков, едва скользящих в прозрачной пелене неба. Но вот справа на горизонте встал гористый Имброс, за ним обозначился фиолетовый абрис Самофраки, а прямо вдали – поднялась из пенистых вод мраморная чаша Лемноса. Сзади нас слабо зарисовываются остроконечные пики Тенедоса, отделенные тонкой водной чертой Безикской бухты.
Не помню, сколько времени плыл я таким образом, ни на минуту не отрываясь от созерцания прекрасных картин. Помню только, что пароход уже миновал живописный остров Тассо, с раскинувшимся напротив него городом Кавалой, когда за голубоватой завесой под узорчатой каймой горизонта начал вырисовываться силуэт Святой Горы – желанной цели моего путешествия. Казалось, что цель была уже совсем близка, но затем выяснилось, что нам пришлось плыть еще часа три, пока пароход поравнялся с южной частью Афонского полуострова. И только тогда очертания Святой Горы стали делаться яснее. А южное солнце тем временем медленно переходило полдень, окружая вершину ее чуть приметным золотым нимбом. Картина была поразительная, чарующая, незабываемая!
Святая Гора, между тем, все приближалась, обнаруживая детали до того времени незаметные и скрывавшиеся за туманной далью. Но все же суровостью дышит величественная природа южной части горы. Мощно-спокойным взглядом отшельника смотрит она в туманную даль, где укрылась беззаботно-веселая Греция. Дикие камни, кое-где по вершинам зеленые пятна растительности, одиноко застывшие деревья и скалы, скалы кругом. А внизу шаловливое море источило базальт и песчаник неустанно бьющими в берег волнами. Красноватые гребни утесов нависли и смотрят вниз на подошвы уступов, одетых пеной прибоя. Не видно жизни, не заметно движения. И все же именно этому грустному одиночеству позавидовал гениальный английский поэт Чайльд-Гарольд, увековечив в чудных стихах свое посещение Афона.
– Вот видите эти темные пятна на горных скатах? – сказал мой спутник. – Присмотритесь хорошенько, вы их легко заметите!.. Видите теперь?
Я с интересом последовал его указанию и вскоре увидел то, на что он указывал: на неприступной высоте оголенного ската уступами кверху, на разном расстоянии одно от другого, на золотившейся от солнца скалистой поверхности горы разбросаны были черневшие пятна-точки. Число их увеличивалось по мере приближения нашего парохода.
– Это пещеры и келлии спасающихся в отшельничестве иноков, – пояснил он. – Немало таких же келлий и в ущельях скал, и в чаще лесов.
Восточный ветер пробежал по архипелагу, покрыв легкой зыбью его синюю гладь, по которой всего только на несколько минут забегали белые барашки.
– Зыбь, – задумчиво проговорил мой спутник. – Но это сейчас же и пройдет, и море станет еще спокойнее, чем раньше.
Скоро мы поравнялись с юго-восточной частью Афона.
* * *
Лязгают цепи. Якорь ныряет в морскую пучину, и мы останавливаемся. К нам несутся от пустынного берега лодки, ныряя по волнам, они доставляют чиновников и пассажиров-монахов. Загремела лебедка и началась выгрузка из трюма, а греческие чиновники стали проверять документы тех пассажиров, которые собирались съехать на афонский берег. Процедура эта обещала затянуться, но обстоятельства мне благоприятствовали, и, удовлетворив всем требованиям представителей власти, я вскоре уже вступил на берег афонской пристани Дафни.
– Не вы ли господин М.? – послышался около меня спокойный, мягкий голос, произнесший мою фамилию. – Отец наместник прислал за вами лодку. Из монастыря целителя Пантелеимона… Ведь это вы, не правда ли?
