С другой стороны, мы сами всеми теми средствами, измерениями, которые, согласно нашим представлениям, принесут нам некие новые данные об окружающем мире, подвергаем последний определенному воздействию, и самим фактом измерения, основой всякого научного опыта, мы в определенных случаях вносим возмущение в естественное течение окружающих событий и явлений и таким образом, пусть даже и в очень малой степени, меняем облик мира. Поэтому невозможно утверждать, что результаты, полученные с помощью наших измерений, являются вполне достоверными. Эти данные позволяют оценить лишь вероятность состояния, в котором находится та или иная физическая система, являющаяся частью нашего мира, но в точности оценить это состояние мы не можем, сохраняется неопределенность. Эта неопределенность пренебрежимо мала, когда речь идет о явлениях обычного для нас масштаба, но это совсем не так для мира бесконечно малых величин, для мира атома. Здесь мы сталкиваемся с существенной, принципиальной невозможностью устранить эту неопределенность, у нас нет надежд преодолеть это препятствие. Причем причина этого кроется в самой природе вещей, а отнюдь не в несовершенстве наших исследовательских методов, так что нам никогда не удастся сбросить темные очки, сквозь которые мы пытаемся изучать вселенную. Во всех моих опытах, измерениях, во всех моих теориях наравне с явлениями и событиями вселенной отражается и моя личность, мой разум, разум человека. Мои теории в одинаковой мере субъективны и объективны одновременно и, возможно, в действительности, существуют лишь в моем мышлении…
На берегах, за которыми простирается необъятный океан Беспредельного, я обнаружил некий отпечаток и попытался описать существо, которое оставило свой след на песке. И вот, наконец, мне это удалось и что же? – выяснилось, что это был я сам…
Вот к чему я пришел; вот к чему мы пришли… И никакого выхода из этого положения я не вижу…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И все же, быть может, именно то обстоятельство, что, согласно моему представлению, в мире отсутствует строгий детерминизм и моя картина мира имеет лишь вероятностный характер, оставляет нам проблеск надежды на то, что человечеству не предрешена печальная участь…
Художник
Я родился во вполне респектабельной буржуазной семье, где искусство рассматривалось, скорее, как развлечение, нежели как профессия, а художники считались легкомысленными субъектами, которым свойственны склонность к распущенности и чрезвычайно опасное пренебрежение к деньгам. Возможно, из духа противоречия во мне жило сильное желание стать как раз художником. Мои глаза стали средоточием моего сознания, так что мне было легче объясняться рисунком, чем словом. Я учился намного лучше, рассматривая картины, чем читая книги; на что бы я ни взглянул хотя бы однажды – будь то пейзаж, лицо человека или рисунок, – я уже никогда не забывал однажды увиденного.
К тринадцати годам благодаря упорному труду, я уже почти освоил технику живописи – акварельную, пастельную, маслом. Теперь время от времени мне стали представляться случаи за скромную плату выполнять небольшие работы для друзей и знакомых моих родителей, и, как скоро я начал получать за это деньги, мои родители стали с большей серьезностью относиться к моему занятию. Я воспользовался этими обстоятельствами, чтобы продолжить и углубить образование. Достигнув положенного возраста, я поступил в Школу Изящных Искусств и почти сразу же начал принимать участие в конкурсах. Я стал одним из самых молодых художников, удостоенных Римской Премии за всю историю ее существования, что дало мне возможность глубоко изучить искусство Италии. Позже на получаемые стипендии мне удалось посетить Испанию, Бельгию, Голландию, Англию и другие страны. Я не хотел, чтобы я и мое искусство принадлежали какому-то времени или школе, поэтому изучал искусство самых разных стран, в самых разных его формах, как восточных, так и западных.
В то же время я продолжал совершенствовать свои работы в поисках новых форм и возможностей. Я достиг успеха, а вместе с ним и славы: я получал первые премии на выставках, входил в жюри различных конкурсов, мои картины вывешивались в ведущих музеях мира, торговцы картинами не давали мне проходу. Все это означало богатство, титулы и награды, почести, произносилось даже слово «гений»… но ничто не приносило мне удовлетворения. В моем понимании гений – это нечто совсем иное. Нам нужно создавать новые формы в искусстве, новые средства и приемы, чтобы суметь выразить красоту нового уровня, более возвышенную, чистую, истинную и благородную. До тех же пор, пока я ощущаю в себе присутствие животного начала и связан им, я не могу освободиться от влияния форм материальной природы. Стремление к этой свободе у меня есть, но должное знание и видение отсутствуют.
И вот теперь, когда нас ожидает скорая гибель, я понимаю, что так и не сделал ничего из того, что хотел сделать, не создал ничего из того, что хотел создать. И несмотря на все те почести, которыми я был осыпан, я чувствую себя неудачником.
