— Да, история… Я как раз… — промолвил профессор, не терявший надежды выудить из Агасфера хоть какие‑нибудь сведения, полезные для его профессиональных изысканий.
Но Агасфер сделал предупреждающий жест, красноречиво говорящий о том, что профессору лучше помолчать.
— Да, даже история. И лишь Его Мать однажды подозвала меня к Себе и ласково со мной поговорила. Это было лишь однажды, но воспоминание об этом согревает мою душу уже две тысячи лет! И это была не просто беседа, это было событие, давшее мне надежду на искупление. — Агасфер улыбнулся. — Я, пока Её земная жизнь не прервалась, везде следовал за Ней, как преданный пёс, но ученики, которым я внушал ужас и отвращение, всегда с гневом отгоняли меня. А Божья Матерь, хоть и не вмешивалась, но и не одобряла их поведение. Лишь Иоанн, тоже, правда, не пускавший меня к Ней, относился ко мне терпимо, так как был посвящен во все Её тайны.
— И какую же надежду Она вам дала? Что именно Она вам сказала? — спросил профессор.
Лицо Агасфера просветлело.
— Она сказала, что Ей дано великое благословение любить всех людей и даже меня, на котором лежит великое проклятие, сделавшее меня объектом всеобщей ненависти.
Отвращение профессора к собеседнику росло с каждой минутой, и ученому требовалось всё больше душевных усилий, чтобы не выдать своих истинных чувств. Ему казалось, что перед ним какое‑то отвратительное животное с фиолетовой, словно чернила, кожей, источающее серную вонь.
— Выходит, Её благословение сильнее проклятия, наложенного на вас.
Агасфер опять усмехнулся.
— Она сказала, что благословение Царя всегда перевешивает проклятье. Что всё закончится, когда мы оба совсем устанем. Я — бродить по свету, Она — вымаливать людей. Именно тогда мир исчезнет и всё станет новым. А перед этим я смогу принять крещение в Иерусалиме — там, где я не был со времён крестовых походов.
— Что значит — Она устанет вымаливать людей? Не кажется ли вам это дерзким утверждением?
Бутадеус вздохнул.
— Она, хоть и величайший, но всё же человек. Лишь милость Бога поистине безгранична.
Профессор чувствовал, что надолго его не хватит, а вопросов, которых он хотел задать живому свидетелю всех исторических событий последних двух тысяч лет, было великое множество.
— Я читал в одном древнем манускрипте, что некоторые авторы с ваших слов писали историю.
— Да, многие. Вам назвать имена?
— А можно?
— Нет. Скоро вы будете испытывать ко мне столь сильную ненависть, что не сможете слушать то, о чём я вам хочу рассказать. У вас слишком мало сил, чтобы тратить оставшееся время на всякие мелочи.
— Но… вы же, можно сказать, ходячая история, вы — хранитель разгадок такого множества тайн, что отпустить вас, не узнав ответа хотя бы на некоторые вопросы, было бы преступлением!
Агасфер усмехнулся.
— Тайны!.. Давайте‑ка допьём это превосходное вино.
— Зачем же вы пригласили меня сюда? — возмутился профессор.
Агасфер поднял глаза к небу.
— Иногда мне хочется с кем‑нибудь поговорить, излить душу. Жалко, что люди слишком быстро начинают меня ненавидеть. Но ничего, скоро всё закончится — мир приближается к своему концу.
— Закончится? Что вы имеете в виду?
— Месяц назад я пил воду из Агиазмы [7], и чаша неожиданно сорвалась с цепи и упала в воду. Я склонился над источником, погрузив руки в холодную воду, чтобы достать её, и вдруг почувствовал Её присутствие! Она стояла рядом, на дощатом полу. Я
хотел было поднять голову, но Она запретила мне и ласково спросила:
— Ну что, ты, наверное, сильно устал?
— Конечно, устал, Великая Мать!
А Она тихо, со скорбью в голосе, сказала:
— И у Меня уже почти не осталось сил молиться за людей. Мы оба дошли до своего предела, равно как и мир дошёл до своего. Скоро Бог призовёт всех на Суд. Иди в Иерусалим, где, как Я тебе и обещала, ты примешь, наконец, крещение и будешь освобождён от проклятья.
— Когда же это произойдёт? — спросил я умоляюще. — Когда?
— Когда силы оставят Меня, а это может произойти очень скоро, ибо грехи нынешних людей очень велики. А ты просто иди в Иерусалим и жди, скоро твоя надежда исполнится.
После этого Агиазма наполнилась необычайным благоуханием, и я понял, что стою у источника один. Кружка же оказалась висящей на крючке, как будто и не падала вовсе. Я зачерпнул ладонями воды и утолил жажду, впервые за многие годы я ощутил некое подобие облегчения. Я прожил близ Агиазмы ещё неделю и, вот, завтра я иду в Иерусалим.
