— Представляешь, здесь можно смотреть на всю женщину, а не только выше уровня подбородка. И вместо американского обвинения в сексуальном домогательстве ты получишь благодарную улыбку! Вы тут даже не представляете, как прекрасны русские женщины. Вы их не цените. Хамы неблагодарные.
Девушка за столиком впервые подняла глаза с влажной поволокой и посмотрела на Григория с восхищением.
— Ладно, — сказал Григорий, бросил на стол деньги и поднялся. — Поедем в культурный парк. Мне он по ночам снился.
Я не стал говорить, что туда любит заходить сын Гарика. Молчал и о том, что на похоронах отца он подходил ко мне и поклялся убрать всех, кто подставил отца, в том числе Григория. Мне сегодня очень комфортно молчалось.
Белый «Крайслер» внутри оказался просторным и прохладным. Жаль только, что солнце не могло пробиться сквозь тонированные стекла. В парке мы гуляли по аллеям. Заботливый парень с бицепсами шел впереди и освобождал нам дорогу. Григорий обнимал молчаливую девушку и что — то постоянно рассказывал. Уже в кабинке «колеса обозрения» на самом верху, где город весь как на ладони, я обнаружил, что на моих коленях лежит белый кейс. И охота мне с ним таскаться…
После «колеса обозрения», «американских горок» и «летучего голландца» Григорий позвал нас в старую шашлычную. Рядом с новомодными ресторанами это здание казалось островком прежней жизни. Среди древних тополей и плакучих ив шашлычная, обитая крашеными досками, дышала прежними запахами грузинских специй, трав и угольным дымком. Так пахло лето на море. Давно, в детстве.
Мы с аппетитом ели шашлык по-карски на косточке с бордовой капустой. Запивали душистой густой изабеллой… И тут на стул рядом со мной присел парень. Его лицо со страдальческой гримасой показалось мне знакомым. Я жестом успокоил охранника с бицепсами, придвинул мальчику чистую тарелку и положил жареного мяса с перченой красной капустой. Он, не говоря ни слова, набросился на еду. Я же пытался вспомнить, где мог его видеть. Может быть, он знакомый дочери?
— Я им чужой, понимаете? — сказал он наконец. — Я чувствую, что мешаю своей матери. Даже в своей комнате, через стену это чувствую. Даже здесь, сейчас… — Он махнул рукой в сторону дома из желтого кирпича, повернулся ко мне и посмотрел в глаза: — А вы знаете, каково жить без родного отца?
— Я с шестнадцати лет живу без отца. Как уехал из отчего дома и поступил в институт.
— Но вы же могли приехать к отцу, написать ему письмо? Посоветоваться о чем — то… попросить?
— Да, мог, конечно. Но я этого не делал. Мы не были настолько близки. А что бы ты попросил у отца?
— Денег, — сказал юноша, опустив глаза. — Я бы купил себе квартиру и оплатил учебу в универе. Я физиком стать хочу. Как он, — прошептал мальчик и достал из кармана мятую карточку.
На фотографии была моя счастливая физиономия, круглая, лопоухая и без бороды. Рядом стояла Маринка в красном платье. Ну, конечно, мы были влюблены. Тогда мы верили в нашу любовь, верили, что это на всю жизнь. Когда Марина ушла от меня к сыночку дипломата, — я это воспринял, как ужасное предательство. Да, да, в том самом доме из желтого кирпича все у нас началось и все потом кончилось. Самовлюбленный мажор бросил Маринку. Что было с ней дальше, я не знал. Оказывается, она родила сына. Моего сына.
Деньги… Да, эта презренная материя пронизала всю нашу жизнь. Конечно, слышать крики своей матери — от этого можно и с ума сойти. А Марина, помнится, в определенные моменты теряла контроль и кричала во весь голос. Да, трудно парню. Спрашивается, как ему без образования и связей заработать огромную сумму на квартиру? Смог бы я в молодости купить жилье по нынешним ценам? Вряд ли. Что ж, если у меня появилась такая нежданная возможность, отчего бы ему и не помочь? Тут ведь даже трудиться не надо — просто протянуть деньги и всё…
Я встал, прошел к официанту и попросил у него какую-нибудь сумку. Он предложил мне черный с золотом пакет. Я в туалете переложил в него половину содержимого белого кейса и вернулся за стол.
— Возьми это. Вернись домой. Купишь себе квартиру и… учись в своем «универе».
— А вы? — спросил мой сын.
— Сейчас тебя проводит вот это мужчина. Скорей всего мы больше не увидимся. Прощай.
Григорий согласился отпустить охранника на полчаса. Я попросил его еще забросить белый кейс ко мне домой и написал на салфетке адрес. Позвонил жене и предупредил о визите. Они ушли — онемевший сын и невозмутимый хозяин бицепсов. Григорий спросил:
— Так этот «тайный плод любви несчастной» — от Маринки? Надо же! Героическая девушка. Гордая! Что же она сына тебе не предъявила?
