Итак, увидев, что его миссия в «мирской пустыне» закончена, и исполнив свой обет Пресвятой Богородице, Старец 30 сентября 1962 года окончательно оставил Стомион и удалился на Богошественную Гору Синай. Он не сказал никому о причинах своего ухода, потому что люди устроили бы смуту и стали возмущаться. Он объяснил, что уезжает на лечение. Когда он уходил, многие плакали, потому что он был их утешением.
Старец не только восстановил монастырь, не только составил его «Историю» (хронику), но и продолжил ее своей святой жизнью. На коницких скалах остались страницы его жития. Он написал его своими подвигами и пережитыми им сверхъестественными событиями. Жители Коницы с благоговением хранят память о «монахе», который сегодня известен во всем мире как Старец Паисий Святогорец.
глава восьмая
ПУСТЫННИК НА БОГОШЕСТВЕННОЙ СИНАЙСКОЙ ГОРЕ
Возле пустынной кельи святых Галактиона и Епистимии.
Господин Ставрос Балтоянис, художник-реставратор, живущий в Афинах, рассказывает: «Осенью 1962 года я отправился в Синайский монастырь по приглашению этой обители, чтобы заняться реставрацией монастырских икон. В Каире на монастырском подворье во время обеда я познакомился с монахом Паисием, который тоже ехал на Синай. Он был необыкновенно худым, ел совсем-совсем мало и почти постоянно молчал. Сильный грудной кашель свидетельствовал о том, что у него были проблемы со здоровьем.
Ожидая разрешения на поездку в Синайский монастырь, мы с отцом Паисием прожили в Каире около недели. За эти дни я смог убедиться в том, что он упорно избегал пищи, которую нам приносили, а когда ел, делал это лишь потому, что чувствовал, что должен оказывать послушание. С того времени и позже, живя вместе с ним в монастыре, я понял, что среди монашеских добродетелей, которыми он был украшен, было истинное и сознательное послушание.
Получив необходимые бумаги, мы загрузили наш багаж в такси и выехали из Каира. Помню, как отец Паисий молча сидел в уголочке машины все время, пока мы ехали до Суэца. В Суэце я и еще один человек, наш попутчик, сделали кое-какие покупки — в основном продукты. Во время долгой стоянки в Суэце, которая была также передышкой в путешествии, мы с нашим спутником проголодались. На наше приглашение присоединиться к обеду, отец Паисий никак не отреагировал. Он ограничился тем, что смачивал свои губы каплями сока, выжатого из маленького египетского лимона. Этот лимон и был единственным "запасом пищи", который он имел с собой.
Переночевав в Фаране, утром мы отправились на Синай. Приехали в монастырь ближе к вечеру. Отца Паисия быстро отвели в его келью, а я остался с моим коллегой Анастасием Маргаритовым, который ожидал меня, чтобы вместе начать работу. Вскоре мы узнали, что, войдя в свою келью, отец Паисий первым делом снял с кровати матрас и выкрутил электрическую лампочку, которая освещала комнату.
Умеренность, аскетический дух, бесхитростное простодушие этого человека и его всецелая самоотдача Богу не замедлили проявиться во время его пребывания в Синайском монастыре. Молча он старался принимать участие в делах и заботах общежития и быстро стал полезным членом братства. Все быстро узнали о его способностях и знаниях, таких, например, как искусность в обработке дерева. Последнее обстоятельство натолкнуло нас с моим коллегой-реставратором на идею попросить у монастыря, чтобы новый насельник помогал нам в столярных работах, которые обычно необходимы при реставрации икон.
Отец Паисий стал очень тщательно работать над изготовлением деревянного киота для иконы Христа, которая от старости лопнула и разделилась на две части[67]. Работа ему удалась. Очень искусно и с большой находчивостью он изготовил второй деревянный ковчежец с рамой размером в икону — какой она была вначале. Мы поместили в этот ковчег обе части лопнувшей иконы, и между ними остался небольшой зазор. Мы специально оставили это пустое пространство, рассчитав, что оно будет незаметным взгляду человека, который поклоняется иконе. Так отец Паисий работал рядом с нами, со вниманием и ответственностью исполняя столярные работы, связанные с реставрацией. Он работал молча, с большой отдачей, распространяя вокруг себя атмосферу благородства и святости. Его постоянные уклонения от обеда в полдень, его страшная худоба и сильный, непрекращающийся кашель заставляли нас переживать о его здоровье, и мы часто старались отговорить его от такой строгой аскезы. Я никогда не забуду его посветлевшее лицо, когда однажды он был вынужден ответить мне на подобные замечания. "Ставрос, — сказал он, — ты эти вопросы оставь нам — монахам".