Отвращение душило профессора, и он, из последних сил сдерживаясь, чтобы не убежать в кромешную темноту афонской ночи от этого существа, почти закричал:
— Зачем же вы вызвали меня на эту беседу?!
— Я хотел хоть с кем‑то поделиться своей радостью, — спокойно ответил Агасфер. — Вы… вы хороший человек и достаточно чудаковатый, чтобы вам никто не поверил. — Он неожиданно встал, отошел шагов на десять и сказал: — Прощайте, профессор!
…Когда учёный дошел до этого места своей истории, к нам подошел благочинный и разогнал наше маленькое собрание. К счастью, история была уже рассказана. На следующий день мы с профессором смогли лишь обменяться улыбками. Он уехал с Афона и больше я его никогда не видел.
Спустя несколько лет случилось так, что и мне пришлось покинуть Афон из‑за одного сильного искушения. Увы! Теперь я не послушник Божьей Матери. Здесь, в России, друзья, чтобы хоть как‑то меня утешить, пригласили меня поехать с ними в Иерусалим. Я согласился, и правильно сделал — эта поездка, действительно, несколько приглушила мою скорбь. Кстати, там со мной произошло небольшое происшествие, которое, как я считаю, можно «подшить к делу» об Агасфере.
Случилось это перед воскресной Всенощной в храме Гроба Господня. Мы ждали, когда арабы откроют врата, и тут я увидел сидящего на корточках у стены храма бродягу, при взгляде на которого я почувствовал необъяснимое отвращение. Он ответил на мой взгляд, и я с удивлением обнаружил, что один глаз у него синий, а другой — зеленый.
Я сразу же вспомнил свой давний разговор с профессором и решил подойти к незнакомцу. Бродяга же, увидев моё намерение, накинул капюшон, скрыв лицо, а свою клюку выставил вперёд, уперев её мне в грудь. Так мы, ни слова не говоря, простояли некоторое время, пока подошедший друг не увёл меня, сказав, что врата храма Гроба Господня уже открывают и что на этот ритуал обязательно следует посмотреть. Когда я обернулся, бродяга уже уходил быстрым шагом по темной каменистой Via dolorosa [8].
Может быть, это и был Агасфер, ждущий Второго пришествия Господня? Принял ли он крещение или ещё нет? Наверное, нет человека на Земле, с большей радостью, чем он, ожидающего исполнения последних слов Нового Завета: «Ей, гряди, Иисусе!»
Тему для этого рассказа мне подсказал один русский афонский пустынник, имени которого мне разглашать не хотелось бы, ибо даже небольшая известность вредна для пустынников. Как говорили древние отцы — щедро одаривай нищих, но отшельников оставляй ни с чем, потому что, одаривая пустынника, ты разоряешь его устав и губишь его, думая, что совершаешь благо.
Это же касается и мирской славы. Пусть она останется с усопшими отцами, а здравствующие пусть пьют бесчестие, как очистительную воду. И да не побьют меня монахи за столь дерзновенное высказывание!
Этот пустынник сказал мне один раз: «Если бы мне пришлось написать книгу об Афоне, я назвал бы её так: «Осторожно — афониты», а написал бы её, чтобы обезопасить верующих от тех, кто использует авторитет Святой горы для собственного прославления». И рассказал затем одну неприглядную историю.
Поначалу я сам соблазнился и не хотел обнародовать его рассказ, боясь тем самым очернить авторитет Святой горы. Но вскоре со мной произошёл случай, который и разрешил все сомнения.
Однажды зимой я приехал в Троице-Сергиеву лавру поклониться мощам преподобного Сергия. Я был одет в послушническое, на голове моей красовалась афонская капа. Неожиданно ко мне подошёл незнакомый человек благообразной наружности, вероятно, весьма порядочный и благоговейный, и спросил:
— Не сочтите за дерзость мой вопрос: у вас такая странная скуфейка, откуда вы, батюшка?
Не справившись с искушением пощеголять именем Афона, я, многозначительно посмотрев на благоговейного паломника, ответил:
— Да что вы, какая дерзость! Я приехал со Святой горы.
— Это с Афона, что ли?!
— Именно, с Афона. — Я кротко улыбнулся, изобразив смирение.
И тут мой собеседник с невообразимым подобострастием посмотрел на меня и сказал с придыханием:
— У вас глаза цвета небес!
Он глядел на меня, человека, не блещущего никакими духовными дарованиями, как зачарованный, словно на святого. А знаете, что можно ощутить, когда на тебя смотрят, как на святого? Никакие восторги перед деньгами, яхтами и популярностью не будут так тешить твоё тщеславие, как если в тебе просто «увидят» Дух Божий. Тогда ты начинаешь казаться себе полубогом, спустившимся на землю с небесного Афона по некоей воздушной лествице.
