Площадь располагалась недалеко от дома, и вот уже он увидел толпу народа, согнанного для созерцания казни. Рядом с постаментом, с которого ещё в первые дни оккупации немцы свалили памятник вождю мирового пролетариата, уже были сколочены помост и виселица. На помосте стояли эсэсовцы, Фрайгаузен и четверо приговорённых — трое парней и одна девушка. Отец Александр отчего-то был уверен, что увидит среди них своего старого знакомого — Алексея Луготинцева, но его не оказалось. На груди у приговоренных были таблички «Партизан», «Бандит», «Убийца» и «Партизанка».
— Ну-ко, пусти! — грозно приказал отец Александр эсэсовцу, стоящему в оцеплении вокруг помоста. Тот в ответ больно ткнул священника под ребро дулом автомата. Тогда батюшка воззвал к полковнику Фрайгаузену:
— Герр оберст! Иван Фёдорович!
Но тот уже заметил его и приказал пропустить. Легко взбежав на помост, отец Александр, как и хотел, мгновенно поднял над собой Евангелие и воскликнул:
— Христиане!
Всё разом стихло.
— Вы, немцы, и вы, русские! — продолжал батюшка. — Все мы дети матери Церкви. Так проявите же, немцы, милосердие! Не мучайте и не казните сиих юных, полных жизни, ребят и эту девушку. Ведь Христос незримо присутствует здесь, и Он, которого так же публично казнили иудеи, душой с ними. С теми, кого казнят, а не с теми, кто казнит.
— Абфюрен! — гаркнул эсэсовский чин, стоящий рядом с Фрайгаузеном.
— Господь Бог наш... — продолжил было батюшка, но его уже грубо схватили под руки и потащили с помоста.
Алевтина Андреевна, только что подоспевшая, решила, что его тоже хотят казнить, бросилась на охранника, пытаясь прорваться и выкрикивая первое, что пришло ей на ум:
— Не трогайте его! Он под защитой рейхсминистра!
Но отца Александра не собирались убивать. Его стащили вниз и швырнули в объятия жены. От сих пор он становился лишь скорбным зрителем творимой расправы. Командир эсэсовцев стал зачитывать приговор, а Фрайгаузен переводил:
— Подразделение СС провело успешную операцию по ликвидации бандитского формирования. Это бандитское формирование совершило дерзкое убийство служащих отряда вспомогательной полиции села Закаты и пыталось совершить не менее дерзкое нападение на расположенный неподалеку отсюда германский аэродром. Перед вами трое партизан, захваченных в плен живыми. С ними девушка, которая оказывала помощь раненым партизанам. Вот имена этих людей по их собственным признаниям: Александр Табак, Игорь Муркин, Фёдор Ильин и Тамара Лебедева. Комендатура села Закаты Псковского бецирка рейхскомиссариата Остланд провела расследование по делу о бандитской деятельности этих людей и вынесла следующее постановление: приговорить Александра Табака, Игоря Муркина и Тамару Лебедеву к смертной казни через повешение. Если же в окрестных лесах будут продолжаться партизанские действия, подразделения СС вынуждены будут прибегнуть к карательным мерам против мирного населения. В данный момент приказывается привести приговор в исполнение.
По команде палачи поставили четверых приговоренных на скамью, накинули на шеи верёвки и затянули петли. Все четверо были вне себя от ужаса происходящего. Табак с трудом выкрикнул:
— Товарищи!..
Но на большее у него не хватило ни сил, ни голоса.
— Отец Александр, не смотри! — воскликнула матушка, пытаясь отвернуть мужа от страшного зрелища. Но он не подчинился ей, напряженно взирая на казнь.
Скамью выбили из-под ног казнимых, молодые тела неестественно вытянулись, дернулись и повисли. Отец Александр отчетливо увидел, как они словно бы откупорились, и нечто легкое и светлое метнулось от них в высь. Если бы он не увидел этого, то, быть может, сошел бы с ума.
— Пойдем, отец Александр, пойдем! — тянула его матушка.
— Пойдем, пойдем, — бормотал он, наконец покоряясь жене. — Инда еще побредем, инда еще побредем...
До самого дома он шел, тупо глядя перед собой, а возле крыльца вдруг тихонько запел:
— Со свя-ты-ми у-по-ко-о-о-ой...
Дома он сел за стол и так сидел, застывший, окаменевший.
— Помолиться надо, — робко предложила Алевтина Андреевна.
— Нет мочи, Алюшка, — тихо промолвил отец Александр.
Пришли дети, которым Ева все это время читала Димитрия Ростовского.
— А что такое? А что такое? — испуганно спрашивал Коля, пытаясь взять в свои руки холодную десницу священника.