Предприниматель
Поскольку мы решились на полную откровенность в этом разговоре и особенно вследствие того, что тем, что я собираюсь вам сказать, уже не смогут воспользоваться ни мои конкуренты, ни злопыхатели, я расскажу о своей жизни так, как она видится мне самому, а не так, как о ней часто рассказывают. Хотя нельзя сказать, что сами по себе факты излагаются совсем уж неверно.
Отец мой был кузнецом в маленьком провинциальном городке. Это он и привил мне любовь к работе с металлом, от него я узнал, что такое радость от хорошо сделанной работы, счастье целиком отдаться делу, за которое взялся. Он научил меня постоянно стремиться работать лучше – лучше чем другие, лучше чем прежде. Корыстолюбие никогда не было главной целью его жизни, ее основным движущим мотивом, хотя он никогда и не отрицал, что гордится тем, что он настоящий мастер своего дела, и без ложной скромности принимал похвалы своих земляков.
Когда в начале века впервые появился двигатель внутреннего сгорания, мы, тогда еще мальчишки, приходили в восторг от возможностей, которые открывались перед человечеством благодаря этому изобретению: например, построение колесного устройства, движущегося без помощи лошади, автомобиля, как его начали тогда называть, представлялось нам целью, достойной самых больших усилий. Но имеющиеся тогда совсем немногочисленные модели, которые мы могли видеть в действии, были очень далеки от совершенства.
Сборка первой автомашины, выполненная моими собственными руками из добытых где пришлось, то там, то сям, деталей, не предназначенных для той роли, которую они у меня выполняли, – это событие осталось самой большой радостью в моей жизни. Помню, как, взобравшись, точно на насест, на неудобное сиденье, я проехал несколько метров от кузницы моего отца до ратуши, и в ту минуту не было для меня ничего прекраснее, чем это причудливое, лязгающее от тряски, испускающее клубы дыма сооружение, при виде которого шарахались во все стороны пешеходы, лаяли собаки и вставали на дыбы лошади.
Не буду подробно останавливаться на следующих годах моей жизни, годах враждебного отношения со стороны тех, кто громогласно проповедовал, будто лошадь для того и создана Богом, чтобы возить экипажи и подводы, и что уже одного святотатства – распространения сети железных дорог – достаточно, чтобы еще больше усугублять его, наводняя дороги и города этой дьявольской машиной. Еще больше было таких, кто не верил в будущее капризного устройства, управление которым было подвластно лишь знатокам или фанатикам, целиком помешанным на этом безумном занятии. Но все же нашлись несколько таких любителей риска, которые ссудили меня первоначальным капиталом, чтобы я смог с его помощью организовать крохотную мастерскую, нанять пару компаньонов и купить немного стали; этим моим кредиторам, казалось, была присуща та же слепая вера в будущий успех их вложения, которая двигала первыми золотоискателями, заставляя их отправляться в пустынные враждебные края на поиски сомнительного, вечно ускользающего богатства.
Меня же влекло отнюдь не богатство, я был бы доволен и счастлив другим, я был бы счастлив, если бы мне удалось создать автомобиль, который был бы проще в управлении и обращении и притом дешевле, чем существующие модели. Пока еще несколько смутно, но я уже догадывался, что новое транспортное средство в любом случае будет экономичным, по крайней мере, уже потому, что его двигатель требует питания только во время работы. Если бы покупная цена новой модели могла быть сделана достаточно низкой, вполне очевидно, что многие, кто не решался заводить себе лошадей для выезда из-за постоянных расходов на их содержание, предпочли бы купить относительно недорогой автомобиль.
Все помнят, что представляла собой моя первая модель, запущенная в массовое производство. Автомобиль был сделан с высоко поднятым на колесах кузовом для увеличения проходимости по грунтовым дорогам, он был прочной конструкции и настолько надежен в эксплуатации, что мог выдержать грубое управление самого неотесанного селянина; хотя он и вызывал презрительные взгляды тех, кто считал автомобиль роскошью, доступной лишь богачам. Но уже тогда на примере одной этой модели, которой было так легко, практически без всяких усилий, управлять, можно было предвидеть то время, когда водить автомашину смогут даже те, кто почти совсем неискушен в этом деле. Но автомобиль одержал окончательную победу над лошадью не раньше чем началась первая мировая война. Кареты скорой помощи, транспорт, обеспечивающий доставку боеприпасов, вообще все средства передвижения, от которых требовалась предельная быстрота перемещения, все это было «моторизовано». Мое производство достигло пика. Огромные военные заказы послужили благоприятной возможностью для улучшения оборудования, разработки и усовершенствования новых методов производства и сборки продукции.