— Ты же сам сказал: гордая.
Мое лицо ласкало заходящее солнышко. Григорий с девушкой ворковали о чем-то. А меня по-прежнему несли в золотистую даль пронизывающие струи блаженства.
…И неважно, что в густых ветвях плакучей ивы секунду назад мелькнуло перекошенное от злобы лицо сына Гарика…
…И неважно, что жить мне осталось несколько минут…
В моем сердце не осталось никаких желаний. Я полностью отдался во власть блаженному струящемуся покою.
— Гриша, прости меня, если чем обидел, — произнес я неожиданно. — Ты бери девушку и уходи по забору к автомобильной стоянке. Только пиджак на спинке стула оставь. Давай, быстро, быстро!
— Ты кого-то видел? — спросил Григорий.
— Да. Сына твоего первого врага — Гарика. У тебя минут пять. Не больше.
— А как же ты?
— За меня не волнуйся. Я с ним хорошо знаком. Договорюсь. Идите!
Они ушли. Я сидел с закрытыми глазами. Передо мной кружились как в калейдоскопе розовые и зеленые созвездия. Сын Гарика обнаружил мою причастность к врагу отца. Когда он поймет, что Григория упустил, ему ничего не останется, как отомстить мне. Ну и пусть.
На душе стоял дивный покой.
Едва слышно хлопнул выстрел. Мою голову навылет пробила пуля. Кто-то громко вскрикнул, и наступила полная тишина.
Мое тело медленно падало со стула на дощатый пол…Не от инфаркта или ожирения — а от пули! Красивая смерть для мужчины. Раньше я думал, как это можно на войне умереть «за други своя», не проливая чьей — то крови? Теперь узнал. Заходящее солнце последний раз ослепило меня прощальным лучом, и всё вокруг утонуло в зареве моего последнего заката.
В этом золотом океане увидел я мамины руки в малиновом варенье.
Полет белых чаек над морской волной.
Еще букет белых лилий, который поднес учительнице в первом классе.
Марину в роддоме с нашим сыном у груди.
Наташу в белом платье на приморской набережной. Такую счастливую!..
Киску в детсадике и вишенку на её шкафчике для одежды. И глаза ее круглые, пытливые, широко распахнутые на мир, такой красивый, загадочный и чудесный.
Своих ушедших друзей, с которыми начинал бизнес: Олега, Володю, Сашу, Алексея, Сергея, Валеру, Костю, Бориса. Они протягивали мне руки оттуда, сверху, где сияет свет…
А еще первое свое причастие двадцать лет назад и последнее — в прошлое воскресенье на Успение.
И еще Григория в белой машине без пиджака, с молчаливой девушкой.
И дочку его Танюшку с венчальной короной в огромном белом соборе и моего сына рядом.
И даже своих внуков, щекастых и беззубых…
В этот последний земной миг я понял, что мне довелось прожить в общем — то счастливую и интересную жизнь. И ничего, кроме благодарной любви, я не чувствовал.
Утром в Великую Субботу Сергей проснулся с блаженной улыбкой. Сквозь легкие занавески в комнату пробивались лучи яркого весеннего солнца. Вдруг он вздрогнул, открыл глаза и оглянулся. Тихо застонал и взялся за голову:
— Боже! Какой же я урод! Уже и помереть не могу по-человечески. Размечтался!.. Да тебе, Серега, до мучеников, как пешком до луны.
Под боком зашевелилась Наташа. Он посмотрел на ее заспанное, чуть опухшее лицо, похожее на детское. Она тоже улыбалась, приходя в себя. Сергей вспомнил слова Богородицы: «Не обижай Мою Наташу. Не делай Мне больно». Как же она без меня? Я ведь нужен ей, нашему ребенку…
Наклонился к Наташе, вдохнул теплый её молочный запах и шепнул на ухо:
— Доброе утро, Наташенька. Мы будем жить. Будем любить. Все еще только начинается.
Сергей поставил чайник и заходил по кухне. «Почему? Ведь я так этого хотел? Да, я понимаю: не достоин. Да, могу предположить, что не все дела закончил. Впрочем, те, кто протягивали мне руки с Небес, много ли им удалось? Их, как птиц летящих, внезапно подстрелили. Тогда, может быть, это предупреждение? Или мне как-то приоткрылось будущее? А если так: Господь и намерения верующего целует; я выразил свое намерение и Господь принял его и дал мне пройти этот путь во сне, виртуально, так сказать… Ну да ладно… Да будет все не по моей, но по Божией воле. Господи, все приму из рук Твоих: и свет и тьму, радость и печаль, счастье и горе — все, что Ты пошлешь. Верю, что все есть и будет во спасение!»
