Проанализировав процедуры смыслов наказания, Ницше делает вывод, что в итоге наказанием у человека и зверя можно достичь лишь увеличения страха, изощрения ума, подавления страстей: «... тем самым наказание приручает человека, но оно не делает его «лучше» - с большим правом можно было бы утверждать обратное».
Собственная гипотеза Ницше о происхождении «нечистой совести» основывается на том, что инстинкты-регуляторы человека были сведены к мышлению, к сознанию, которые, с точки зрения философа, есть наиболее жалкий и промахивающийся орган. Теперь все инстинкты, не получающие разрядки вовне, обращаются внутрь, против самого человека: «Вражда, жестокость, радость преследования, нападения, перемены, разрушения - все это повернутое на обладателя самих инстинктов: таково происхождение нечистой совести».
С изобретением «нечистой совести», по Ницше, началось страшное заболевание, от которого человечество не оправилось и по сей день, - страдание человека человеком, самим собой, как «следствие насильственного отпарывания от животного прошлого, как бы некоего прыжка... в новые условия существования». Таким образом, «нечистая совесть» вначале была вытесненным, подавленным инстинктом свободы.
Это дало возможность закрепиться морали рабов, так как только нечистая совесть, только воля к самоистязанию служит предпосылкой для ценности неэгоистической, такой как самоотречение, самоотверженность и т.п. Из подавления свободы вырастает страх. Вначале это страх перед прародителями рода, потом в усиленной форме - перед Богом. Чувство задолженности Божеству не переставало расти на протяжении всей истории человечества.
Как отмечал Ницше, восхождение христианского Бога повлекло за собою и максимум страха, и максимум чувства вины на земле. Философ раскрывает комизм христианства, показывая в то же время гений христианства: Сам Бог жертвует Собой во искупление человека, Бог, Сам платящий Самому Себе из любви к Своему должнику. На этой почве родилась воля к самоистязанию - свершился человек нечистой совести. Теперь орудием пытки для него становится мысль, что он виноват перед Богом. Естественные склонности человека породнились с нечистой совестью, а неестественные (все эти устремления к потустороннему, в основе своей «жизневраждебные») стали истинными.
Для того чтобы теперь возродить человека, нужно великое здоровье. Ницше ждет прихода человека-искупителя, человека великой любви и презрения. Этот человек будущего (Заратустра-безбожник, Сверхчеловек) избавит нас от великого отвращения, от воли к Ничто, от нигилизма, «этот антихрист и антинигилист, этот победитель Бога и Ничто - он таки придет однажды Ницше называет традиционно трактуемого священника переориентировщиком ressentiment. Каждый страждущий инстинктивно ищет причину своих страданий, виновного, и хочет разрядиться в аффекте на нем, т.е. принять обезболивающее.
Здесь Ницше как раз и находит действительную физиологическую причину ressentiment; в роли нее выступает потребность заглушить боль путем аффекта. Священник соглашается со страждущим в том, что кто-то должен быть виновным, и в то же время указывает, что виновный и есть сам больной. В этом и заключается то, что можно было бы назвать переориентировкой ressentiment. Священник борется лишь с самим страданием, а не с его причиною. Средства, используемые для такой борьбы, до минимума сокращают чувство жизни (предписание крохотных доз радости, стремление к стадной организации и др.).
Итак, причину своего страдания больной должен искать в себе, в своей вине, а само свое страдание он должен понимать как наказание. В этом третьем рассмотрении Ницше дает ответ на вопрос о том, откуда происходит власть аскетического идеала, идеала священника, который на деле наносит порчу душевному здоровью человека, являясь воплощением воли к гибели. И дело вовсе не в том, что за спиной у священника действует Сам Бог, просто до сих пор это был единственный идеал. Самой страшной проблемой для человека было то, что его существование на земле было лишено всякой цели. Именно это и означает аскетический идеал: «Отсутствие чего-то, некий чудовищный пробел, обступающий человека, оправдать, утвердить самого себя было выше его сил, он страдал проблемой своего же смысла». Проклятием здесь было даже не само страдание, а его бессмысленность, которому аскетический идеал придавал некий смысл, единственный до сегодняшнего дня, что все-таки лучше бессмыслицы. Человек предпочитает хотеть Ничто, чем ничего не хотеть.
