Так что это: судьба или нет? Я бы повторил свой основной тезис – это жизненный путь вопреки, христианин живет вопреки трудностям, вопреки тому, что выбирает заведомо проигрышную дорогу, и побеждает не в том смысле, что в конце жизни имеет дачу, квартиру, машину и возможность два раза в год ездить на курорт, а в каком-то другом смысле, побеждает в том, что чувствует, умирая, что ему все-таки не совсем стыдно. Может быть помните у Чехова есть замечательный образ в рассказе «В овраге»: там полицейский Анисин говорит своей мачехе: «Когда меня венчали, то совесть у меня внутри где-то забилась. Знаете, бывает, когда яйцо возьмешь из-под курицы, в нем цыпленок бьется. Так и совесть во мне забилась как невылупившийся еще из яйца цыпленок». Когда жизни нашей приходит конец, совесть, как цыпленок, в нас внутри бьется. Христианину, если он прожил такую жизнь, как мать Мария или архиепископ Лука, не так стыдно умирать, как иногда бывает стыдно умирать нам. Вот где критерий христианской жизни – стыдно умирать или нестыдно, сделал я что-то, что нестыдно Богу принести, или только собрал всякие вещи, по поводу которых могу сказать: это сделал плохо, этого не сделал, это сделал очень плохо, кому-то не помог, кого-то обидел, кого-то оскорбил, кого-то оттолкнул и т. д., – что оставил за собой? То, что и они, сегодняшние наши два героя, или оставил за собой выжженное поле, как очень часто оставляют за собой люди.
Знаете, начинаешь говорить с нашими сегодняшними бомжами, спрашиваешь: «Как же ты дошел до такой жизни?». В основном они все были в тюрьме, причем за очень незначительные преступления (в основном кража с производства, кто-то украл ткань, кто-то детали, килограмм гвоздей) и довольно небольшие сроки получили. Потом вышли, опять что-то украли, снова попали в тюрьму. За плечами остается выжженное поле, потому что пьянствовали, били детей, кого-то из детей избили до того, что тот разболелся, мучили матерей, жен. Ушел в тюрьму, мать умерла, семья распалась, дети непонятно где, он непонятно где, у женщин, которые прошли через тюрьму, еще страшнее судьбы всегда. Вот говоришь им: «Ну что же ты не моешься, ходишь грязный, ходишь вонючий, живешь, как свинья, не найдешь какое-нибудь место (можно найти в Подмосковье, в других городах возможность работать и жить)?» Нет, не хотят. Почему? Потому что настолько давит то, что было в прошлом, настолько мрачные воспоминания у них о том, что было, что уже вырваться из них они не хотят, мол, я все равно такая дрянь, такой мерзавец, мне уже не встать и не хочу вставать. Вот это жизнь наоборот по сравнению с жизнями матери Марии и архиепископа Луки, жизнь, когда за спиной остаются порушенные судьбы родителей, жен и детей или мужей. (Одна женщина такая ко мне иногда приходит, она раза три за какие-то мелочи сидела в тюрьме, выйдя из тюрьмы, она обокрала собственную дочь, потом сбежала, где ее только ни избивали, где ее только ни насиловали, что с ней только ни случалось за ее многострадальную жизнь, каких только бед она ни пережила и каких только гадостей она ни наделала. Подняться ей нет никаких сил, она сама говорит: «Не знаю, как умирать буду, стыдно за все». Я ей говорю, – давай подниматься все-таки, пока тебе всего 58 лет, еще есть время, есть возможность подняться, – нет, уже не могу, то есть это другой вариант человеческой жизни).
Христианство оценивает жизнь в конце по тому, стыдно за то, что было, или не стыдно за то, что было. Но для этого нужна совесть, чтобы этот невылупившийся цыпленок бился в наших руках, как сказано у Чехова. Таким образом, то место, которое играет в античном миросозерцании судьба, в христианском миросозерцании, наверное, играет совесть, это основополагающее понятие, как в железобетонных конструкциях есть какие-то несущие стальные балки. Вот, пожалуй, что я вам хотел сказать, теперь давайте ваши вопросы.
Вопрос. – Вы говорите, что нет судьбы, а есть жизненный путь. Для вас не важна зависимость человека от чего-то того, что есть вне его? Вы рассказывали, что человек почувствовал, что Бог ему что-то говорит. Это разве не судьба?
