Впрочем, более важности и интереса, чем указанное явление, в котором выражается наклонность партий хотя бы несколько сближаться в решении частного вопроса о Символе, имеют общие взгляды одной партии на другую и та оценка, какой подвергает одна партия другую, когда каждая из них старается оценивать другую партию в целом с ее идеалами и стремлениями. Разумеется, нельзя ожидать, чтобы одна партия при этом говорила комплименты другой.
Партия консервативная, к которой принадлежат защитники Символа, очень сурово смотрит на партию противоположную. И прежде всего, довольно–таки горьких истин выражается по адресу главы этой последней партии, т. е. Гарнака. Гарнака враги его сравнивают с известным Эгиди, этим Л. Н. Толстым немецкого протестантства. Эгиди приписывают отвержение чудес в жизни Иисуса Христа. Ему приписывают изречение: «Все же я христианин, и даже обладаю единственно истинным христианством» (Collmann. S. 15). Гарнак, по мнению подобных его критиков, идет по тому же опасному пути, на каком стоит Эгиди. Другие критики Гарнака, применяясь к словам Христа, именуют его волком, прикрывшим себя овечьей шкурой (Taubert. S. 21). Один противник в печатном открытом письме к Гарнаку прямо говорит: «Г–н профессор, мы ничего не можем иметь с вами общего, если вы остаетесь при ваших объяснениях. Так как вы не хотите считать Христа истинным Богом, рожденным от Отца предвечно, то мы должны вашу религию объявить антихристианством, на основании слов (1 Ин. 2, 22–23): «Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос? Это антихрист, отвергающий Отца и Сына. Всякий отвергающий Сына не имеет и Отца, а исповедующий Сына имеет и Отца»». Другими словами, критик именует Гарнака просто антихристом (Hahn. S. 8).
Вся партия Гарнака изображается как опаснейшее явление времени, ей приписываются самые злонамеренные цели. «Никогда еще, — говорит один противник этой партии, — обман и искушения со стороны ложной человеческой мудрости не были сильнее, чем теперь. Эта последняя стала могущественной в университетах (на богословских факультетах) и вовлекает юных богословов в заблуждения относительно веры Церкви, она проникает даже в приходы и смущает простых, и уловляет разумных» (Collmann. S. 23). Дело не в Символе, не о нем только спор. «Можно ли назвать честной игрой (?), если враги Символа делают вид, будто бы они борются с этим последним на основании Св. Писания, тогда как в действительности вместе с Символом они опровергают достоверность Писания?» (Burk. S. 10). «Это не старомодный спор о переживших свое время формулах и устарелых правах, не профессорский диспут о научных мнениях и исторических проблемах. В действительности, возгоревшаяся борьба касается центра нашей спасительной веры. Ибо борьба из–за Символа в конце концов есть борьба из–за Божества Христа. И с решением этого спора связан вопрос — стоит или падает христианство» (Rendtorff. S. 5–6; Grau. S. 16). Известного рода «теология свое многообъемлющее отрицание лишь прикрывает оборотами, по–видимому, лишь имеющими церковный смысл, но на самом деле этот смысл из них уже исчез; и несмотря на это, мы видим притязание, чтобы пустые обороты речи принимались за чистую монету. Эту теологию иногда обзывают теологическим нигилизмом. Не нужно забывать, что в борьбе из–за Символа дело идет не об отдельных догматических положениях, хотя и очень важных, но стала предметом вопроса самая сущность христианства. Нужно ясно понимать, о чем идет борьба: борются одно с другим два различных мировоззрения. Враги Символа ставят себе целью древнюю догму вообще устранить и заменить ее новой, рационалистической догмой; при этом, само собой понятно, мужи этого направления, совершая свою разрушительную работу, думают, что они приносят службу Богу» (Lemme. S. Ill—V; 2–3, 62).