В аскетическом идеале было истолковано страдание, и чудовищный вакуум казался заполненным. Однако такое истолкование вело за собою новое страдание, которое связывалось с виной. Человек был спасен им, приобрел смысл, или, как пишет Ницше, спасена была сама воля. Но Ницше уже показал, чем для человека оборачивается такое спасение: еще большим страданием и утратой свободы.
Начало поражения аскетического идеала Ницше видит в искусстве, атеизме и философии, наделенной перспективным познанием. С того момента, когда отрицается вера в Бога аскетического идеала, появляется новая проблема: проблема ценности истины. Под перспективным познанием или зрением Ницше понимает то, что в обсуждении какого-либо предмета слово должно быть предоставлено как можно большему количеству аффектов: чем больше различных глаз, тем полнее наше понятие о предмете. Устранить же вообще аффекты, значит, по мысли философа, «кастрировать интеллект». Ницше видит противоположный идеал в Заратустре и в его учении о Сверхчеловеке. Только тогда, по его мнению, человек сможет сбросить оковы вины, греха и нечистой совести, а значит, выйти из-под власти аскетического идеала и духа мести, реактивности.
Ошо о Ницше. Как отмечал Ошо, «возможно, Фридрих Ницше - величайший философ, которого знал мир. Он велик также и в другом измерении, которого многие философы просто не осознавали: он прирожденный мистик.
Его философия не только от ума, она коренится глубоко в его сердце, и некоторые корни достигают самого его существа. Единственное, в чем ему не повезло, - это то, что он родился на Западе; так что он никак не мог найти ни одной тайной школы. Его размышления были глубокими, но он совершенно не представлял себе медитацию. Порой в его мыслях есть глубина медитирующего, порой - полет Гаутамы Будды; но, по-видимому, это происходило с ним спонтанно.
Он ничего не знал о способах просветления, о пути, приводящем к своему собственному бытию. Это создало в его существе невероятную неразбериху. Его мечты поднимались на высоту звезд, но его жизнь оставалась очень заурядной - в ней не было ауры, которую создает медитация. Его мысли не были его плотью и кровью. Они прекрасны, необычайно прекрасны, но нечто упущено; и это упущенное - сама жизнь. Это мертвые слова; в них нет дыхания, в них нет пульса...
Он - единственный из всех восточных и западных философов, у которого было, по крайней мере, представление о высотах человеческого сознания. Быть может, он не испытал их; конечно, он не испытал их. Он также думал о том, чтобы снова стать человеком. Эта идея, идея спуска с ваших вершин в мир, нисхождения со звезд на землю, никогда не приходила никому другому» [«3»].
При сопоставлении данных подходов Ницше и Ошо следует признать, что автор множества культурных провокаций из Индии в высшей степени удачно модернизировал антихристианский пафос ряда текстов гениального немца. И теперь сравним: согласно упомянутому Айванхову, на месть толкает инстинкт, а не мудрость: вас бьют, и вы, не раздумывая, бьете.
Болгарский эзотерик любил рассказывать историю про трех йогов, которые удалились в лес. Они молились, они медитировали, они хотели стать совершенными... Некто проходит мимо и дает пощечину первому из них. Что тот делает? Он вскакивает и возвращает две пощечины. Да уж, у этого есть надежда на совершенство! Второй тоже получает пощечину: он встает, чтобы ответить, но размышляет пару секунд и садится. Он, по крайней мере, умеет владеть собой. Что же до третьего... он даже не заметил, что получил пощечину, он продолжает медитировать. Есть разные уровни.
Первый йог принадлежит к категории обычных людей, всегда дающих отпор «по справедливости»... или даже несправедливости!
Второй принадлежит к категории умеющих владеть собой, потому что, размышляя, он сказал себе: «Не стоит давать отпор. Я только все усложню...».
Что касается третьего, то он уже настолько развит, что даже не чувствует ударов своего врага.
Ошо отнюдь не был столь оригинален, как могло показаться многим его восторженным последователям. Тем более, что вещать в Индии (как Раджниш) было - признаем прямо - намного проще, нежели проповедовать во Франции (как это осуществлял Айванхов).
Обретение пустоты [«БП»]. Ошо любил рассказывать в контексте этой проблемы «древнюю тибетскую историю».