– Почему судьба была так страшна для греков? И иногда страшна нам? Потому что мы ее боимся. Если мы полистаем Библию, то увидим, что слово, которое чаще всего повторяется в Священном Писании, это слово «не бойся». Если христианин хоть сколько-нибудь Бога чувствует, он не боится того, что мы называем «судьбой», поэтому он выходит победителем ее. Другое дело, что, конечно, мы попадаем в какие-то ситуации. Каждый из нас в какой-то момент жизни Бога чувствует – верующий, неверующий – чувствует какое-то прикосновение к Богу. Только одни как-то на это ответили, а другие просто приняли к сведению, иногда детям просто рассказывают: «Вот я тоже что-то такое видел». У меня был знакомый, уже старик, профессор, ученый, он говорил: «Ты знаешь, я в юности был очень верующим человеком, на службе иногда стоял, так Бога чувствовал». Я говорю: «Ну, а что же потом?». – «А потом как-то интерес к этому потерял». То есть человек почувствовал что-то, а потому это ушло, он не ответил, «потерял интерес», как он выражался, я думаю, что это не интерес, он потерял какую-то чуткость. Почему? Я думаю потому, что не ответил в какой-то момент на призыв, который шел. Откуда? Как хотите: от Бога или из глубины своего «я». Шел призыв, а он на него не ответил, в результате потерял Бога. В жизни он был довольно талантливым: не только писал свои формулы, студентов учил, он неплохо играл на рояле, но так играл, что начинал, например, какой-то этюд Шопена и не мог закончить. С детьми своими поссорился, внуков терпеть не мог, был фантастически капризным человеком, жена была страдалицей. Я думаю, что это все от того, что в какой-то момент он сломался, не ответил на этот призыв совести, а дальше все полетело под откос. Можно привести еще много подобных примеров. Я считаю, что внутренняя честность – это что-то очень важное, потому что, если человек в какой-то момент не отвечает на призыв своей совести или делает что-то вопреки тому, что требует от него его совесть (говорят «императив совести», повелительное наклонение), то человек ломается в таких случаях.
Вы, наверное, слишком юны, но, может быть, помните на экранах телевидения Президента Грузии Звиада Гамсахурдия – очень красивого внешне человека, который будучи Президентом, нажил множество врагов, был изгнан из своей страны, а затем то ли был убит в изгнании, то ли сам умер, – не совсем ясно. Мне довелось познакомиться с Звиадом Гамсахурдия лет двадцать назад в Грузии. Это был совершенно замечательный человек, борец за грузинскую культуру, за свободу грузинской церкви. Прекрасный был человек, но сломался, причем сломался дважды. Сначала сломался на личной зависти к своему другу Мерабу Костава, а потом сломался от того, что был арестован, в КГБ раскаялся и даже выступил по грузинскому телевидению с покаянием. Затем он вновь вернулся к своей деятельности правозащитника, но стал бешеным. До того, как его заставили покаяться в своей деятельности, он был нормальный человек, а после того, как он произнес это фальшивое покаяние, стал бешеным, злобным, переполненным ненависти, стал мгновенно вспыхивать, причем именно злобой и ненавистью. Это уже был тот Гамсахурдия, которого мы видели на экранах телевидения.
Таким образом, человек, который совершает какой-то нечестный поступок, может его совершить из тактических соображений, но потом он внутренне себя не восстановит, внутренне он будет разрушен. Ложь, неправда внутри нас взрывает нас. Это, как алюминиевая кастрюля, в которой замерзла вода, – ее разрывает. Так же и человека как-то изнутри разрывает ложь, разрывает дурной поступок. Человек становится капризным, злобным, раздражительным, нетерпимым, мстительным, дико требовательным к другим, способным на вторичную неправду, и, в конце концов, быстро погибает или становится неуправляемым.
Путь Иуды – чем он страшен? На самом деле Иуда предал не Христа, не своего Учителя (неужели бы Иисуса не схватили без Иуды? Иисус – не иголка, где он учил, где он ходил с учениками, знали все. Он одна из самых примечательных личностей в Иерусалиме того времени), Иуда предал свое ученичество, он предал самого себя. Он пошел к тем, кто собирался Иисуса схватить, и сказал: «Я покажу», и получил какие-то жалкие деньги в награду. Пошел, привел, но и без него бы Иисуса нашли, пусть не в этот момент, а через полчаса, через час, все равно нашли бы и схватили. В сущности никакого страшного предательства Иуда не совершил, вроде бы нам его ненавидеть не за что. Но он предал самого себя, свое ученичество, свою честность – и это его разрушило, разрушило до такой степени, что он даже раскаяться, заплакать не мог. Петр ведь тоже предал Иисуса, вы помните, его служанка спрашивает во дворе первосвященника: «И ты был с этим человеком?». Он говорит: «Нет». Другая служанка снова говорит: «Наверное, и ты был с ним? И речь твоя тебя выдает». Он говорит: «Нет. Нет, я не с ними». И тут закричал петух. Петр вспомнил, что Иисус ему этот предсказал, и горько заплакал. Почему Петр трижды отрекся от Иисуса? Из страха, биологический страх привел его к этому отречению. Потом, заплакав, он раскаялся. А Иуда из каких соображений предает Иисуса (так же безболезненно для Иисуса, ведь и то, что Петр отрекся, это ничего в судьбе Иисуса в этом момент не изменило, и то, что Иуда предал, тоже ничего не изменило)? Иуда деньги получил, Иуда предал из соображений финансовых, из соображений личной выгоды, а Петр из страха. Петр ничего не выгадал, а Иуда рассуждал: «Я на этом поимею кое-какую пользу», – и вот это его разрушило, эта идея пользы.