Остальные — Миша, Саша, Витя и Людочка — молча и тихо смотрели, понимая, что произошло какое-то страшное событие и что они могут потерять своего заступника и кормильца, своего милого батюшку, который сидел за столом без кровинки на лице и, если бы не дышал, мог вполне сойти за покойника.
— Ну и нечего! — сказала матушка. — Дел по горло. Или помолитесь, или займитесь чем-нибудь.
— Отец Александр глубоко вздохнул и, наконец, вернулся к жизни:
— Встанем к молитве о убиенных.
Покуда они все вместе молились, явился полковник Фрайгаузен. Он тихо вошел, снял фуражку, тоже стал креститься. Отец Александр увидел его боковым зрением и, не оборачиваясь, спросил:
— Что вам угодно, герр оберст?
— Я бы хотел извиниться за то, что вынужден был...
— Вон отсюда! — тихо сказал батюшка.
— Я бы хотел передать извинения от лица всей комендатуры за то, что мы вынуждены были вас...
— Прошу вас, помочь! — громче произнес священник.
— Еще я хотел сказать, что просил разрешения...
— Уйдите! — воскликнул грозный протоиерей. — Я не могу вас видеть! Вон из моего дома!
— Простите... — Полковник удалился.
Матушка кинулась ему вдогонку.
— Аля, не смей! — крикнул ей отец Александр, но она не послушалась.
Витя так испугался, что заплакал. Тотчас вместе с братом заплакала и Людочка. Коля обхватил батюшку под коленками, как обхватывают мощный и надёжный ствол дерева. Саша и Миша тоже вот-вот готовы были разрыдаться. И только Ева проявила выдержку, взяла молитвослов и стала громко читать дальше.
Вскоре вернулась матушка:
— Отец Александр, прервись на минуточку. Он не сердится...
— Он не сердится! — пыхнул гневом батюшка.
— Он хотел передать, что добивался разрешения похоронить казнённых по-христиански, с отпеванием. Но ему категорически отказали.
— У кого же он добивался разрешения? У шутштафелей этих? Вот тебе и полковник! — не остывал гнев отца Александра.
— Полно тебе, Саша! — укорила его Алевтина Андреевна. — Иван Фёдорович из кожи вон лезет.
— Никакой он не Иван Фёдорович! А обыкновеннейший... Розенкранц и Гильденштерн, — припечатал батюшка.
Утром следующего дня он встал раньше всех, тихо собрался и ушёл из дома в брюках, рубашке и лёгком старом престаром плащике. Вывел из сарая велосипед и уехал из села. Матушка нашла записку: «Не беспокойтесь, буду к обеду». Тем временем отец Александр ехал по псковским просёлкам, держа путь строго на запад. Со вчерашнего он всё-таки был ещё не в себе, как бы слегка тронувшись рассудком. Он уверенно держал руль велосипеда, крутил педали сильными ногами, а перед его взором то и дело выплывали картины того, как люди убивают людей. То немцы расстреливали русских солдат, то русские солдаты запрыгивали в немецкий окоп и резали немцев, то немец гнался за девушкой, а, не будучи в силах догнать, стрелял ей вслед из ружья, то русский врывался в немецкий блиндаж и сыпал из автомата по сидящим там фашистам... Отец Александр отчётливо осознавал, что всё это происходит именно сейчас и именно здесь, в этом мире, созданном Богом и искажаемом сатаною. Он понимал, что на него свалилось тяжкое горе — дар провидения, и всё, что мерещится, в действительности происходит где-то, далеко или близко, но всё это не бред, а происходящее наяву.
— Ну конечно, иначе бы я видел не этих, а то, как вешают тех, вчерашних, — логично рассуждал он сам с собою.
Через некоторое время он добрался до берега священного озера, на котором его небесный покровитель одержал великую победу, и поехал вдоль берега к тому самому месту. Наконец, бросив велосипед, отец Александр оглянулся внимательно по сторонам, снял с себя одежды, оставшись в одних трусах, и отправился в воду. Некоторое время он плыл, потом стал нырять, до самого дна, нырял и шарил по дну в поисках чего-то, о чём мысленно просил. Выныривая, осенял себя крестным знамением и, глядя в небеса, умолял:
— Дай мне! Святый благоверный княже, солнце земли Русской! Дай мне свою победу!
И снова нырял. И снова выныривал с мольбой:
— Ну позволь мне найти её! Святый Александре!
Так повторялось много раз, покуда он не выбился из сил. Только тогда, помня о жене и детях, о прихожанах и о своём пленном воинстве, помня то огромное количество людей, ждущих его и любящих, отец Александр выбрался на берег, сел на песок и огорченно заплакал.
И сказал ему Александр:
— Что ти дам, аще того же лета всё ото дна было поято. Но прииду скоро, и со мной во орду поидеши.