Что при таких обстоятельствах делать, чем помочь Протестантской церкви? Этим вопросом занимаются очень многие из оппонентов Гарнаковой партии. Само собой понятно, что никто из них никакой панацеи выдумать был не в состоянии. Принимая во внимание либерализм профессоров теологического факультета, некоторые защитники веры полагают, что «следует прибегнуть к решительной мере: пусть отцы запрещают изучать богословие в таких collegia, где происходят нападки на веру» (Taubert. S. 22). Другие думают, что было бы хорошо уже и то, если бы богословская кафедра никому не давалась раньше, чем претендент на нее не прослужит, по крайней мере, год в церковной должности (пастора?) (Wyneken. S. 11). Третьи выражают желание, чтобы на церковные должности поступали только люди, чувствующие призвание к этому званию: «Не каждый только потому, что он теолог, должен делаться или оставаться служителем слова Божия. Решение вопроса зависит от честности тех лиц, которые служение Церкви избирают своей профессией» (Сгетег. S. 52). Едва ли нужно прибавлять, что все это — паллиативы, которые мало отвечают трудности положения дел.
Можно было бы думать, что, по крайней мере, противоположная партия — гарнаковская — ликует и торжествует. Но и этого нет. И эта партия считает себя чем–то обиженной. Сам принципал ее лишь позволяет мечтать себе о том «золотом времени Церкви Иисусовой», когда жизнь не будет расходиться с идеалами. Другие представители партии тоже говорят о положении своих дел в минорном тоне. Их мало радует и то обстоятельство, что, по одному свидетельству, половина всего числа профессоров и пасторов немецкого протестантского мира разделяют воззрения либерального богословия (Battenberg. S. 32); их не ободряет и то явление, что «большая часть, если не громадная часть юных богословов стоит на гарнаковской точке зрения»; им нипочем и тот факт, что «Гарнак и его коллеги по кафедре находят в большой публике и прессе преизобилие похвал» (Massow. S. 29, 42). Брошюра Гарнака, направленная против Символа, прочитана десятками тысяч их соотечественников (мы встречали указание на 22–е издание «творения» Гарнака), но и это их не радует. Чего же недостает им? Представители партии недовольны тем, что не все отдают дань уважения их деятельности и даже порицают эту деятельность. Борнеманн говорит: «Нам не хотят верить, что вопросы, какие мы поднимаем, сомнения и недоумения, какие перекрещивают наш путь, новые воззрения и исходные точки, каких мы ищем, противоречия, в какие мы становимся по отношению к некоторым преданиям, проистекают отнюдь не из научной гордости, не из произвола и любви к новшествам, но из честности и совестливости, из нашего понимания Евангелия, из нашей преданности и послушания Богу и из искреннего сочувствия к тем, кто благодаря древним формам начал заблуждаться по отношению к вере и Евангелию. Когда ап. Павел писал Послание к Римлянам, то в Римской церкви находились две партии, из которых одну он называет партией «немощных», а другую — «сильных» в вере. «Немощные» думали, что соблюдение постов и праздников необходимо для получения спасения, «сильные» же, исполненные сознания христианской свободы, стояли выше такого мнения. Само собой понятно, что каждая из двух партий только себя считала крепкой в вере, причем «немощные» находили, что «сильные» не имеют христианства, а «сильные» презирали «немощных». Апостол фактически становится на стороне «сильных». Но обеим партиям дает он такие три совета: не судите друг друга; не давайте друг другу повода к соблазну; с приязнью и терпением поддерживайте взаимное общение. Не должны ли эти советы иметь значение и для нас, христиан XIX в.?» (S. 58–59). Далее: они не могут выносить того, что их считают еретиками и что кто–то позволяет в отношении к ним угрозы, хотя и на словах. Фон Зоден рассуждает: «Церковная история учит, что еретики всегда (!) были более христианами, чем судьи еретиков. Какое изобилие ненависти, клевет, поползновений к деспотизму проявилось в эти последние месяцы в нашей среде! Кто дал кому–нибудь между нами право досаждать другому, хотя бы только (nur!) на словах, как скоро этот другой исповедует, что он любит Христа и свою Церковь и не отпадет от нее, но готов служить ей по–своему (in seiner Weise!), добросовестно и верно? Пусть каждому самому будет предоставлено испытывать свое дело! Выходит, что как будто бы ученые не принадлежат уже к Церкви. Ужели же они неверующие только потому, что они выразили сомнения относительно некоторых выводов из вероучения или некоторых преданий по их логической и исторической значимости? Откуда такая храбрость, что весьма