Мы прожили в монастыре около сорока дней, а Паисий был все таким же, как вначале: незлобивый, необыкновенно духовный, задумчивый и, вероятно, молящийся в те часы, когда он молча помогал нам в работе. В последний день, попрощавшись с ним, я покинул монастырь с уверенностью, что оставляю там святого человека.
Изредка до меня доходили слухи о том, что отец Паисий подвизался все строже и строже. Вскоре после нашего расставания, как я и предполагал, отец Паисий удалился из монастыря на одну из скал Богошественной Горы и жил там в исключительном подвиге, спускаясь в монастырь в определенные дни».
Когда отец Паисий приехал на Синай, стояла сильная засуха. Природные условия тех мест таковы, что дождь идет крайне редко. Однако в год, когда приехал Старец, недостаток воды чувствовался особенно остро. В монастыре готовили караван верблюдов, чтобы привезти воду издалека. Старец сказал: «Подождите, не отправляйтесь за водой сегодня». Ночью он молился, и пошел сильный дождь.
Блаженная пустынная жизнь
Взяв благословение жить одному в пустыне, Старец переселился в келью святых Галактиона и Епистимии. Этот аскетирий состоит из маленького храмика и крохотной, продолжающей храм келейки. Аскетирий расположен в прекрасном возвышенном месте, прямо напротив Святой Вершины. Он отстоит от монастыря на расстоянии чуть меньше часа пешего пути.
В двухстах метрах выше аскетирия находится пещера святого Галактиона, а немного за ней — скит, в котором жила святая Епистимия с другими подвижницами. Это святые, благословенные места. Несмотря на сухость и духоту, эти скалы вдохновляют. Там, в орлиной вышине, Старец, как орел духа, устроил свое гнездо, или, лучше сказать, возвел свою сторожевую башню.
Совсем недалеко от аскетирия, на расстоянии «вержения камня», сочился небольшой родничок. За сутки набиралось два-три литра воды. Старец рассказывал: «Я ходил за водой с жестяной баночкой. Вода мне была нужна для чая или для того, чтобы смачивать лоб. Ожидая, пока вода наберется, я с благодарностью читал акафист Пресвятой Богородице и мои глаза наполнялись слезами. "Боже мой, — говорил я, — мне надо только немного водички для питья — больше я ничего не хочу"». Настолько драгоценными были эти немногие капли воды для него — пожелавшего жить в пустыне. Но и этой водой Старец делился с дикими животными и с жаждущими пустынными птицами.
— Геронда, как Вы жили на Синае? — спросил Старца один человек.
Старец ответил: «Моей пищей был чай с сухарями, которые я делал сам. Я раскатывал тонкий лист теста и высушивал его на солнце. Эти сухари были настолько жесткими, что разбивались, как стекло. Иногда я варил толченый рис в консервной банке. Эта банка была и кофейником, и кастрюлей, и тарелкой, и кружкой. Все мое хозяйство состояло из этой банки да одной ложечки — чуть поменьше столовой.
Кроме этого, у меня была майка, которую я надевал ночью, чтобы было потеплее. Вечером я пил черный чай, чтобы не спать, и в чай клал чуть побольше сахара — какую-нибудь лишнюю ложечку. Этот сахар заменял мне вторую майку. (Старец хотел сказать, что его согревали калории, которые давал дополнительный сахар.) У меня была еще смена теплой одежды, потому что ночью в тех местах бывает очень холодно. У меня не было ни лампы, ни фонаря — только одна зажигалка, которой я подсвечивал путь ночью, идя по каменной тропе со ступеньками. Зажигалка была нужна также для того, чтобы иногда разжигать огонь. Чтобы нагреть чай или воду, я собирал хворост и сухие веточки. Еще у меня было несколько запасных кремней и маленькая бутылочка с бензином для зажигалки. Больше ничего не было.
Как-то раз я посадил один куст помидоров, но потом меня начал мучить помысел и я его вырвал, чтобы не искушать бедуинов. Мне казалось неприличным, что у бедных бедуинов не было помидоров, а у меня — монаха — будут.
Днем я творил Иисусову молитву и занимался рукоделием. Молитва и рукоделие — это был мой устав. Ночью несколько часов я делал поклоны — не считая. Службу не вычитывал, заменял ее молитвами по четкам.