многих людей христианской веры, которые соглашаются с воззрениями таких ученых, решаются считать не принадлежащими к Церкви?» (S. 21–22). Совершенно непонятно, из–за чего так сердится и волнуется г–н барон фон Зоден? Наконец, некоторые из них, по–видимому, опасаются за свободу богословской науки. Баттенберг говорит: «Если из Евангелической церкви исчезнет критика и свободное самоопределение, если на место сердечной веры во Христа введено будет прямое обязательство многочисленных от человек происшедших формул, то тогда–то и исполнится давнишнее пророчество ультрамонтанов: путь веры, основанной на авторитетах, неизбежно ведет в Рим, к непогрешимому папе» (S. 39). По нашему мнению, это если Баттенберга лишено всякой основательности. Богословской науке с ее свободой исследования не грозит никакой опасности. Решительно все враги гарнаковской партии (не говорим уже о ее приверженцах) единогласно, точно по команде, на разные лады, но с замечательным одушевлением высказываются за сохранение полной свободы богословской науки; и это — среди ожесточенной борьбы! Людеке говорит: «Церковь ничего не боится, никаких научных результатов, никакой работы человеческой критики и науки» (S. 30). Кремер рассуждает: «И самый православный профессор, и самый православный факультет могут и должны поставлять себе задачей знакомить юношей с теми противоположностями, в какие поставило себя новейшее образование по отношению к церковному исповеданию Бога и Сына Божия. Никакой факультет, никакой профессор не могут иначе готовить юношей на службу Церкви, как со священнейшей серьезностью поставив их перед вопросами, требующими решения; и права решения никто не может отнять у них» (S. 51). Пастор Тауберт, пишущий свое открытое письмо к Гарнаку с согласия многочисленных духовных лиц, решительно заявляет: «Г–н профессор, будьте уверены, что мы чтим свободу науки и теологического исследования и весьма далеки от того, чтобы ставить какие–либо препоны, которые могли бы дискредитировать теологию как науку» (S. 6). Благочестивый проповедник Рендторфф не может не сказать: «Мы отлично знаем, что научная работа и церковно–историческая критика драгоценна для нашей Церкви». Он при этом молит Всевышнего об одном: «Чтоб Бог послал нам теологию, которая «не разлучает» того, что «Бог сочетал»» (S. 30–31). Со своей стороны Лемме, хотя готов обзывать приверженцев гарнаковской партии «нигилистами», однако же, считает долгом заявить: «Я питаю величайшее уважение перед совестью церковного историка» (S. IV, 42). Наконец, Массов, хотя он и иронизирует над брошюрой Гарнака относительно Символа, называя ее произведением, «достойным молодого доцентика или даже офицерика», тем не менее вслед за этим пишет так: «Профессор евангелической теологии есть учитель и воспитатель будущих пастырей душ, поэтому он для нас первосвященник. Мы уважаем его должность, но не должны ли мы уважать и то, что для нас священно? Евангелический теолог, если он профессор в университете, имеет право свободно (курсив оригинала. — A. Л.) учить тому, что он считает за истину, иначе евангелическая теология порвет связь с общей наукой» (S. 19). Спрашивается: что же еще нужно друзьям и приверженцам Гарнака? Свободе богословской науки не грозит никакая опасность. Чего же боятся сторонники гарнаковской партии? Да они ничего не боятся. Удаление их из университетов они считают делом невозможным, ибо в таком случае половина всех кафедр осталась бы пустой; не страшатся они и того, что глав их подвергнут наказанию, ибо наказание может заключаться только в перемещении их с богословского факультета на философский. Но в таком случае противники их понесут еще более урону, так как главы либеральной теологии начнут говорить и писать «с меньшей сдержанностью» (Battenberg. S. 32–33). Если бы церковная администрация вздумала передать образование будущих пастырей в иные руки, то и это представители рассматриваемой партии не считают чем–нибудь опасным для своего богословствования. Во–первых, когда–то еще это осуществится… А во–вторых, и это главное, при таком положении вещей стоит только появиться «замечательному профессору (теологии), выйти в свет делающей эпоху (богословской) книге, и все препоны, созданные церковно–административной мудростью, разлетятся» (Редактор «Христ. Мира» Rade у Battenberg'a. S. 25). Минорный тон, которым говорят представители партии о положении своих дел, по нашему суждению, объясняется единственно чрезмерным самолюбием «гарнакистов». Они воображали, что все беспрекословно преклонятся перед их воззрениями и единодушно зарукоплещут. Но этого — вот те на! — не последовало.
